Драматизм прозы и повествовательность драматургии

Уже с «незапамятных времен» мы слышим, что драматургия отстает. Свидетельством тому являются многочисленные фильмы-инсценировки «по мотивам» прозы. По сравнению с драматургией проза оказалась жизнеспособней, гибче, драматичнее, и лучшее из того, что появляется на книжном рынке, тотчас инсценируется или экранизируется. «Живые и мертвые», «Тишина», «Большая руда» – все эти произведения за сравнительно короткий срок стали пьесами или кинофильмами, иногда и тем и другим. Но ведь мало «расписать» по действующим лицам текст романа или повести, даже условность театра и чудеса кинотехники не способны выразить интонацию и стиль прозы, ее атмосферу, глубину.постижения человеческих характеров, лирический подтекст. Поэтому так часто при инсценировках получаются второсортные вещи, некие полуфабрикаты, лишь отдаленно напоминающие читателю уже дорогие ему вещи.

В фильме «До свидания, мальчики» сценаристы дополняют изображенное на экране прозаическим текстом. И это свидетельство бессилия. Во времена немого кино, когда возможности кинематографа были весьма ограничены, текст заменял диалоги, разъяснял происходящее. Теперь такое использование текста играет лишь служебную роль: то, что не удалось выразить средствами кинематографа, пришлось заменить повествованием, разъясняющими титрами.

Современная наша драматургия и кинодраматургия чрезвычайно зависимы от прозы. Проза диктует драме и кинематографу проблемы, характеры, сюжеты. И. Вайсфельд обратил внимание на тенденцию к созданию многостороннего характера. И здесь проза оказывается гораздо богаче драматургии. В лучших романах и повестях последних лет чувствуется именно глубина, многосторонность, драматизм в изображении человеческих судеб. Глубокий психологический анализ и драматизм – вот что берет сегодня драматургия у прозы.

Связь и зависимость прозы и драматургии в эстонской литературе так же ощутима, как и в русской. Но здесь происходят иные, хотя не менее интересные, процессы. На первый взгляд проза и драматургия Эстонии традиционны. Однако это не те «обруганные» традиционность и консерватизм, которые мешают развитию литературы, а творческое, органичное развитие традиций классиков эстонской литературы Таммсааре, Вильде и др.

Острая социальность, психологизм, драматизм, тонкое художественное исследование человеческих судеб характерны для эстонской прозы последних лет – для произведений Ааду Хинта, Рудольфа Сирге, Эрни Крустена, Пауля Куусберга.

Но вот что любопытно. Если эстонская проза пока еще медленно и робко обращается к современной тематике, тяготея прежде всего к изображению исторических судеб народа, социальных потрясений недавнего прошлого, то драматургия, наоборот, устремлена в сегодняшний день.

В литературе Эстонии идет процесс художественного осмысления важнейших социальных преобразований в народной жизни. Серьезнейший драматический конфликт стоит в центре литературы – борьба настоящего и будущего с прошлым, с последствиями его. Борьба с пассивностью, с философией невмешательства в жизнь.

Этот конфликт очень резко проявляется и в драматургии, также выносящей беспощадный приговор прошлому, его идеологии и морали. И в этом – глубокая связь прозы и драматургии: хотя они изображают различные эпохи, борьба идет на одном направлении, драматургию и прозу интересуют одни и те же нравственные проблемы – борьба с душевным рабством, смиренностью, пассивностью.

Не так давно Таллинской киностудией был выпущен фильм «Ледоход», в основу сценария которого положен рассказ Ааду Хинта. Сценаристы А. Хинт и А. Борщаговский заново прочли рассказ, художественно развернули его проблематику. Так родился глубокий психологический фильм. Старый Лаас, житель маленького острова Вийрелайю, привыкший ни во что не вмешиваться, принимать жизнь такой, какая она есть, находит в себе силы противопоставить всесокрушающей машине фашизма свое мужество, свою человечность. В борьбе с самим собой, с прошлым, воспитавшим его, он побеждает, хотя трагически гибнет.

Мы называем сегодня пережитками прошлого эгоизм, жадность, стяжательство, ложь, лицемерие и т. п. – то есть те отрицательные свойства и качества характера, с которыми литература ведет последовательную борьбу. В эстонской литературе прошлое значительно более конкретно, его можно проследить в судьбах людей, увидеть в их биографиях. У героя пьесы А. Лийвеса «По эту сторону горизонта» во время войны сын ушел к фашистам, у отца до сих пор болит эта незажившая рана. О его сыне знают и помнят и другие люди. Люди помнят о прошлом, сравнивают его с настоящим, сопоставляют, анализируют… Эти серьезные, острые размышления о жизни, стремление разрабатывать глубокие нравственные конфликты мы находим в пьесе Э. Раннета «Браконьеры» и в последней его работе «Гуси» и в пьесах А. Лийвеса «По эту сторону горизонта» и «Венская почтовая марка».

Все эти произведения посвящены сегодняшней жизни. Герой пьесы «Венская почтовая марка» – Ролль – во время войны сражался в эстонском корпусе под Великими Луками, был, как говорит о нем его фронтовой товарищ Уппи, «твердым человеком. Боевым человеком. Воином и на фронте и на работе. Кем стал? Опустился. Съежился, как старая гармошка. Ни души, ни жизни».

Что же произошло с Роллем? Мы знакомимся с ним в ту пору, когда «перерождение» уже состоялось. Семья его морально разлагается, жена ворует сыр с фабрики, на которой работает («будто из-за этой крошки сыра коммунизм пострадает»), дочь бездельничает, сын шалопайничает. А Ролль ко всему равнодушен, кроме марок. Драматург не говорит о причинах перерождения своего героя, не дает анализа, мы видим только результат. Мне кажется, А. Лийвес в этом случае слишком надеется на зрителей – пусть, мол, сами догадываются, что случилось с Роллем. Разложила ли его идеология и практика культа личности, разрыв между словом и делом, к которому он привык и стерпелся с этим, или он просто слаб духом и живет «как легче». Мы видим атмосферу, в которой находится сегодняшний Ролль, питательную среду, которая благоприятствует развитию этого характера. Беспринципность, фальшь, жизнь согласно правилу: «ты – мне, я – тебе». Нужно сделать бесплатный ремонт начальнику или самому Роллю – пожалуйста, о чем разговор? Моральная нечистоплотность, поощряемая начальником Ролля Саулусом, кое-кому кажется привлекательной: «Любое дело можно повернуть и так и эдак». Весь пафос пьесы направлен на борьбу с этими «принципами».