№9, 1990/XХ век: Искусство. Культура. Жизнь

Диалог с Соединенными Штагами

ДИАЛОГ С СОЕДИНЕННЫМИ ШТАТАМИ

Мулярчик А. С., 1938, литературовед, критик, доктор филологических наук, профессор. Автор книг «Творчество Джона Стейнбека» (1963), «Американский роман 20-х годов XX века» (1968), «Послевоенные американские романисты» (1980), «Спор идет о человеке. О литературе США второй половины XX века (1985), «Современный реалистический роман США» (1988) и многих статей по проблемам истории и современного состояния американской литературы.

Я долго дожидался подходящего случая, давно хотел сопоставить свои мысли об Америке и о России с рассуждениями на ту же тему, высказанными кем-то свободно, непредубежденно, «раскованно». Хотелось, чтобы автор книги такого рода хорошо знал бы и чувствовал Соединенные Штаты, но в своем сравнении двух стран опирался хотя бы в той же мере на наш советский, русский опыт. Работы американских специалистов-советологов в конечном счете никогда не удовлетворяли полностью. Даже лучшим из них обычно не хватало уравновешенного «взгляда изнутри», цементирующего детали и частности и придающего общей картине желанный колорит правдоподобия.

Иногда что-то в этом духе все же возникало. Вспышки писательской интуиции вдруг, подобно молнии, высвечивали основные контуры и выхватывали нечто такое, что даже самому внимательному наблюдателю собственных, местных нравов не сразу приходило в голову. Но таких случаев за послевоенные десятилетия, на пути от «Русского дневника» Джона Стейнбека (1947) до печатных откликов Нормана Мейлера, посетившего Москву в 1984 и 1987 годах, было не так уж много. Основная масса советологов, начиная от проводящих в СССР по два-три года, а затем спешно «отписывающихся» журналистов, вплоть до серьезных людей из академического мира, обычно взирала на нашу страну как на некую экзотическую диковинку и «историческую аберрацию», как на загадочное, чреватое малоприятными для прочего мира последствиями, отклонение от нормального хода вещей и событий.

Конечно же, оснований для подобного подхода было предостаточно. Трезвомыслящим американцам, преодолевшим присущие этой нации в целом рудименты наивности, приходилось лишь пожимать плечами, сверяя декларации о достижении Советским Союзом стадии «развитого социализма» с доступными их восприятию фрагментами неприкрашенной действительности. Не менее сильное чувство удивления, а затем и отпора вызывало расхождение между миролюбивыми заверениями и конкретными внешнеполитическими акциями – от блокады Западного Берлина и войны в Корее до ввода «ограниченного контингента войск» в Афганистан.

Едва ли не единодушное мнение касательно основных компонентов сталинско-хрущевско-брежневской системы сложилось в США еще в начальный период «холодной войны», и нашумевшая в начале 80-х годов фраза Р. Рейгана об «империи зла» лишь суммировала давние негативные реакции подавляющего большинства сограждан президента. Но, по правде сказать, взгляды даже вполне квалифицированных советологов чаще всего все же скользили по поверхности изучаемого предмета, избегая проникновения вглубь того, что получило формальное наименование «человеческого фактора», для осознания которого крайне важно знакомство с неизменно выражающими человеческую сущность любой эпохи произведениями литературы и искусства.

Я вспоминаю о наиболее запечатлевшихся в памяти книгах, по которым люди на Западе пытались представить себе нашу страну и которые, собственно, выполняли ту же функцию для молодежи нашего поколения. Речь идет о промежутке между возникшим летом 1955 года «духом Женевы» и убийством президента Дж. Кеннеди в ноябре 1963 года, словно бы подавшим сигнал к новому, почти на 10 лет, похолоданию в международных отношениях. В ту пору чтение и размышления о прочитанном были неотделимы от фактов личной биографии, потому что история стронулась с места, призвав присоединиться к этому движению каждого, а само Слово впервые за весь длящийся и поныне послевоенный период в какой-то степени начало было увязываться с Делом. Обычно говорят о «хрущевской оттепели» и о давшей ей это название повести И. Эренбурга, а вот для меня одним из символов того «светлого времени» стала зазвучавшая вновь во весь голос поэзия Владимира Луговского, и в» особенности его стихотворение «Синяя весна». Маршруты каникулярных поездок в качестве гида-переводчика с группами английских и американских студентов пролегали из приграничных Бреста и Чопа в Москву и Ленинград, в сочинский «Спутник» и ереванский Норк. «А синий, синий ветер ложится на откосы, Миром овладела синяя весна», – звучали строки из Луговского, и казалось, что нет и не будет конца тому, о чем пелось в еще не затертых в ту пору молодежных гимнах – советском «Пусть всегда будет солнце» и американском «Мы преодолеем».

Те, кто все еще именует сейчас себя «шестидесятниками» и борется за радикализацию перестройки, были тогда достаточно молоды, чтобы видеть в алмазах ночное сонное небо и верить в то, что и от них тоже в какой-то мере зависит крепость связей Америки и России. Как-никак важнейшие события свершались буквально на глазах. Так, в пределах одного только августа 1963 года произошло заключение Договора о запрете ядерных испытаний (и ознаменовавший его марш рука об руку к костру дружбы у Агурских водопадов), а затем, в конце месяца, в Вашингтоне состоялся четырехсоттысячный митинг белых и черных американцев, который положил начало «самому драматичному десятилетию» в современной истории Соединенных Штатов.

Тогда же, в вольготные студенческие и аспирантские дни, читались книги, без обращения к которым было бы, наверное, невозможно полноценное усвоение основной сущности и противоречий нашей эпохи. Это были просочившиеся благодаря «оттепели» к советскому читателю истории второй мировой войны англичанина Д. Фуллера и немца К. Типпельскирха, «Ядерное оружие и внешняя политика» Г. Киссинджера, «Военная доктрина США» Д. О. Смита, к тексту которой была приложена программная речь государственного секретаря Дж. Ф. Даллеса, и «Стратегия» Б Лиддел Гарта. Но основное знание давали, разумеется, работы «на языке»: «Россия при Ленине и Сталине» ветерана вашингтонской дипломатии Дж. Кеннана, «Россия Хрущева» бойкого британского журналиста Э. Кренкшоу, основательные по объему, но отвечающие скорее жанру развернутого путеводителя «Внутри России» и «Внутри России сегодня» Дж. Гантера.

Впоследствии этот перечень значительно удлинился, пополнившись прежде всего книжками американских корреспондентов, писавших о «стране пребывания» когда глубже, а когда поверхностнее, но придерживавшихся обычно одного и того же тематического трафарета. Сведения о правительственных «Зилах» и смахивающих больше на внушительнее особняки дачах перемежались данными о топчущейся на месте экономике, а серьезный разговор об обостряющихся национальных, демографических, экологических и прочих проблемах сдабривался доброй порцией слухов о кремлевских «тенях и шепотах», за которыми, впрочем, редко стояло что-то существенное для понимания исторических судеб Советского Союза, прочно засевшего к тому времени в трясине застоя. Так была построена, например, одна из наиболее содержательных книг подобного плана – «Русские» (1975) Хедрика Смита, снискавшая широкую популярность у американского массового читателя.

Задачу сравнения России и Америки с использованием при этом глубинных, культурологических критериев не ставил перед собой, похоже, никто. Даже в крайне редких работах, написанных специально в сопоставительном плане, духовные, обще культурные параметры двух цивилизаций совершенно отсутствовали. Прослеживая историю отношений двух государств в XX веке, Р. Барнет в своем капитальном труде «Гиганты. Россия и Америка», опубликованном в конце 70-х годов, выделял в качестве важнейшей причины почти постоянно сохранявшейся конфронтационной атмосферы психологический комплекс, включавший «неосведомленность, изоляцию и политическую слепоту». Подробно анализируя затем социально-экономическую реальность обеих стран, автор был вынужден то и дело возвращаться к тезису, сформулированному им в самом начале своих рассуждений. «И все-таки именно образ, а не действительность поддерживал страх с обеих сторон» 1,- утверждал он, подчеркивая значение нематериального, культурно- психологического фактора, апеллирующего как к массовому сознанию, так и к тем сравнительно немногим, кого именуют творцами общественного мнения.

До психологии, культуры, литературы, искусства не доходили руки не только у Барнета, но и у Пола Холландера, автора пока единственной в своем роде книги «Советское и американское общества: сравнение» 2, увидевшей свет в 1973 году и переизданной в обновленном виде спустя пять лет. Среди широкого круга аспектов, открытых для сопоставления, Холландер избрал то, что в первую очередь отвечало его интересам как социолога: политические институты и социальную стратификацию, проблемы демографии и преступности, сферы образования и религии. Познакомившись с автором книги в стенах Русского исследовательского центра при Гарвардском университете в конце 1988 года, я спросил его, не собирается ли он пополнить очередное издание главами, относящимися к гуманитарно-духовной проблематике. Ответ был отрицательным, и, по мнению Холландера, в настоящий момент вряд ли кто-нибудь в академическом мире США был бы готов взвалить на плечи подобную ношу.

Эпизодические попытки увидеть современную Россию сквозь призму ее литературы, искусства, духовной традиции и хоть как-то сопоставить полученное с соответствующим американским опытом все же изредка предпринимались. Учитывая слабые места книги своего предшественника Х. Смита, очередной корреспондент «Нью-Йорк таймс» в СССР Дэвид Шиплер предполагал в своей аналогичной по жанру работе «выйти к координатам культурного и поведенческого плана» 3, максимально использовав для достижения задуманной цели данные текущего литературного процесса. Из этого замысла, однако, мало что получилось, и не потому, что Шиплер изначально был подготовлен хуже других. Как верно писал У. Бассоу в монографии «Корреспонденты в Москве: от революции до гласности», в работе американских журналистов неизменно сказывался один и тот же недостаток, а именно – «посредственное знание русского языка и культуры, что в сочетании с атмосферой вечной конкуренции и спешки в погоне за новостями не могло не исказить получаемые в США на протяжении большей части текущего столетия представления о Советском Союзе» 4.

Ученые и писатели находятся в более выгодном положении, но несмотря на это многих просто отпугивают сами масштабы возможного культурологического сопоставления двух духовных цивилизаций. Весной 1986 года, участвуя в работе ежегодной конференции Стэнфордского университета, ставившей перед собой цель междисциплинарного «освоения» советского общества, я познакомился с Джоном Данлопом, заместителем директора Гуверовского института по изучению войны, революции и мира. Сам Данлоп в своей небезынтересной работе «Лица современного русского национализма» (1984) во многом опирался на данные, предоставляемые литературой и некоторыми видами искусств, а его доклад на конференции был посвящен фильму «Москва слезам не верит», как «окошку для наблюдения процессов в Советском Союзе». В нашем разговоре Данлоп подтвердил, что его подход является редкостью в практике американских советологов, хотя после публикации его книги рецензенты сошлись во мнении относительно «ценности искусного использования данных, предоставляемых литературой и литературной критикой, для постижения социально-политической специфики исследуемого общества». Чтобы выявить ведущие идеологические тенденции в СССР, «следует изучать не стерильные страницы «Правды» и «Известий», а произведения художественной литературы, включая как официально признанные, так и самиздатовские публикации» 5,- писала Гейл Лапидус, профессор Калифорнийского университета в Беркли и соседка Данлопа по территориальной зоне Большого Сан-Франциско.

Утверждая, что «религиозные, экологические, гуманистические аспекты» исследуемого им умственного и общественного движения «согласуются с американскими ценностями и глобальными интересами» 6, Данлоп время от времени пытался то проводить параллели, то указывать на контрасты в избранной им сфере «стыковки» культур СССР и США. Его почин не был, однако, сколько-нибудь весомо поддержан. Я думаю, что американские культурологи должны просто завидовать руководимому Л. Копелевым «Вуппертальскому проекту» (ФРГ), в рамках которого во второй половине 80-х годов вышли три тома из запланированных восьми, рассказывающие о духовных контактах и связях между Германией и Россией.

Ничего даже слегка приближающегося к такого рода начинанию в Соединенных Штатах пока не предвидится, и поэтому я был рад углубиться летом 1988 года в только что вышедшую в свет одновременно на русском и английском языках публицистическую работу Василия Аксенова «В поисках грустного беби». Хотя ее подзаголовок гласил «Книга об Америке», едва ли не важнейшей темой оставалась преломляющаяся через личность прозаика настойчивая тема притяжения и отталкивания русского и американского духовного начала. Перекликавшееся со строчкой популярной в 50-е годы песенки из фильма «Судьба солдата в Америке» заглавие настраивало на ностальгически-задумчивый лад. Под «поиском грустного беби» автор разумел розыски в собственной памяти изначальных представлений о стране за океаном, сопоставление этих туманных образов с тем, что ему удалось увидеть, прочувствовать и понять на протяжении своих нескольких «американских лет».

В конце 70-х годов Аксенов был вынужден писать преимущественно «в стол», а его инициатива по организации неподцензурного альманаха «Метрополь» вызвала тогда у литературного начальства крайне острую реакцию. Накануне Московской олимпиады ему выдали разрешение на выезд за границу и затем скоропалительно лишили советского гражданства. Немного поплутав по Западной Европе, он затем обосновался в Вашингтоне, сделавшись одним из самых активных в творческом отношении литераторов «молодой эмиграции». К написанным еще на родине и теперь переведенным на английский язык роману «Ожог», повестям «Золотая наша железка» и «Остров Крым» вскоре прибавились новые произведения.

Об Америке Аксенов писал и прежде. Его обширный очерк «Круглые сутки нон-стоп» печатался летом 1976 года в «Новом мире», но, насколько помнится, не вызвал тогда особенно оживленных откликов. Хотя это время и было пиком политики «разрядки», о США у нас тогда, как, впрочем, и впоследствии, побаивались говорить всерьез, выходя за рамки политологического жаргона или скудного набора «сбалансированных» журналистских клише. Опираясь на традиции «Одноэтажной Америки» И. Ильфа и Е. Петрова, а также нещадно разруганных прессой заметок «туриста с тросточкой» В. Некрасова «По обе стороны океана», опубликованных в 60-х годах в «Новом мире», Аксенов сделал шаг в сторону от наезженной колеи. Следующая попытка была предпринята спустя десять с лишним лет, причем на протяжении большей части этого срока писатель имел уникальную возможность осязать, подобно библейскому Ионе во чреве кита, предмет своего изучения изнутри, воспринимая его, что называется, всеми фибрами своей души.

На этот раз задача представлялась ему более капитальной и многомерной – не просто зафиксировать впечатления в жанре путевых очерков, но, прослоив их размышлениями и воспоминаниями, сложить тем самым, как он писал, «странный, немыслимо идеализированный, искалеченный, но и удивительно истинный образ Америки». Многомерный и, стало быть, настолько истинный? Задавшись этими вопросами, бросим взгляд на различные стороны книги «В поисках грустного беби».

В чем можно полностью согласиться с автором, так это в его решительной борьбе против глубоко въевшихся в сознание советских людей избитых представлений об Америке – как комплиментарных для нее, так и негативных, как официального, так и «самодеятельного» происхождения. К мелодраматической фабуле кинофильма «Цирк» восходит, например, готовность видеть чуть ли не во всех небелых американцах жертв национальных и расовых притеснений. Особенно это касается негров, в отношении которых, пишет Аксенов, «утвердился стереотип черного человека, который не может быть никогда ни злым, ни глупым, ни коварным, никаким, кроме как угнетенным».

Писатель, правда, не вполне точно датировал время появления «Цирка», который вышел на экран не в приснопамятном 1937 году, а чуть раньше, и создавался он в атмосфере удивительной для 30-х годов передышки, когда люди в СССР ненадолго приподняли головы и стали надеяться на лучшее будущее. Однако сентиментальное умиление по поводу «угнетенных всех стран» в полной мере сохранилось у нас по крайней мере до конца 50-х годов – до Московского молодежного фестиваля, открытия несколько, лет спустя Университета дружбы народов и расширения массовых контактов с заграницей.

Девятнадцатилетний Антон Чехов был достаточно трезв и прозорлив, чтобы иронизировать по поводу слишком буквалистского прочтения «Хижины дяди Тома» своим младшим братом Мишей, из глаз которого «мадам Бичер-Стоу» выжала обильные слезы. Однако и через столетие этот урок не был воспринят полностью даже теми, кого Аксенов называет «критически мыслящими личностями» и кто «привозит в Америку этот стереотип и долго носит его с собой, пока реальность не выколотит его, словно пыль из одежды».

Другое клише, еще более стойкое, имеющее особое хождение в среде литераторов и регулярно просачивающееся на страницы их произведений, состоит в представлении о Западе как о современном Содоме и Гоморре. «Всегда у нас считалось, – напоминает Аксенов, – что декадентская западная цивилизация является в мире главным источником греха, разврата, наркомании, половых извращений». И в самом деле, возьмем какой-нибудь роман, затрагивающий ситуацию на Западе и принадлежащий перу одного из современных писателей, – «Бессонницу» ли А. Крона, «Выбор» Ю. Бондарева или «Всё впереди» В. Белова. Раз изображен Париж, так обязательно стриптиз и порнофильм, раз Нью-Йорк – то бурлеск, раз Стокгольм – то сексшопы и сексшоу. Наших литературных героев за границей почему-то непременно влечет к злачным местам, и эти посещения дают повод для гневных обличений «растленности», получающей слишком уж расширительное звучание. А вот человек, проживший в США достаточно долго и, видимо, более основательно вдумывавшийся в проблему, убежден в обратном.

  1. R. Barnet, The Giants: Russia and America, N. Y., 1977, p. 14, 15.[]
  2. P. Hollander, Soviet and American Society. A Comparison, Chicago and London, 1978.[]
  3. D. Shipler, Russia: Broken Idols, Solemn Dreams, N. Y., 1983, p. 367 – 368.[]
  4. W. Bassow, The Moscow Correspondents. Reporting on Russia from the Revolution to Glasnost, N. Y., 1988, p. 6. []
  5. »The New York Times Book Review», 1984, April 1, p 6 []
  6. J. Dunlop, The Faces of Contemporary Russian Nationalism, Princeton, 1984, p. 26. []

Цитировать

Мулярчик, А. Диалог с Соединенными Штагами / А. Мулярчик // Вопросы литературы. - 1990 - №9. - C. 35-63
Копировать