Э. Ауэрбах. Данте – поэт земного мира

При чтении этой небольшой монографии возникает впечатление, с одной стороны, полноты, грандиозности исследования, а с другой – подчинения его одной общей идее.

Ауэрбах прокладывает путь к «Божественной комедии» мощными штрихами, начиная с обзора культурных эпох: Гомер, греческая драма, Платон, Новый Завет, средневековая мистика («Историческое введение: идея и судьба человека в поэзии»). Затем уходит вглубь – к генезису ранних стихов Данте из провансальской поэзии и поэзии «нового сладостного стиля», находя в «Vita Nova» невозможный ранее синтез – «философии и поэзии» (с 81), в конечном счете – постижение единства личности. Далее рассматривается замысел «Божественной комедии» – в контексте биографии поэта и исторической ситуации; прослеживаются жанровые («видение») и теологические истоки поэмы («томизм» – глава «Предмет комедии»). Наконец, в финальных главах («Строение «Комедии»» и «Представление») разобрана внутренняя структура поэмы. От предельно общего плана (типология культур, история идей) Ауэрбах самым естественным образом переходит к «пристальному чтению»»под микроскопом» – анализу интонационных приемов, сочетания и расположения слов. Ни один из элементов текста не рассматривается в отдельности. Так, говоря о строфике и рифмовке поэмы, Ауэрбах одновременно учитывает и символический уровень текста (терцина – Святая Троица; связь терцин – неразрывная связь вещей в мироздании).

Мысль филолога всегда устремлена к идейному центру: он никогда не забывает о главном открытии Данте – о том, что и целое поэмы, и каждая малая ее часть являют земной облик людей и весь земной мир сохраненным и «окончательно закрепленным» в мире потустороннем. Идея эта заявлена уже в первом предложении книги, затем, по ходу исследования, все более конкретизируется и углубляется: «…земные характеры <.»> в их конечной эсхатологической судьбе, не исчезают и не ослабевают; напротив, их индивидуальная исторически-земная сущность предельно заостряется, отождествляясь с эсхатологической судьбой» (с. 95).

По мысли Ауэрбаха, у Данте изображение потустороннего мира «обретает непреодолимую силу непосредственной очевидности, которая заставляет воспринимать каждое событие как действительно происшедшее, достоверное, затрагивающее нас» (с. 98). Детально показав, как достигается этот эффект достоверности потустороннего, Ауэрбах завершает свой труд, как и начал, обзором истории мировой литературы «с птичьего полета» – и выводом: именно после Данте «эмпирическая личность, индивид в его внутренней жизни, впервые смогла стать предметом подражания. И в этом – начало неслыханного обогащения мимесиса…» (с. 189).

В своем служении предмету исследования и стремлении раскрыть его смысл филологу приходится быть разнообразным в средствах и гибким, как Протей. Для проникновения в мир Данте ему порой недостаточно обычного филологического инструментария – сопоставлений, классификаций, реконструкции, анализа, и тогда язык его приобретает качество взволнованной поэтичности. Притча, сравнение, развернутая метафора – все идет в ход, для того чтобы передать «увиденное» филологом: «Поэзия Данте – это непрестанная борьба с предметом и формой <.»> это агон, в котором сила идет на силу, а победителем неизменно остается сам поэт» (с. 176); «Данте так располагает свои слова, как если бы он их заново создал; как если бы зодчий пожелал сам вытесать каждый камень из штольни, сам быть и каменотесом и каменщиком» (с. 177).

И конечно, он не судья тексту, зато судья тем, кто в разные эпохи пытались приспособить этот текст к себе или брались поспешно судить о нем. Так, Дж. Вико, считавшему Данте гениальным варваром, Ауэрбах отвечает, что автор «Божественной комедии»»»отточенностью разума», то есть точностью и зрелостью мышления, далеко превосходил его», «просвещенного» человека XVIII века (с. 120). В критике А. Франса исследователь отмечает «ученое, но несколько примитивное изящество» (с. 167), а о современниках, упрекающих Данте в реакционности, пишет, что они «находятся в плену предрассудков нашей собственной эпохи, которая односторонне развивает понятия имманентности и эволюции…» (с. 68 – 69).

Ауэрбах неоднократно подчеркивает, что «сверхчеловеческий предмет» требовал от автора «Божественной комедии»»непрестанной самоотдачи, неслыханного и безоглядного самоистощения» (с. 173). В известном смысле это относится и к самому автору исследования. Труд Ауэрбаха завершается известной строкой из «Ада»: «Чтоб в слове сущность выразить сполна». К этому стремился Данте, чей «человеческий диапазон <…> невероятно расширился соразмерно задаче» (с. 100); но что-то подобное требуется и от самого Ауэрбаха, чья цель состоит «в том, чтобы понять поэму Данте как нечто целое, исходя из ее предмета» (с. 190). Ввиду этой цели «человеческий диапазон» филолога также должен – «невероятно расшириться». Именно это и происходит в книге о Данте, «поэте земного мира»: филология вырастает в ней до «науки земного мира», «науки наук», целостной и всеохватной.

М. СВЕРДЛОВ