Иначе левые

Отношение к политике у нас меняется по довольно заковыристой траектории. То ею начинают интересоваться все, включая кудрявых малышей и вахтеров на пенсии, то вдруг разговоры об этом аспекте общественной жизни делаются чем-то малоприличным, навроде вопросов личной гигиены. Потом фаза возвращается — и люди кусать один другого готовы по поводу, честно скажем, далекому от их прямых интересов.

Согласимся, время от времени околополитические дела в самом деле кажутся важными, но куда более интересен другой аспект. А именно — способ говорения о политике и язык, на котором ведется разговор. Так вот: язык этот за четверть века изменился до собственной противоположности. Ну, скажем, совсем недавно правыми называли сторонников «невидимой руки рынка» и пр., а теперь термин однозначно маркирует национально-озабоченных граждан.

Левым повезло больше. Был, правда, краткий и давний период, когда левыми именовали всех деятелей, оппозиционных начальству дряхлеющего Союза, но в те времена оторопь вызывала любая терминология. Чего стоит хотя бы слоган «Перестройка — значит больше социализма»?.. Впрочем, так мы окончательно уйдем в дебри истории и сарказма, а этого совсем не хочется.

Хочется — о другом.

Например, о том, что долгое время левый фланг политического спектра в культурном плане выглядел крайне уныло. Звучит удивительно, но это так. Возвращенные из небытия той же перестройкой обэриуты, лианозовцы, А. Зиновьев или, например, В. Шаламов сделались чрезвычайно важными явлениями. Но вот основная масса пришедшей к читателю из-под спуда неподцензурной и эмигрантской литературы оказывалась замечательно аполитичной — либо ее носители были людьми убеждений прямо противоположных анархо-социалистическим. Ну вот какой, например, левак из И. Бродского? Словом, в 1990-е и нулевые годы роль околомарксистских кругов в российском искусстве, и в частности — в литературе, была минимальной.

А потом вдруг появились они: левые, но совсем иначе левые.

Они появились недавно (мы даже уточним, когда именно), но сразу возникло ощущение, будто бы они были всегда. Честное слово, я уже трижды за последние месяцы слышал в разных компаниях и в разных вариациях мысль — дескать, новаторству имманентна страсть к левой идеологии — и это от веку так.

Совсем не обязательно.

Ретроспективно очень легко соотносить стремление к переменам в обществе с левизной убеждений. Традиция эта столь давняя, что перенос происходит автоматически. Но даже ограничившись литературой, увидим: все не совсем так, или — совсем не так.

Единственной откровенно политизированной акцией раннего «Вавилона» был, кажется, сборник «Поэты в поддержку Григория Явлинского», человека вполне рыночных убеждений. А, например, среди отчетливо политизированных авторов едва ли не первой вспоминается Е. Фанайлова — поэт, от левых идей крайне далекий (как и многие ее коллеги и по литературному цеху, и по работе на радио «Свобода»). Или возьмем НБП, бывшую на заре своего существования скорее художественной организацией, нежели сугубо политической. «Россия — все, остальное — ничто» — лозунг какой угодно, но не левацкий. Да и совсем недавно, в начале 2010-х годов, в политической мысли и в художественных практиках происходил отчетливый правый ренессанс с диапазоном от К. Крылова до людей, которых я называть не хочу и не буду, но которые объективно присутствуют.

Но они все-таки появились. «Другие левые», или «иначе левые». Почему я не использую устоявшееся имя «новых левых»? Да именно потому, что эти — не новые, эти — другие. Прежде всего, другие по способу взаимодействия с окружающей действительностью. Вот молодой поэт Г. Рымбу дает объявление о выставке «На полях языка»:

То, что вы увидите, — это не готовые работы и не готовые художественные подходы к проблеме, а, скорее, смутное собрание фактов и интерпретаций. На большее мы пока не можем претендовать, но ждать, пока это исчезнет совсем, тоже не можем. Нас пока очень мало, но можно считать, что мы хотим сформировать независимое открытое сообщество по художественному исследованию исчезающих языков и культур и будем рады, если вы (художники, философы, музыканты, поэты, лингвисты и социологи) захотите присоединиться к нам и к нашим экспедициям…¹

Все логично. Защита меньшинств, в данном случае — меньшинств национальных, всегда была епархией левого дискурса.

Гораздо интереснее способ устройства выставки. Там были представлены документы, артефакты, художественные объекты, проводились круглые столы и встречи с такими нетривиальными людьми, как С. Завьялов… Словом, демонстрировалось множество различных художественных практик — и проще сказать, чего на той выставке не было. А не было там нарочитого эпатажа и стремления бросить вызов обществу. Не было штучек, служивших визитными карточками именно «новых левых» времен Эбби Хоффмана. Да и проходила эта выставка не в сквоте далеко за МКАДом и даже не в одной из многочисленных галерей современного искусства, а в Музее Москвы…

Почему там? Я думаю, в силу отличной образованности «иных левых» и замечательному их умению анализировать опыт предшественников. Это в самом деле люди хотя и в большинстве своем очень молодые, но много знающие и стремящиеся к знаниям. К счастью, у поколения есть теперь возможность действительно свободного выбора. Они, в отличие от предыдущих, не хватают знание по крошкам, а воспринимают его системами, отбирая ценное для себя. Гуманитарный, культурный, интеллектуальный бэкграунд у «иных левых» очень обширен. В сущности, я вообще с удовольствием говорил бы исключительно об их деятельности, не упоминая политической позиции, кабы они сами не придавали ей столь серьезного значения.

Очередные левые, появись у них такая возможность, быстро и жизнерадостно совершат социальную революцию, но в отсутствие оной возможности вполне открыты контакту и не склонны к прямой конфронтации с неким абстрактным социумом. Они сочувствуют преследуемым акционистам из анархических или либеральных кругов, однако сами привержены деятельности более конструктивной. Такая контактность и конструктивность замечательно отличает их от «Системы» и прочих нетрезвых предков. Термином «кооптирование» этих левых не испугать: неизвестно, в сущности, кто кого кооптирует — традиционные структуры их, или наоборот.

Впрочем, пока я хочу сосредоточиться не на социальной и культурной деятельности группы, а на аспектах сугубо литературных. Всегда ж интересно зафиксировать явление как можно ближе к его началу. Хотя первым, как это часто бывает, оказался Д. Кузьмин. Правда, это он написал в своей статье «Поколение «Дебюта» или поколение «Транслита»?»: «…инициативы, исходящие в последние десять лет (эпоха «Дебюта») от младшего литературного поколения, не требуют для пересчета даже пальцев одной руки»². Но, во-первых, всего три года назад так оно и было, а во-вторых, дальше автор повторил свой любимый тезис:

…только новое «племя младое», пишущее по-иному и иное, обеспечивает своим старшим коллегам, оспариваемым и отвергаемым, принадлежность к живому коммунальному телу национальной поэзии, а не к мертвому культурному архиву…³

На сей раз (и кажется, впервые явным образом) себя он относит, конечно, не «к племени», а к «коллегам». Хорошая и без обмана позиция.

А затем институций стало больше. Частью они были созданы заново, частью перешли по наследству, как, например, премия Андрея Белого. Хотя относительно последней было немало спекуляций, вплоть до обвинений в рейдерском захвате. К счастью, письмо создателей премии вроде бы не оставляет места двойному толкованию:

Премия Аркадия Драгомощенко близка премии Андрея Белого по духу и составу действующих лиц. Достаточно вспомнить, что в 1978 году, 36 лет назад, Аркадий Драгомощенко оказался — вместе с Виктором Кривулиным и Борисом Гройсом — в числе первых ее лауреатов.

1. Выставка проходила с 24 марта по 12 апреля 2015 года в Музее Москвы. [↩]
2. Новый мир. 2012. № 3. [↩]
3. Там же. [↩]