Два этюда о словоупотреблении Пушкина

1. ЭПИТЕТ НЕРУКОТВОРНЫЙ

Стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» является во многих отношениях итоговым для творчества Пушкина, этим объясняется внимание, которое ему уделяется наукой о Пушкине, школьным изучением Пушкина, переводчиками Пушкина.

Естественно, что переводчикам русской поэзии проще иметь дело с текстом, который сами русские понимали бы одинаково. К сожалению – или к счастью? – это случается в сфере поэзии не так уж часто. Практика показывает, что однозначность не всегда достижима даже в языке международного права, где к ней стремятся приблизиться, составляют договорный документ на языках всех договаривающихся сторон и вводят в него специальный параграф о наделении текста на каждом языке правами подлинника (аутентичностью).

Поэзия дает права подлинника только тексту на том языке, на котором творит сам поэт; за переводы, в том числе прижизненные, он не отвечает. Но и на языке подлинника единство понимания не соответствовало бы реальной действительности, оно обязательно разве лишь для государственного гимна. По знаменитому замечанию Т. С. Элиота, стихотворение имеет все те смыслы, которые в нем способны найти тонко чувствующие читатели. Это в полной мере относится и к стихотворению «Я памятник себе воздвиг нерукотворный».

Что, собственно, значит редкостный эпитет нерукотворный, завершающий его первую строку? Вопрос о значении этого слова и об источниках осведомленности Пушкина породил обширную литературу. Перипетии спора, начатого еще современниками поэта (вспомним искреннее недоумение П. А. Вяземского: «А чем же писал он стихи свои, если не рукою?»), изложены в монографии академика М. П. Алексеева, который и подвел итог: «Каждый грамотный человек знает у нас теперь, что слово «нерукотворный», лишь однажды употребленное Пушкиным, следует понимать в том смысле, в каком оно введено им самим в русский метафорический словарь, что оно означает «благородную память о чьих-либо делах», неистребимую память в потомстве, и не имеет никакого отношения к лексике православной теологии» ¹.

Это объяснение поддержано автором, представляющим педагогическую науку, точнее – профессиональные интересы преподавателей русского языка в нерусской школе: упомянув о том, что в ряде учебников, имеющих применение в национальных республиках СССР, пушкинское нерукотворный толкуется как «величественный», что «не прояснит подлинный смысл поэтических образов», И. Е. Каплан отсылает за подлинным смыслом к книге М. П. Алексеева ², заодно рекомендуя обращать внимание учащихся на художественный эффект, порождаемый наличием в слове нерукотворный двух согласных р, а также инверсией памятник нерукотворный по сравнению с обычным порядком слов нерукотворный памятник. Эти утонченные наблюдения мыслимы разве лишь при полной ясности в главном.

Есть, однако, и сторонники отвергнутой нашим пушкиноведением концепции бельгийского филолога Анри Грегуара о религиозном характере пушкинского эпитета нерукотворный. Показательна в этом отношении одна западногерманская рецензия на труд М. П. Алексеева, дающая в целом очень высокую оценку книге, но по данному вопросу выдвигающая следующее возражение: «Не попадает в цель критика Алексеевым понимания слова нерукотворный, предложенного Грегуаром. Споря с Грегуаром, автор забыл ознакомить читателя с полным текстом комментария, данного выдающимся византологом на это слово и его роль в «Памятнике»… Стремление освободить слово нерукотворный от присущего ему религиозного значения побуждает Алексеева утверждать с ни на чем не основанной уверенностью, что Пушкин применил это слово под влиянием третьестепенного русского писателя В. Рубана. Но и у Рубана нерукотворное не свободно от значения «чудотворное». Ссылка на не имеющую научного значения книгу Ашукиных «Крылатые слова» убеждает в том, что авторвынужден капитулировать перед идеологическими требованиями в освещении пушкинского стихотворения. Это печальное обстоятельство иногда чувствуется и в дальнейшем изложении»,³.

Что же такого написал Анри Грегуар, чтобы его слова стали поводом для столь резкого неприятия и столь твердой защиты? Цитируем его статью «Гораций и Пушкин», приуроченную к международному чествованию памяти Пушкина в связи со 100-летием гибели поэта: «Нерукотворный представляет собой кальку с греческого прилагательного acheiropoietos. В православной церкви этот эпитет дают некоторым чудотворным иконам». Сравнивая пушкинское стихотворение и его горацианский прообраз, бельгийский филолог далее отметил, что «это слово с мистической и византийской окраской изумительно хорошо подобрано, чтобы создать у славянского слушателя или читателя впечатление своего рода религиозное; несомненно, что это столь торжественное начало в немалой степени способствовало тому, чтобы сделать из пушкинского Exegi monumentum, несмотря на общую для обоих стихотворений горделивость, нечто более взволнованное и волнующее, нежели латинская ода» ⁴.

Кто же прав? Созрели условия для нового подхода к старому спору, средством его решения являются последние достижения славянской исторической лексикографии, собравшей к настоящему времени такие материалы, которые не были известны ни А. Грегуару, ни М. П. Алексееву.

В основе определения, сформулированного М. П. Алексеевым, находится выдвинутый еще в 30-е годы И. Л. Фейнбергом, Л. В. Пумпянским и Р. О. Якобсоном тезис, согласно которому словоформа нерукотворный не имеет ничего общего со словоформой нерукотворенный, встречающейся в церковнославянских текстах, отсюда – категоричность заключительной части определения, гласящей, что «нерукотворный» «не имеет никакого отношения к лексике православной теологии». Однако сегодня «Словарь старославянского языка» Чехословацкой Академии наук удостоверяет тождество значения обеих словоформ ⁵. Морфологически нерукотворный – это русская стадия эволюции старославянского нерукотворенный, в пушкинскую эпоху смыслового разрыва между обеими словоформами не было, ощущалась только стилистическая разница: нерукотворенный – это консервативный церковно-книжный вариант слова, а нерукотворный – вариант, характерный для живого языка, обусловленный общей тенденцией речи к предпочтению формы прилагательного форме, построенной по грамматической модели причастия. Движение от книжного варианта к живому на примере одного и того же словосочетания можно наблюдать при переходе от русского евангельского текста, бережного к консервативным формам; «Я разрушу храм сей рукотворенный и через три дня воздвигну другой, нерукотворенный» (Мк 14, 58), к русской поэзии:

Будь, вера, твердый якорь нам

Средь волн безвестных рока,

И ты в нерукотворный храм

Свети, звезда востока!

(В. А. Жуковский, «Певец в Кремле», 1814.)

Отметим, что исторический «Словарь русского языка XI – XVII вв.» к прилагательному нерукотворенный дал в качестве определения прилагательное нерукотворный, – это ли не доказательство тождественности значения обоих слов! ⁶ Определение это тщательно взвешено, оно учитывает весь материал картотеки «Словаря», во много раз превосходящий то, что могло вместиться в «Словаре». Автор этого определения А. Н. Шаламова сообщила автору этих строк свое мнение, что сформулированная М. П. Алексеевым дефиниция прилагательного нерукотворный лексикографически некорректна, так как определение через «благородную память» или «неистребимую память» привносит в семантику определяемого слова нечто инородное – понятие память, тогда как целью дефиниции должно быть, по логике рассуждения М. П. Алексеева, объяснение не словосочетания, а только эпитета.

Для раскрытия значения слова нерукотворный нужны контексты, по возможности разнообразные. Но прежде всего – иконологические, поскольку А. Грегуар относит анализируемый нами эпитет к «некоторым чудотворным иконам». По нашему мнению, речь здесь может идти об одной иконе – но ключевой, которую церковное предание ставит на первое место и по времени возникновения, и по содержанию. Эта икона изображает лик Христа. Ее, как гласит предание, не написала рука художника, она чудесным образом сама запечатлелась на холсте, приложенном клику Христа⁷. Отсюда название иконы – Нерукотворенный (или Нерукотворный) Спас, или образ Спаса Нерукотворенного, причем эпитет был взят из прямой речи Христа по цитированному выше стиху Евангелия от Марка (14, 58), ранее этого слово acheiropoietos в греческом языке не встречается ⁸.

В честь этой иконы есть праздник, он учрежден в Константинополе уже после создания славянской письменности, в 944 году, и отмечается 16 августа по церковному календарю. На древнерусской почве первое упоминание этой даты относят к 1117 году ⁹, но это не так, в новгородской служебной Минее конца XI – начала XII века есть полный текст гимнов службы праздника, впервые содержащий выражение нероукотворенныи образъ (ЦТАДА, ф. 381, N 125, лл. 43 – 48), уже Студийский Устав, введенный в Киево-Печерской лавре игуменом Феодосием с 1062 года, содержит предписание совершать этот праздник 16 августа (ГИМ, Синодальное собрание, N 330, лл. 190 – 191).

Такова глубина корней, питавших представления о Нерукотворенном образе в русском народе. Пушкин исследованием корней не занимался, но отчетливо видел крону. Нерукотворенный образ входил в число обязательных икон любого храма. Многие знали, что Петр I избрал Себе в качестве личной святыни именно эту икону и она сохранялась как петровская реликвия в Петербурге ¹⁰. Ученые сведения о Нерукотворенном образе были доступны по византийской «Истории» Георгия Кедрина ¹¹, связанный с Пушкиным по журналистской деятельности А. А. Краевский рецензировал ее в печати ¹².

Пушкин работал над «Памятником» в дни, на которые приходится праздник Нерукотворенному образу, стихотворение закончено 31 августа 1836 года в Петербурге, где Пушкин как камер-юнкер был обязан присутствовать в находящемся внутри Зимнего дворца соборе Нерукотворенного образа на престольном празднике (полгода спустя Пушкина отпевали в Конюшенной церкви, тоже посвященной Нерукотворенному образу). Дисциплинированностью в выполнении своих обязанностей придворного поэт не отличался, но о существовании этих обязанностей во всяком случае знал – а значит, слово нерукотворенный было в его сознании в эти августовские дни. И только ли в эти дни, если в собственной спальне висела составленная из самоцветов мозаичная икона Нерукотворенного Спаса, приданое жены, унаследованное от гетмана Петра Дорошенко! ¹³ Икону до ее исчезновения в 1930-х годах видел в своем доме здравствующий прямой потомок Пушкина москвич Сергей Евгеньевич Клименко, помнящий эти пояснения о фамильной реликвии из уст тетки – Софьи Павловны Кологривовой, урожденной Воронцовой-Вельяминовой.

«Памятник» – из тех стихотворений, которые, если прибегнуть к образам нашего времени, создаются не для прочтения на авторском вечере. По непреложным законам литературного этикета, такие строки пишутся для того, чтобы быть найденными при посмертном разборе бумаг, – что, собственно, и произошло. Но неизбежен вопрос: может ли художник, какого бы высокого мнения о своем призвании он ни был, позволить себе сравнение собственного я с Христом? В другом полушарии проблематика этого стихотворения формулируется несколько иначе: «Памятник» Пушкина – это что, предчувствие несчастья или тщеславие? ¹⁴

Ответим, аргументируя для ясности примерами из западной культуры.

Автопортрет А. Дюрера 1500 года выполнен – что общепризнано – по иконографическому типу Нерукотворенного образа. Тремя столетиями позже Гёте дал поэтическое описание своей прогулки с Лафатером и Базедовым, сравнив эту картину с шествием Христа в Эммаус:

Und, wie nach Emmaus, weiter gings

Mit Geist- und Feuerschritten,

Prophete rechts, Prophete links

Das Weltkind in der Mitten.

(И, как в Эммаус, дальше (все) шло шагами духа и пламени; пророк справа, пророк слева, мирянин посредине.)

И уж вовсе недавно Герман Кестен произнес на церемонии получения литературной премии имени Бюхнера речь под горьким названием «Счастье и немецкие поэты», где прозвучало признание:

«Я не сравниваю себя с Бюхнером. Я никогда не сравнивал себя с другими авторами. Кто же будет мерить своих друзей по себе, а себя по своим друзьям? В отличие от Генриха Клейста, я не хотел сорвать венок с головы Гёте и вообще ни с чьей головы. Нечего мне делать с венками.

Если бы мне пришлось сравнивать себя с каким-то другим автором, то им был бы Бог, создавший людей по своему образу и подобию; конечно, Господь Бог убежденного атеиста» ¹⁵.

Иконное значение эпитета нерукотворный, исторически вторичное, не отменяет первичного, архитектурного значения, о котором речь шла выше, а накладывается на него. Первичное значение тоже содержит скрытое сравнение поэта с Христом, на этот раз в связи с его обещанием воздвигнуть нерукотворенный храм. Бог только обещал ¹⁶, а поэт уже воздвиг, – какое дерзновение!

Ясно, что памятник нерукотворный мыслился поэту как сооружение, даже с обозначенной высотой. По мнению В. Э. Вацуро, это – «кристаллизация царскосельских «архитектурных мотивов», несущих на себе рефлексы державин-ской традиции и связавшихся в сознании Пушкина с воспоминаниями о Дельвиге…» ¹⁷. Конечно, отрешиться от воспоминаний о Царскосельском лицее и о Дельвиге Пушкин не мог, эти воспоминания были частицей его собственного я, точно так же, как нечто подобное можно утверждать о каждом человеке, который дорожит памятью о своей юности и об ушедших из жизни сверстниках. Но, как находил и сам Пушкин, одними воспоминаниями о безвозвратно ушедшей молодости нельзя создать истинную поэзию. Великое произведение искусства должно иметь опору в настоящем времени, оно должно быть повернуто лицом к будущему.

Этим настоящим для России 1830-х годов были в зодчестве напряженные искания русского национального стиля. Молодость Пушкина – это архитектурный облик вполне западноевропейского Петербурга, это послепожарная застройка Москвы вполне западноевропейскими ансамблями, включая вполне масонский стиль храмовых сооружений, даже церкви на Бородинском поле.

Из трагедии 14 декабря 1825 года сторонники каждой из столкнувшихся политических концепций сделали свои выводы. Николай I принял решение положить конец копированию западноевропейской культуры, мышлению в категориях, целиком заимствованных извне, доходившему до того, что иные декабристы просили разрешения давать следственные показания по-французски, поскольку русский язык их затруднял. Процесс обращения к национальным истокам захватил всю русскую культуру второй четверти XIX века. В этом историческом почине – непреходящая заслуга пушкинского поколения.

Первые ощутимые последствия этой работы проявились в архитектуре. Уже в 1827 году объявлено высочайшее повеление «О воспрещении разрушать остатки древних зданий», за ним последовали распоряжения об обмерах и изготовлении чертежей наиболее древних храмов по всей России и доставке этих материалов в столицу для анализа и обобщений – «на предмет составления образцовых чертежей для построения храмов по наилучшим и преимущественно древним образцам» ¹⁸. Первенцами рождавшегося неовизантийского стиля, который тогда назывался «русско-византийским», были постройки архитектора В. П. Стасова, важнейшая из которых – Десятинная церковь в Киеве (1828 – 1842), поставленная на фундаменте одноименного храма X века, а несколько ранее ее – церковь Александра Невского русской колонии в Потсдаме (1826 – 1829). Возглавил новое архитектурное направление К. А. Тон, выдвинувшийся неовизантийским проектом Екатерининской церкви у Калинкина моста в Петербурге (1830 – 1837) и получивший задание на проектирование мемориала Отечественной войны 1812 года – храма Христа Спасителя в Москве. В начале 1837 года печать сообщила: «Что же касается до Храма Спасителя.., то нет сомнения, что в этом или наидалее в будущем году откроются предварительные работы. Сей великий общий памятник… создан достойно архитектором К. А. Тоном»¹⁹.

1. М. П. Алексеев, Стихотворение Пушкина «Я памятник себе воздвиг…». Проблемы его изучения, Л., 1967, с. 57. Ср. теперь: М. П. Алексеев, Пушкин и мировая литература, Л., 1987, с. 56 – 57.[↩]
2. И. Каплан, «Памятник» А. С. Пушкина (опыт анализа). – В сб.: «Анализ художественного текста». Под ред. Н. М. Шанского, вып. I, М., 1975, с. 70 – 71, 77 – 78.[↩]
3. Ju. Bojko-Blochyn, Alekseev M. P. Stichotvorenie Puskina «Ja pamjatnik sebe vozdvig…». – «Die Welt der Slaven», 16. Jg., Heft 1. Wien, 1971, S. 87 – 94.[↩]
4. H. Gregoire, Horace et Pouchkine. – «Les Etudes classiques», t. 6, n 4. Namur, 1937, p. 525 – 535.[↩]
5. «Slovnik jazyka staroslovenskeho», 21. Praha, 1971, p. 403 – 404.[↩]
6. См.: «Словарь русского языка XI – XVII вв.», вып. 11, М., 1986, с. 278.[↩]
7. Е. Н. Мещерская, Легенда об Авгаре – раннесирийский литературный памятник (исторические корни в эволюции апокрифической легенды), М., 1984. [↩]
8. G. Biguzzi, Mc 14, 58: un tempio acheiropoietos. – «Rivista Biblica», t. 26, Brescia, 1978, p. 225 – 240.[↩]
9. Е Н. Мещерская, Легенда об Авгаре…, с. 102.[↩]
10. А. Славин, Историческое повествование о Нерукотворенном образе, СПб., 1863, с. 47 – 48.[↩]
11. »Христианское чтение», 1834, N 8, с. 154 – 163. [↩]
12. »Журнал Министерства народного просвещения», 1835, часть 6-я, N 5, с. 309 – 310. [↩]
13. Перечитаем письмо Пушкина жене 26 августа 1833 года из Москвы о посещении тещи в Яропольце: «Наталья Ивановна встретила меня как нельзя лучше.., Она живет очень уединенно и тихо в своем разореном дворце и разводит огороды над прахом твоего прадедушки Дорошенки, к которому ходил я на поклонение».[↩]
14. Z. Kuk, Premonition or Vanity? (Remarks on Puskin’s Pamjatnik). – «Michigan Academian», t. 11, n 3, Ann Arbor, 1979, p. 263 – 273. [↩]
15. H. Kesten, Das Gltick und die deutschen Dichter. – «Deutsche Akademie fur Sprache und Dichtung Darmstadt», Jahrbuch 1974, Heidelberg, 1975, S. 53.[↩]
16. W. Prete, Formazione e storicita del detto di Gesu sul Tempio secondo Mc 14, 58. – «Bibbia e Oriente», t. 27, Fossano, 1985, p. 3 – 16. [↩]
17. «Пушкин. Исследования и материалы», т. XI, Л., 1983, с. 326.[↩]
18. «Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания Российской империи. Царствование Николая I», т. 1. 1825 – 1835, Пг., 1915, с. 127, 753 – 755, 807 – 809.[↩]
19. «Художественная газета», 1837, N 3, с. 42 – 43.[↩]