Гностическая мифопоэтика. Роман В. Пелевина «Любовь к трем цукербринам»

В сентябре 2014 года свет увидела новая книга Виктора Пелевина «Любовь к трем цукербринам». По заверениям литературного редактора М. Лаврентьева, рассматривать ее следует в первую очередь как философский трактат, оживленный художественным сюжетом.

Заверения эти нельзя счесть беспочвенными — по содержанию «Любовь к трем цукербринам» напоминает скорее визионерский очерк с условной сюжетной канвой и рядом авторских умозрительных отступлений, фактически же — представляет собой собрание нескольких новелл (сам автор называет их «повести»), объединенных сквозным повествованием, которое ведется от лица некого Киклопа, лирического «не-я» автора. В книге представлено видение современного мира, пережившего информационную революцию, приведены размышления о виртуальном пространстве, обществе глобальной сети, ноо- и порнократии, а действие разворачивается в уже знакомых современному читателю декорациях техногенной антиутопии.

Однако не все так просто, как представляется на первый взгляд. Мифопоэтику данного текста нельзя рассматривать вне сложного религиозно-философского и общекультурного контекста, хотя и адаптированного для массового читателя. Максимальное упрощение культурных моделей и приведение их к точечной, клиповой эмблематике и обуславливает стилистическую подкладку романа о «трех цукербринах» — как, впрочем, и стиль, и поэтику поздней пелевинской прозы вообще.

В первую очередь речь идет о наследии синкретических учений эллинистической эпохи и раннего Средневековья — таких как герметизм, неоплатонизм, гностицизм и манихейство. Современные исследователи Х. Йонас и Т. Чертон предлагают определение этих учений как «гностических», по принципу соответствия их «гносису» — парадигме высшего богопознания. В самом широком смысле это определение охватывает такие оккультные учения, как каббала, алхимия и телема. На протяжении многих веков гностицизм оказывал значительное влияние на мировую культуру; символизм и таинственность гносиса вдохновляли поэтов и художников — так называемых «пневматиков», людей духа. Джордано Бруно страсть к таинствам герметизма стоила жизни. Английский поэт, художник и визионер Уильям Блейк тяготел к еретическому знанию и грезил об освобождении от уз вселенского разумного начала, персонифицированного в образе демиурга Уризена. Один из отцов аналитической психологии Карл Густав Юнг апеллировал к гностическим таинствам, исследуя природу коллективно-бессознательного. Многие его оккультные труды были опубликованы только в начале XXI века¹. Настоящим ересиархом от литературы является аргентинский прозаик Хорхе Луис Борхес, создавший собственную мифологию, основанную на переосмыслении наследия античного оккультизма. Что же касается Виктора Пелевина, то и он в своем творчестве не раз обращался к эзотерическим мотивам и сюжетам, рассматривая их в свойственной ему ироничной манере. Его интерес к гностицизму можно, с некоторыми оговорками, назвать культурологическим. К сожалению, именно эта его особенность создала некоторый элемент читательского ожидания — ожидания чего-то большего, нежели то, что содержится в его поздних романах. «Любовь к трем цукербринам» исключением не стала.

В начале повествования автор старательно описывает систему мироустройства, соотносимую с панентеистическим космосом Василида:

И дело не в том, как устроен космос и всевластен ли Бог, а в том, что любой такой всевластный и всемогущий Бог — это, если я позволю себе поэтически воспользоваться современным научным жаргоном, просто царек микроскопического одиннадцатимерного вероятностного пузырька, тайно раздутого до размеров трехмерной иллюзорной Вселенной, общая энергия-масса которой равна нулю. Несчетное число таких богов и создаваемых ими вселенных рождается и исчезает в каждом кубическом миллиметре шанса каждую секунду, и в любом пузырьке спрятана своя нелегальная вечность. Бесконечный рой Иегов и порождаемых ими космосов, и каждый Иегова единственный, и каждый оглушительно хохочет.

Герой рамочного рассказа — некий всевидящий созерцатель Киклоп, наделенный даром видеть эссенцию за газовой завесой субстанции. Киклоп может прозревать будущее и порой обязан вмешиваться в ход событий, исправляя движения временных потоков, однако сам по себе его труд не приносит никаких видимых или ощутимых результатов (сам герой объясняет этот факт тем, что Вселенная живет по законам квантовой механики, согласно которым небольшие отклонения от точно определенного начального состояния стремятся вызвать всего лишь небольшие отклонения от предсказанного конечного состояния). Его антагонистом, согласно пелевинской космологии, выступает Тот-Абраксас, бог тайного знания, терзающий слабых человеков. Его воля воплощена в Птицах — этаких архонтах-автоматонах, составляющих вселенский принцип антиприроды, механизм смерти и энтропии. Это противостояние, с точки зрения Пелевина, объясняется просто: Киклоп — единственное существо, способное разоблачить заговор мистических сил, могущее за карнавальной рожей разглядеть лишенную красоты серую обыденность с ее пошлым ноктюрном и «выплесками танатоса».

Прочие герои повествования — люди, которые играют в игры, и игры, которые играют в людей: Николай, Даша, Рудольф Сергеевич, Кеша — простые обыватели, захваченные таинственными силами и превращенные ими в смертельные орудия рока. Птицы буквально стреляют героями из рогатки (которую автор назвал достаточно прозрачно: «Крест Безголовых») в некое персонифицированное божество (предстающее в образе зеленого вепря; практически сразу становится очевидной отсылка к популярной аркадной игре «Angry Birds»). Герои пытаются обосновать собственное членистоногое существование дешевыми апелляциями то к египетскому герметизму, то к ницшеанству:

Итак, есть все, которое спит и видит сон — и этот сон все… Основной вопрос философии и теогонии тогда прозвучит так — Lucid Dream or Nightmare?

1. Яркий тому пример — «Красная книга», или «Liber Novus» Юнга была опубликована лишь в 2009 году.[↩]