Работа Ю. Олеши над инсценировкой «Идиота»

6 декабря 1871 года княжна В. Д. Оболенская попросила у Ф. М. Достоевского разрешение на инсценировку «Преступления и наказания». Ответное письмо очень вежливо; Достоевский писал между прочим: «Благодарю Вас очень за внимание к моему роману: я всегда сумею оценить искренний отзыв как Ваш и Ваши похвалы мне весьма лестны».

Дальше пишется, что «почти всегда подобные попытки не удавались, по крайней мере вполне.

Есть какая-то тайна искусства по которой эпическая форма никогда не найдет себе соответствия в драматической. Я даже верю, что для разных форм искусства существуют и соответственные им ряды поэтических мыслей, так что одна мысль не может никогда быть выражена в другой, не соответствующей ей форме.

Другое дело если Вы как можно более переделаете и измените роман, сохранив от него лишь один какой-нибудь эпизод, для переработки в драму или взяв первоначальную мысль совершенно измените сюжет…» (Ф. М. Достоевский, Письма, т. III, «Academia», М.-Л. 1934, стр. 20).

Об этом письме бегло упоминает Ю. Олеша в записях.

Сейчас в Театре имени Вахтангова пятнадцатый год идет инсценировка «Идиота», сделанная замечательным прозаиком и драматургом Юрием Олешей.

Нам кажется, что подробный дневник о трудности инсценировки, так внимательно сделанной, имеет сейчас значение для углубления понимания творчества Достоевского путем прочтения его романа глазами талантливого и заинтересованного читателя.

Юрий Олеша все время приходит к вопросам поэтики Достоевского. Он пишет для себя, пытаясь дать себе отчет в своем труде.

Труд оказался удачным. Диалоги, введенные писателем, не выпадают из языка романа. Сокращения не затрудняют понимания сущности произведения и значения столкновений между героями.

Это дневник писателя, занятого ответственной работой.

Его сомнения, решения никогда еще не печатались.

Работа была начата осенью 1955 года.

Премьера «Идиота» в Театре имени Вахтангова состоялась 26 апреля 1958 года.

Виктор ШКЛОВСКИЙ

 

 

Начало работы

Числа не помню. Пришло письмо из Вахтанговского театра с просьбой обязательно позвонить сегодня заместителю директора.

Я позвонил, не слишком поторопившись. Заместителя директора не оказалось. Со мной говорила женщина, назвавшаяся секретаршей, которая сказала мне, что дело идет о том, что со мной хочет говорить режиссерша Ремизова и что я должен ей сейчас позвонить.

Я позвонил из Управления авторских прав по автомату. Звоня, видел перед собой через стекло двери зелень садика, солнечный свет.

– А! – раздалось восклицание Ремизовой. – Вот хорошо, что позвонили. Вот что я хочу вам сказать. Как вам известно, в следующем году будет праздноваться юбилей Достоевского. Так вот, не возьметесь ли вы переделать для нас «Идиота»?

Это было для меня неожиданно. Я думал, что разговор будет идти о постановке моих «Трех толстяков»… Сразу же я вспомнил о том, что уже имеются переделки «Идиота» для сцены. Также подумал и о том всем известном положении, что если бы Достоевский хотел, то он и сам переделал бы роман для сцены. Подумал я и о том, что, несмотря на заманчивость того, что у Достоевского много именно сцен, много редеющих, если можно так выразиться, буквами страниц разговоров, тем не менее Достоевский не драматургичен.

Итак, Театр имени Вахтангова обратился ко мне с предложением написать инсценировку романа Ф. М. Достоевского «Идиот».

Я, разумеется, вспомнил высказывание Достоевского о том, что форма драматургическая и форма повествовательная различны.

Пока я обо всем этом думал, одновременно я сказал Ремизовой, что предложение ее представляет для меня безусловный интерес.

16 сентября

Пока что из Вахтанговского театра относительно «Идиота» не звонят. Возможно, что раздумали вообще, а может быть, раздумали обращаться именно ко мне.

Книги пока что не раздобываю и не принимаюсь за чтение. Сперва надо выяснить, будет ли в этом непосредственная надобность.

Когда-то в Одессе, будучи гимназистом, я видел в сибиряковском театре пьесу Леонида Андреева «Милые призраки» о Достоевском. Нельзя ли возобновить эту пьесу? Я помню, как посередине сцены за столом сидят еще не пришедшие в себя после быстрого и взволнованного путешествия сюда, в эту комнату, Белинский и Некрасов.

– Да знаете ли, что вы написали, батенька? Вы такое написали! Такое написали!

В биографию Достоевского Андреев вплел некоторые линии Раскольникова. Так, Достоевский ухаживает, например, за Соней Мармеладовой и присутствует при крике: «Папу лошади задавили!» Я хорошо помню впечатление этой сцены, от этого крика. Соню, кажется, в пьесе звали не Соней, как-то иначе. И не было там фамилии Мармеладов. Но помню, что все фамилии были подобраны в стиле Достоевского и со вкусом. Самого Достоевского фамилия в этой пьесе была, насколько помню, Горшечников.

– Папу лошади задавили!

И в рыданиях соломенноволосая девушка падает на колени.

Впрочем, не «папу», а, по всей вероятности, «папеньку» или «батюшку».

21 сентября

Пока что читаю «Идиота».

Можно ли представить себе, что Лопе де Вега писал дневник о том, как он работал над очередной пьесой?

Возможно, что не сегодня-завтра придется лететь в Ашхабад в связи с моей работой по переводу туркменской повести.

Начало пьесы, собственно, имеется в самом построении романа. Обычно, узнал я, в тех инсценировках, которые имеются, начинают с вагона, где встречаются Рогожин и Мышкин. Можно обойтись без этого, поскольку имеется повторение, затянутость экспозиции. Тема встречи Рогожина и Мышкина тянется все время, и поэтому можно обойтись без поезда. Как раз появление Рогожина не сразу, не статическое, каким оно является в поезде, будет более эффектным. Я бы начинал до сцены у сестер Епанчиных.

Рано еще об этом.

Почему в самом деле не писал он пьес? Имеем ли мы право переделывать его? Не глупы ли мы в эту минуту?

Рассуждение перед смертной казнью, что нужно жить каждую минуту, с оглядкой, с прочувствованием каждой минуты, несколько натянуто от лица приговоренного. Однако приходится верить, поскольку Достоевский сам был в этом положении – ждал казни.

(Это рассуждение введено в текст романа «Идиот».)

Без даты

Приняв предложение Театра имени Вахтангова инсценировать роман Ф. М. Достоевского «Идиот», я поставил себе задачей сделать инсценировку так, чтобы она отнюдь не представляла собой ряд неких, так сказать, движущихся иллюстраций к роману, а была именно пьесой, причем понятной зрителям, даже не читавшим романа.

Никаких чтецов, никаких ведущих, никаких экранов во всю сцену с надписями, объясняющими действие… Я должен написать пьесу, обыкновенную по форме пьесу, без каких-либо ухищрений, которые обычно призываются инсценировщиками для облегчения работы и применение которых, как я заметил, всегда расхолаживает зрителя.

Роман, как известно, очень велик. Вот первой передо мной и встала необходимость выбрать то, что окажется достаточным для передачи как сюжета романа, так и его смысла в коротком произведении, каковым является пьеса.

Без даты

Вот те главные соображения, которыми я руководствовался, работая над инсценировкой романа «Идиот».

1. Написать именно пьесу, которая воспринималась бы как целое в драматургическом и сюжетном отношении даже и теми зрителями, которые не читали романа.
2. В связи с тем, что пишется пьеса, а не взятые из разных мест романа отдельные картины, позволять себе досочинять необходимые переходы – разумеется, только в тех возможностях, которые так или иначе даны в самом романе: например, превращать повествовательные места в драматургические, или, например, переносить те или иные реплики действующих лиц в другие места, когда такая операция способствует именно театральной выразительности, или одну реплику передавать другому персонажу в тех же расчетах выразительности.
3. В некоторых местах попытаться внести акценты, которые объяснили бы зрителю сущность романа, – разумеется, тоже только в пределах литературного и исторического духа самого романа.
4. Так как в интересах краткости пришлось отсечь целую толщу романа, то, чтобы зритель продолжал ясно понимать развитие сюжета, допускать во имя информации присочинение отдельных пассажей, опять строго ища для этого материал либо в самом романе, либо в его стиле.
5. Так как на сцене происходит постоянный обмен репликами, а в романе для данной ситуации их может не хватить, то идти на сочинение реплик, которые были бы безукоризненно выдержаны в стиле и поэтике Достоевского.

22 сентября

Внимание Достоевского останавливается на самолюбивых фигурах. Это чувство особенно интересует его. В «Идиоте» он говорит от себя, какие удивительные вещи способно сделать с человеком самолюбие. Коля Иволгин говорит Мышкину о сыне «куцавеешной капитанши» Ипполите, что он до необычайной степени самолюбивый человек. С Ганей Иволгиным только то и происходит, что страдает его самолюбие. Все живут одним – самолюбием. Что это такое? Что за необходимость обсуждать это? Рождается ли в данном случае и обсуждение его из социальной несправедливости – то есть являются ли все самолюбцы Достоевского бедными, социально обиженными – или это проекция в мир воображаемый собственных причуд автора?

Нет, не социальные причины – у него самолюбивы и на верхах тоже.

Мне лично это не нравится, меня это не задевает – эта тема. А если отнять анализ самолюбия, то от «Идиота» почти ничего не останется. Мы не можем, к сожалению, проникнуть в эту тьму прошлого – с этими отставными генералами, неудавшимися литераторами, неустроенными социалистами, с этими почти суфражистками… Может быть, так трудно было одному обществу кончаться, другому начинаться, что не могло не сопровождаться это общее изменение общества именно музыкой самолюбия. Да, но почему же нет и следа этого у Льва Толстого, в «Анне», скажем, написанной почти в одно время с «Идиотом»?

16 декабря

Так вяло осуществляю я мой замысел писать дневник работы над «Идиотом». Только сегодня, то есть через два месяца с лишним, делаю очередную запись. Написал четыре сцены. Сбалтываю себя с Достоевским. Так как у него все же не пьеса, а у меня персонажи, находясь перед зрителем, должны постоянно обмениваться репликами (поскольку у меня именно пьеса), то нехватку реплик из Достоевского мне приходится заменять собственными репликами.

Мои реплики должны быть такими, чтобы зритель не заметил какого-либо падения в качестве или в стиле, когда после реплики из Достоевского произносится моя реплика. Мне кажется, что фальсификация мне удается, однако для тонкого слуха мои подделки похожи скорее на Островского, чем на Достоевского.

Вот, например, ответ генерала Епанчина на высказанное Мышкиным мнение о том, что Рогожин в поезде вовсе не трепал имени Настасьи Филипповны, а, наоборот, высказывался о ней с поклонением, со страстью.

– Со страстью! Уж прописал ему как-то отец страсть-то!

Однако время не терпит. Надо сдать все к 25 декабря. Рассуждать некогда.

26 декабря

Дела чрезвычайно плохи. Пятая сцена все еще не готова. Фактически она не получается. Это сцена у Настасьи Филипповны, когда бросаются в огонь деньги. Не получается, потому что в построении для театра нельзя было оставить того предварительного знакомства между Настасьей Филипповной и Мышкиным, которое происходит в доме Иволгиных. Таким образом, у меня знакомство происходит на вечере. Не познакомлен у меня князь и с Фердыщенкой, который тоже в этой сцене появляется впервые.

Ужасно трудно. Когда входит Мышкин, внимание должно быть на нем, нет места для введения Фердыщенки.

Посмотрим.

Может быть, не надо Фердыщенки? Нельзя, это было бы движение по линии наименьшего сопротивления. Уж очень Фердыщенко – «тип» из Достоевского.

Затем на эту сцену падает также и та информация, которая у Достоевского сделана повествовательно, – о Тоцком, который «организовывал» Настасью Филипповну для будущих времяпрепровождений еще тогда, когда она была девочкой.

Как быть, например, с фразой о ненависти, которая охватила Настасью Филипповну после «первого же удивления»? Все это надо переизобрести для сцены.

8 января

Наконец-то осилил пятую (у Настасьи Филипповны) сцену. Впрочем, там еще многое начерно, но это неважно, она у меня в руках!

Необыкновенно трудно. В ней – 1) приход Мышкина (без приглашения в чужой дом на званый вечер);