Движение к синтезу

Многочисленные поэтические сборники, антологии, «Дни поэзии», постоянные публикации стихотворных подборок на газетных и журнальных полосах – таков поток поэтической продукции. И вполне понятно стремление критики разобраться в этом необъятном поэтическом море (хотя, конечно, далеко не все попадает в поле ее зрения). Думается, сегодня мы имеем возможность говорить об определенных завоеваниях и потерях поэтической критики, а главное, выявить общие ее темы и проблемы, наметившиеся тенденции.

Поэт и современный мир, поэт и литературное окружение, становление творческой индивидуальности, проблемы жанров, принципы анализа стиха как структуры – все эти вопросы не могут не волновать исследователя, обращающегося к творчеству того или иного художника.

Было время, когда критика наша была более склонна толковать об общих чертах того или иного периода поэтического развития (скажем, военного или начала 60-х годов). Яри этом в общих характеристиках терялась подчас творческая индивидуальность художника как личности, в поэтическую «обойму» зачислялись порой писатели, резко отличающиеся друг от друга своими темами, голосами, темпераментами.

Синтез необходим, и стремление критики написать обобщенную литературную картину времени – оправданно и закономерно (об этом еще пойдет речь). Однако же важно при этом не упустить неповторимости тех фрагментов, из которых она складывается. Вот почему, наверное, и являемся мы ныне свидетелями оживления «портретной критики» – жанры монографии, критического портрета занимают внушительное место в общем массиве современной поэтической критики.

Перед автором здесь встает хоть и сложная, но благодарная задача – показать непохожесть, неповторимость данной поэтической личности. И пути критического исследования могут быть самыми различными.

Критик может создать цельный и емкий облик поэта, пристально вглядываясь в созидаемый им мир, тщательно анализируя слово художника. На памяти тут недавно опубликованная книга В. Дементьева «Леонид Мартынов» ¹, в которой автору с редкой проницательностью и художественным чутьем удалось проникнуть в наиболее сокровенные стороны творчества поэта.

Критик может отбирать самое характерное из многообразного по жанрам творчества писателя, Так поступил Вл. Цыбан, построивший свою книжку «Сергей Васильев» ² как обзор его поэм, лирики, сатиры, «прозы про поэзию» и вместе с тем уловивший «центростремительные силы», стягивающие все это разнообразие к единому творческому началу.

А может исследователь пойти за поэтом, внимательно прослеживая весь его путь, учитывая его выступления и высказывания, насыщая рассказ сведениями о его общественной и литературно-критической деятельности. Таков очерк О. Грудцовой «Сергей Наровчатов» ³.

Естественно, критик сам вправе избрать путь исследования, ведь это в немалой степени зависит не только от своеобразия личности художника, о котором идет речь, но и от его собственной индивидуальности.

Критика, как и художника, следует судить по законам, им самим над собой признанным. И если он поставил своей целью создать творческий портрет одного писателя, не надо требовать от него решения кардинальных вопросов литературного процесса. Однако же ведь и индивидуальный портрет получится неполным, обедненным, если окажется выключенным из общей литературной атмосферы времени, отсеченным от некоторых общелитературных проблем – поэтики, жанров, стиля, направлений и т. д. С этих позиций можно предъявить известный счет целому ряду работ, в том числе и некоторым названным выше.

Не то чтобы авторы вовсе уходили от этих проблем; тут скорее приходится говорить о некоей диспропорции внимания: пристальное исследование творческой индивидуальности поэта сопровождается подчас несколько поверхностной, а то и легкомысленной трактовкой общеэстетических категорий.

Скажем, в книге О. Грудцовой правомерно встает вопрос о лирическом герое поэта. Как же решает его критик? Общность, характерную, по ее мнению, для поэтов военной поры, О. Грудцова видит, между прочим, и в том, что «лирический герой и автор у них в поэзии сливаются, это – одно лицо. Индивидуальное «я» не объективируется, напротив, поэт откровенно пишет себя» (стр. 29). Тут явное возвращение к представлениям, уже преодоленным кашей литературной наукой.

Неясность в этом вопросе дает себя знать и в работе Вл. Цыбина. Критик смешивает такие разные понятия, как авторский стиль и лирический герой. «…Сам стиль часто выступает как лирический герой», – пишет он о сибирской поэтическом эпосе (стр. 4). В другом случае у критика уже сам язык является «скрытно действующим лирическим героем» (стр. 19). На самом же деле речь идет о функциональной роли жаргона в поэме С. Васильева, каковой (жаргон) уж никак, кажется, не может быть лирическим героем.

Трудно принять и те нечеткие определения поэтических жанров, которые даются Вл. Цыбиным применительно к поэмам С. Васильева. Поначалу автор заявляет, что сибирская поэма – эпическая, поэма крупных характеров, страстных натур, что она насыщена фольклорной стихией.

Но далее, обращаясь уже к произведениям поэта, критик прибегает к формальной, иногда надуманной классификации. Стихотворную повесть в трех частях «Портрет партизана», задуманную, по словам самого Вл. Цыбина, как «монументальное полотно», он называет почему-то «лирической эпопеей». Но ведь в «Портрете партизана» лирического элемента очень мало. Повествователь лишь изредка комментирует поведение героев. В этой стихотворной повести нет даже лирических отступлений в традиционном смысле слова. Поэма «На Урале» (1943), по Вл. Цыбину, – «это подробно документированная эпопея о жизни советского тыла в годы войны» (стр. 36). И в этом случае ошибочно говорить об эпопее, тем более «документированной». В небольшой поэме «На Урале» немало лирических, одических, песенных и даже сказовых интонаций. Ничего общего с документом в ней нет. Вл. Цыбин, думается, смешивает понятия жизненной правдивости и документальности.

Критик выделяет также жанр «поэмы-баллады», но не разъясняет, что это такое. Балладе вообще не везет в нашей поэтической критике. Дальше того утверждения, что в этом жанре повествовательное (эпическое) начало дополняется лирическим, мы, кажется, еще не ушли. Время от времени эта мысль подновляется и заново «открывается» в применении к современной балладе. О. Грудцова в своей книжке приводит определение И. Гринберга («Три облика лирики», «Знамя», 1970, N 2): «…Взаимодействие сюжета и переживаний становится непременной важнейшей чертой баллады наших дней». Но тот же признак баллады был, по ее же наблюдению, «характерен для фронтовой лирики молодых военных поэтов». Так что же это – вневременной, постоянный признак баллады или же ее отличительная для данного времени особенность?

Теоретическая нечеткость некоторых книг – не единственный недостаток, с которым приходится сталкиваться. Часто критик настолько «приближается» к поэту, настолько увлекается «предметом» своего исследования, что в результате невольно смещаются пропорции, перспектива, критерии оценок. В этом случае он подчас не в состоянии трезво, реально оценить и тот вклад, который внес данный художник в развитие литературы, и его действительное место в ней. Именно в стремлении автора рассматривать неоспоримые творческие достижения В. Федорова как максимальные, единственно перспективные в современной поэзии – причина известных «смещений» в книге И. Денисовой⁴. Яне отказываю этой работе в определенных достоинствах – отдаю должное умелому разбору поэм и зрелой лирики, интересным наблюдениям над ритмикой и образным строем. Но смущает, например, характеристика В. Федорова как поэта, «обладающего наибольшей активностью образного мышления сегодня» (стр. 135). И. Денисова постоянно прибегает к мимоходным сопоставлениям его поэзии со стихами Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Блока, Маяковского и даже «сурового Данта», к сравнениям его стиха с «вечевым колоколом» и т. д. Как говорится, жанр обязывает, хотя, конечно, никакой критический (критический!) жанр не обязывает к славословию. Вряд ли можно путать книгу о писателе, активно работающем в литературе, с юбилейным адресом. Известная завышенность оценок есть в работе Вл. Цыбина, но в гораздо большей степени этот упрек молено отнести И. Денисовой. Тем более, что она склонна видеть в В. Федорове едва ли не лидера целого направления современной российской поэзии, представленного именами С. Васильева, С. Поделкова, С. Маркова, С. Смирнова, В. Сорокина, Н. Рубцова, Б. Примерова, – поэтов, глядящих «в глубь времен и в глубь России».

Эстетические пристрастия – святое право критика. Но это еще не избавляет его от необходимости раскрывать поэтическое явление в его движении и конфликтах.

Есть и еще одна опасность, которая подстерегает авторов критических персоналий. Это выключение поэта из литературной панорамы времени – эпизодические обращения критика к «фону» делу не помогают. Хотя, надобно сказать, подобный недостаток вовсе не фатально предопределен самим жанром монографии. Так, Дм. Хренкову, автору первой в нашей критической литературе книги о В. Саянове⁵, понадобились все традиционные и нетрадиционные средства критического повествования, какими располагает этот объемный жанр: фундаментальный анализ стихов и поэм в связи с движением русского стиха, неосуществленных замыслов, рукописей, писем из архива Саянова, исследование его большой редакторской деятельности, обращение к личным воспоминаниям.

В итоге получился панорамный рассказ о Саянове и его времени, о друзьях писателя, о литературной жизни 20 – 50-х годов.

Внимание к творческой индивидуальности можно считать примечательной приметой нынешней критики, свидетельством ее несомненного роста (что же касается недостатков, о которых шла речь выше, то вряд ли какое-либо движение вперед обходится без издержек), возмужания.

Что же дальше? Дальше, видимо, движение к синтезу, но уже на новой основе – на основе ясного представления об индивидуальном своеобразии художника. Попытка воздания цельной картины, включающей в себя все богатство и многообразие талантов, – характерная черта сегодняшней нашей поэтической критики, выявляющей общие тенденции я закономерности художественного развития времени.

В своей «Книге о поэтах» ⁶ А. Никульков объединил очерки о Л. Мартынове, Е. Евтушенко, литераторах Новосибирска. (Кстати, хотя А. Никульков отобрал для книги имена с сибирской родословной, в ней почти не чувствуется местничества, областнической ограниченности. Разве что Л. Мартынов больше интересует автора как поэт именно сибирской стороны.)

Автору удалось объединить анализ творческого облика поэта с рассмотрением общего движения русской поэзии в прошлом и настоящем. Критик отыскивает стилевые истоки, связывающие новосибирских поэтов с традициями. Такая широкая постановка вопроса позволила, с одной стороны, зримо представить особенное, индивидуальное в творчестве разных поэтов, а с другой – проследить в историко-литературной перспективе становление некоторых жанров, в частности поэмы. Наблюдения критика над поэмами, даже, так сказать, несостоявшимися, любопытны. А. Никульков после А. Макарова сумел сказать нечто новое и интересное о «Братской ГЭС» Е. Евтушенко, а также о появившихся позже его поэмах «Под кожей статуи Свободы», «Казанский университет». Критик, может быть несколько неожиданно, связал форму всех этих поэм, сконструированных, с его точки зрения, как заданная система посылок, тезисов, опровержений, с особенностями мышления человека в современном мире. «В глобальной идеологической борьбе, – пишет он, – нет более важной задачи у советской литературы, чем предъявлять мощные идейно-художественные доказательства преимуществ социализма перед капитализмом. Но современное рациональное мышление человечества не воспринимает голые лозунги и рекламные факты. Ему нужна именно неопровержимая система доказательств, анализа, ответы на самые острые вопросы». Может быть, в применении к Е. Евтушенко это наблюдение и несколько провисает (ведь А. Никульков сам постоянно говорит о том, что мысль поэта топчется на месте, что многие главы «Братской ГЭС» и «Казанского университета»»пробуксовывают»), но в нем, на мой взгляд, есть рациональное зерно.

От проникновения в поэтическую индивидуальность к синтезу, к теоретическим обобщениям, к выявлению острых проблем развития современного стиха – такой путь критического анализа избрал Л. Лавлинский, автор книги «Сердца взрывная сила» ⁷. В ней собраны очерки о двенадцати поэтах, причем таких, которые, по словам критика, представляют в своем поколении разные лирические полюса. Но замысел Л. Лавлинского не ограничивается тем, чтобы как можно ярче и отчетливее обрисовать каждый поэтический характер. Он пронизывает книгу единой темой – гражданственности современной поэзии, показывая, какими гранями отразились в стихах крупных наших поэтов ее «ведущие идеи». Поэтому книга – не просто собрание литературных портретов – Н. Асеева, Я. Смелякова, Л. Мартынова, А. Межирова, Е. Винокурова, М. Светлова и других, – а исследование лирической поэзии 50 – 60-х годов с обозначением тенденций ее развития: «стремление мыслить исторически», тяга к философской многомерности образов, усиление нравственного накала в гражданственном стихе.

Подробно разбирая асеевский «Лад», автор делает вывод: «ярче всего гражданская устремленность поэта сказалась в том, что он дал своеобразную философскую концепцию эпохи, по-своему, широко и точно, отделив в ней преходящее от того, что принадлежит вечности».

Поэтом государственного мышления, открытой, страстной гражданственности называет критик Я. Смелякова. В его литературных героях, начиная от 30-х годов вплоть до книги «День России» (1967), Л. Лавлинский справедливо усматривает «картину становления определенного человеческого типа, главной чертой которого является активное, революционное отношение к жизни».

Синтетичность мышления критика, умение разглядеть в индивидуальном облике поэта общую картину поэзии проявились и в очерке о Л. Мартынове. Разговор об этом поэте дал критику повод поставить в своей книге некоторые общеэстетические вопросы, касающиеся перспектив развития и обогащения поэзии социалистического реализма, – о сближении научного и художественного познания мира, роли антропоморфизма в лирике, об отношениях созидающего разума и природы.

Проблему гражданственности в современной поэзии Л. Лавлинский продолжает исследовать и в отличных очерках об А. Межирове и Е. Винокурове. Гражданскую сущность стихов А. Межирова о войне критик увидел в той пристальности, с которой поэт «изображает психологию подвига», а в «мирных» стихах – в стремлении познать судьбу человека самого обыкновенного, из народных глубин. Выступая против непомерного расширения понятия «гражданственность», когда оно «теряет в точности», критик в то же время не сводит его к поэтической публицистике, то есть к определенному жанру.

Наблюдения над текущей критической продукцией, приведенные в этом обзоре, далеко не полны, выбранные книги вовсе не исчерпывают списка вышедших в последнее время работ о поэзии. Но они в какой-то степени дают представление о достижениях и издержках поэтической критики, о ее сегодняшнем теоретическом и профессиональном уровне.

Ю. ИВАНОВ

г. Ивано-Франковск

1. В. Дементьев, Леонид Мартынов, «Советский писатель», М. 1971, 310 стр.[↩]
2. Вл. Цыбин, Сергей Васильев, «Советская Россия», М. 1972, 125 стр.[↩]
3. О. Грудцова, Сергей Наровчатов, «Советский писатель», М. 1971, 158 стр.[↩]
4. И. Денисова, За красоту времен грядущих. Поэзия Василия Федорова. «Московский рабочий», 1971, 136 стр.[↩]
5. Дм. Хренков, Виссарион Саянов. Путь поэта, «Советский писатель», Л. 1972, 207 стр.[↩]
6. А. Никульков, Книга о поэтах, Западно-сибирское книжное изд-во, Новосибирск, 1972, 223 стр.[↩]
7. Л. Лавлинский, Сердца взрывная сила. О лирической поэзии 60-х годов, «Советский писатель», М. 1972, 319 стр.[↩]