Диалог с читателем

Г. Н.Ищук, Лев ТОЛСТОЙ. Диалог с читателем. М.. «Книга», 1984, 191 с.

На рубеже 60 – 70-х годов в советской литературной науке с новой силой возродилось внимание к проблеме читателя. Первая приливная волна интереса к этой обширной исследовательской области связана с 20-ми годами. А. Белецкий в то время написал небольшую статью, которой суждено было стать у теоретических истоков нового филологического направления, – «Об одной из очередных задач историко-литературной науки» ¹. Эта работа впервые обосновывала собственно литературоведческие подходы к изучению читателя, утверждала необходимость осознания читательского аспекта и с точки зрения процессов художественного творчества, и с позиций социально-психологических. А. Белецкий настойчиво убеждал «перейти к реальным усилиям для собирания, классификации и анализа материалов по истории читателя» (стр. 40).

В 20 – 30-е годы в полемическом азарте рождались даже призывы всю литературную науку свести к проблеме читательского восприятия². В ходе горячих филологических баталий тех лет с запальчивой остротой предлагался и такой парадоксальный тезис, отстаивавший прямое и безусловное воздействие читательского спроса на творческую индивидуальность писателя: «Не будь Пушкина, «Евгений Онегин» все равно был бы написан. Америка была бы открыта и без Колумба» ³.

Вместе с тем, как проницательно заметил в 1926 году М. Бахтин, известный афоризм «стиль – это человек» применительно к художественному творчеству приобретает новое смысловое приращение: «стиль – это, по крайней мере, два человека, точнее, – человек и его социальная группа в лице ее авторитетного представителя – слушателя – постоянного участника внутренней и внешней речи человека»; «слушатель является, наравне с автором и героем, необходимым внутренним моментом произведения, и отнюдь не совпадает с так называемой «публикой» ⁴. Художественное произведение определено здесь как основной объект специального осмысления «читательской» проблемы.

Нынешний «выход на читателя» закономерно обусловлен всем предшествующим ходом развития отечественного литературоведения, которое в разные эпохи по-разному, но неизменно стремилось к исследованию художественного текста в живом и сложном контексте социально-политического, историко-культурного, литературно-общественного движения. «По моему глубокому убеждению, – отмечает М. Храпченко, – одним из главных направлений литературоведческих исследований в ближайшие годы станет изучение социально-эстетической действенности литературы, ее влияния – широкого и разнообразного – на читательскую аудиторию разных эпох, и особенно нашего времени» ⁵.

Уже сейчас происходит заметное накопление и осмысление ценных материалов, характеризующих читательские вкусы и потребности, взаимоотношения писателя и читателя в конкретные исторические периоды. Плодотворно исследуются отдельные явления, эпизоды, факты истории русского и советского читателя в кровной связи с историей литературной критики и журналистики. Из самых последних по времени работ следовало бы назвать в этом ряду серию изданий «Истории русского читателя» под редакцией И. Баренбаума (Л., 1973 – 1982), книги В. Кривоноса «Проблема читателя в творчестве Гоголя» (Воронеж, 1981), Г. Сивоконя «Извечный диалог (Украинская литература и ее читатель с древних времен до наших дней)» (Киев, 1984, на украинском языке).

Становится очевидным, чтоизучение проблемы «читатель и литературный процесс» может помочь уточнить и усовершенствовать периодизацию литературного развития в зависимости от эволюции общественно-эстетического мышления, углубить наши представления осмене художественных стилей, направлений, школ, полнее объяснить судьбу творческой индивидуальности писателя и критика.

В книге Г. Ищука умело сочетаются разные подходы к исследованию читателя. Эта работа – о читателе Л. Толстого, о читающей публике его времени. О томдругом, которого писатель создавал в своем воображении и в котором хотел обрести настоящегодруга.Сотворенный в воображении художника читатель влиял и на творческий процесс, повелевая соотносить с собой писательское слово.

Своего вероятного адресата Л. Толстой открыл еще в «Детстве». «Какого я себе воображаю читателя, – спрашивал начинающий прозаик в 1852 году, – и почему нужно воображать себе читателя?» И отвечал на собственный вопрос так, что ответ его не может не представить интереса для современной филологии: «Всякий автор – в самом обширном смысле этого слова – когда пишет что бы то ни было, непременно представляет себе, каким образом подействует написанное». Речь, конечно, не о подчинении властному диктату публики, аоб эффекте незримого присутствия желанного для писателя адресата в процессе художественного творчества.

Г. Ищук последовательно показывает, как зарождается и на протяжении десятилетий изменяется нравственно-психологический облик этого предполагаемого Толстым собеседника. Именно к нему невольно обращены чувства и переживания героев, вся «энергия общения», заключенная в толстовской прозе. Идеальный читатель Толстого впечатлителен, эмоционально богат, душевно щедр, «способен с полным доверием к автору войти во внутренний мир художественного произведения» (стр. 16).

В своих поисках пути к широкой демократической аудитории Толстой приходит к идеевзаимопонимания,возникающего в ходе восприятия литературного произведения. Непременным условием художественного общения является, по его глубокой мысли, «родственность душ» читателя и автора (когда «всякий звук в моей душе отзовется в его»).

Г. Ищук обстоятельно анализирует предложенную создателем «Войны и мира» читательскую типологию. В книге продемонстрированы «готовности» восприятия так называемого «исторического читателя», его рационалистическая узость и буквализм, гипертрофированное внимание к разного рода прототипическим версиям и т. д. Ярко обрисованы существенные приметы «читателя художественного» (термин Толстого) и, прежде всего, искреннее доверие к движению авторской мысли.

Исследователь говорит об особом пристрастии писателя к публичному чтению своих произведений, о том, как ждал Толстой непосредственных реакций и откликов близких и дорогих ему людей. «Переношусь в слушателей, – скажет он на склоне лет, – замечаю, ясно ли им, следят ли они, не скучно ли им» ⁶. В 1864 году, в пору работы над «Войной и миром», прочитав отрывок из «1805 года» А. Жемчужникову и И. Аксакову и услышав нескрываемо-восторженные отзывы, Толстой пишет жене: «А я и рад, и веселей писать дальше. Опасно, когда не похвалят или наврут, а зато полезно, когда чувствуешь, что произвел сильное впечатление». Само художественное произведение писатель часто называл «письмом ко всем друзьям».

Г. Ищук сосредоточивает внимание на таких «слагаемых» толстовского текста, которые играют повышенно активную роль в диалоге с читателем. Интересные страницы его книги посвящены вопросу о затаенном смысловом потенциале эпиграфа к «Анне Карениной», о напряженных внутренних связях его с пафосом всего романа, с кульминационными сценами и эпизодами. Выясняется конструктивное значение ключевых опорных слов-понятий «совесть» и «стыд» в структуре толстовского повествования, «Стыдом» и «совестью», – пишет Г. Ищук, – проверяется сущность характера и жизни всех главных героев…» (стр. 119).

И все же определяющий пафос работы Г. Ищука не в анализе художественных произведений Толстого, но в выявлении первых массовых читательских реакций на выход в свет «Детства», «Севастопольских рассказов», «Войны и мира», «Анны Карениной», «народных рассказов».

Книги, которые давно уже всем миром признаны классическими, рождаясь, оказывались в плотном и достаточно сложном окружении разноречивых читательских мнений и толков. Это их первая жизненная среда, начало блистательной судьбы, духовного долгожительства. В читательских суждениях многолетней давности часто угадываются достоинства и просчеты нашего художественного восприятия: поспешность и самонадеянный категоризм иных оценок или, напротив, доброжелательность и компетентная взыскательность суждений…

Реальное бытие книг Толстого воскрешено ценой скрупулезной, тщательной исследовательской работы, целенаправленных архивных поисков, привлечения многочисленных мемуарных, эпистолярных источников, записей народных просветителей. Изучен поистине огромный свод периодических изданий. И общий итог достоин затраченных усилий. Восстанавливается то, что обычно почитается безвозвратно, навек утраченным: живая атмосфера читательского мира, окружавшего великого писателя.

Говоря об известном переломе в творческом сознании Толстого 80-х годов, обычно связывают его с напряженными нравственно-философскими исканиями писателя, с присущим ему пафосом неприятия «готовых», но при строгом и честном анализе не поверяемых жизнью, отвергаемых собственной совестью «ответов», наконец, чрезвычайной сложностью «переворотившегося» социально-исторического бытия России конца прошлого века. С этим нельзя не согласиться, но и то верно, что на Толстого – художника и мыслителя огромное, потрясающее впечатление в начале 80-х годов произвело нарождение нового народного читателя, о жадном спросе которого на литературу он едва ли не первым заговорил во всеуслышание. Толстой, напоминает Г. Ищук, ратует за трезвый, правдивый взгляд на народного читателя. Народ нуждается не в назидательной «кашице», обильно приправленной навязчивыми моральными сентенциями, а в большой, высокой поэзии. Создатель целой серии «народных рассказов» усиленно советует своим собратьям по перу выбирать такую эстетическую и этическую позицию в разговоре с народом, которая бы предполагала полное, безусловное и любовное единение с ним.Толстой пробует говорить с крестьянской Россией, адресуясь к ней как к единой и нерасчлененной массе, а она на глазах «совершенно разрушается». Повсеместно дает о себе знать процесс расслоения, «разложения крестьянства», который, по словам В. И. Ленина, «сами крестьяне в высшей степени метко и рельефно характеризуют… термином «раскрестьянивание» ⁷. И в этом главное несоответствие благородных нравственных и художественных заданий и «предложений» автора «народных рассказов» с тем реальным на них спросом, который привел к самым разнообразным и противоречивым массовым читательским откликам.Книга Г. Ищука фрагментарна. Она высвечивает лишь четыре, пусть и очень важных, периода в творческой биографии Толстого. Но слишком велик и неохватен по своим историческим масштабам материал, добываемый и вводимый исследователем в научный оборот. Новые публикации, будем надеяться, пополнят и уточнят наши нынешние представления о напряженном духовном диалоге Толстого с читателями.

г.Саратов

1. См.: А. И.Белецкий, Избранные труды по теории литературы. М., 1964.[↩]
2. См.: В.Вихлянцев, Проблема изучения читателя (Читатель Пушкинской поры). – В кн.: «Историко-литературные опыты», Иркутск, 1930.[↩]
3. О. М.Брик, Так называемый «формальный метод». – «Леф», 1923. N 1 (март), с. 213,[↩]
4. В.Волошинов(М. М. Бахтин), Слово в жизни и слово в поэзии. К вопросам социологической поэтики. – «Звезда», 1926, N 6, с. 264 – 265.[↩]
5. М. Б.Храпченко, Наше духовное богатство. – «Литературная газета», 11 февраля 1981 года.[↩]
6. Н. Н.Гусев, Два года с Л. Н. Толстым, М., 1973, с. 321.[↩]
7. В. И.Ленин, Полн. собр. соч., т. 3. с. 165[↩]