Диалектика утверждения

1

Нравственный мир современного литературного героя – ведущая тема критических споров 70-х годов. Поистине закономерно, что в центре внимания художника, как справедливо отмечено в открывшей нынешнее обсуждение проблем литературы 70-х годов статье Ю. Андреева «Воспроизводство «основного капитала» ¹, находится личность активного социального действия, не только на словах, но прежде всего своими поступками утверждающая философию исторического оптимизма, свое право и умение делать окружающие обстоятельства все более человечными, все более соответствующими «нашим неизменным коммунистическим, гуманистическим идеалам».

Мысль Ю. Андреева представляется особенно важной и плодотворной потому, что идеалы эти не являются чем-то сугубо «идеальным», то есть над- и внежизненным, но получают «адекватное политическое выражение», то есть материализованы в официально провозглашенных целях нашего общенародного государства, в его Конституции и законодательстве, в программных партийно-правительственных документах, в конечном же счете – в жизненном поведении лучших людей Отечества, его героев.

Развивая свой исходный тезис, Ю. Андреев говорит, что художники и публицисты 70-х не ограничиваются, обобщенно говоря, прямым утверждением таких качеств личности, как способность идти на жертвы ради общего блага или давать обществу больше, нежели рассчитываешь получить. Все громче и громче, подчеркивает критик, звучит в литературе вопрос: на что расходуется героизм – этот «животворный витамин человеческого бытия»? Если на прикрытие «показухи, недобросовестности, чьего-то начальственного неумения работать по-современному», то «трижды нет!» – темпераментно восклицает Ю. Андреев.

И вот здесь мне хочется эту верную мысль в чем-то для себя уточнить. «Трижды нет!» не героизму как таковому (ибо уж если «вода плотину прососала» у нерадивого мельника, то хочешь не хочешь, а спасать плотину нужно прежде всего), но «нет!» тому, кто довел ситуацию до экстремальной. То есть – «антигерою».

Фигуре этой в статье Ю. Андреева уделено внимания все же явно меньше, чем она того заслуживает. Скажем, рассматривая роман И. Штемлера «Таксопарк», критик пишет только о том, какой созрел у директора автопредприятия Тарутина отличный план, направленный на достижение максимальной отдачи от техники.

Но ведь роман «Таксопарк» вовсе не о том, как воплощена была идея Тарутина и его сторонников, а скорее о жестоком (буквально до рукопашной!) сопротивлении тех, кого в романе реформа Тарутина совершенно не устраивает.

Думается, что вообще в нашей критике феномен «антигероя» еще ждет своего глубокого, системного исследования. Одной из пока немногочисленных попыток ответа явилась основанная на обширном материале статья В. Перцовского «Покоряясь течению» в апрельской книжке «Вопросов литературы» за минувший год. Название статьи – обобщенный итог наблюдений критика: «антигерой» не сопротивляется, а наоборот – потворствует течению стихии обстоятельств; подобно Глебову из «Дома на набережной» Ю. Трифонова, герой этот любит порассуждать о своем «несчастном лилипутстве», и порассуждать небескорыстно: для оправдания поступков, совершаемых во исполнение личной «техники безопасности», ради карьеры… «Антигероизм», «отрицательность», продолжает В. Перцовский, не отделены пропастью от противоположных качеств даже положительной в конечном счете личности – они могут выступать как ее второе «я», и вот это второе, «глебовское»»я» нужно выдавливать из себя «по капле».

Это противоборство, как неоднократно подчеркивает В. Перцовский, имеет нравственно-психологический, внутриличностный смысл, хотя и чрезвычайно важно с общественной точки зрения.

Верно обозначив направленность процессов самоочищения многосложной личности современного героя (движение изнутри – вовне, с уровня, так сказать, молекулярного – к общественному макроуровню), критик затем рекомендует и литературе все ту же «капельную терапию». Так, по мнению В. Перцовского, В. Липатову в романе «И это все о нем…» следовало бы возможно тщательнее разобраться, «как он (Гасилов. – Л. К.) дошел до этого, какие объективные обстоятельства стимулировали его поведение, – все это в романе обходится молчанием; вообще автор не пытается заглянуть внутрь Гасилова…».

Каково поведение Гасилова – из романа хорошо известно: безделье, прикрываемое респектабельно-гуманной словесностью. И конечно же, есть необходимость в том подробном «разбирательстве», которое имеет в виду критик.

Только в романе оно есть, занимается им следователь Прохоров, достаточно убедительно проследивший всю гасиловскую паутину, распространившуюся далеко за пределы леспромхозовского участка.

В. Перцовский пишет, что и положительные и отрицательные герои «сегодня-часть нашей действительности, включены в ее поступательное движение и развитие». Не в характере героя романа, девятнадцатилетнего Жени Столетова, такая мысль. Гасилов «включен»? Тем хуже: он «включение мешает», иначе Женя думать не может и не хочет, так уж он написан².

Доказательность конечных выводов Забегая несколько вперед, скажем, что не один он. Вспомним некоторые произведения последних лет, где герой и годами постарше, и «назначен» автором на должность, предполагающую максимальную корректность и хладнокровие, но также пылает столетовским нетерпением поскорее «исключить» своего антагониста из «поступательного движения»: это центральные персонажи романов и повестей Н. Воронова, В. Гейдеко («Личная жизнь директора»), И. Штемлера («Таксопарк»), М. Чулаки («Слесари, слесари, слесаря…»), Л. Лебедева («Столкновение»), Н. Сизова («Конфликт в Приозерске»)…В. Перцовского ослаблена, на мой взгляд, еще и тем, что размышления о герое-производственнике (кроме Столетова, упоминаются еще Чешков И. Дворецкого, Сакулин А. Гельмана) включены в единый контекст с разбором произведений иного проблемно-тематического ряда. Своим героям Ю. Бондарев, А. Крон или Ю. Трифонов не дали специального задания что-то – здесь и сейчас, на глазах у читателя, – изменить в окружающих обстоятельствах. Далеко отодвинулся «берег» военной молодости; «друзья» уже не союзники в теперешних делах; длится судная «бессонница» итогов. Это, конечно, не недостатки замыслов (хотя такая мысль проскальзывала в дискуссиях), но их особое качество: писатели освободили героев от житейской и должностной текучки, чтобы дать им возможность направить вглубь себя, в свое прошлое настроенную на замедленную съемку кинокамеру совести. И управленец Михеев, привлекший преимущественное внимание В. Перцовского при разборе романа Ю. Скопа «Техника безопасности», тоже находится не у дел на протяжении всего романа.

Вот у героя-производственника, коль скоро он «при исполнении», положение сложнее. Щепетильность, честность, гуманность, чуткость к боли другого и способность судить чужие ошибки не с кондачка, – обладая всем этим, он должен быть готовым ответить и вот на какой вопрос: «…Принципы коммунистические, идеалы хорошие, – ну, расписаны так, что святые люди, в рай живыми проситесь, – а дело делать умеете?» ³

Художника, разумеется, не в первую очередь интересует умение героя точить валики или работать на вводе ЭВМ. Но нравственное все же не приподнято для производственника над его делом, а как бы вживлено в него. Любой личностный импульс человека, находящегося у некоторого, говоря обобщенно, пульта управления, неизбежно «овнешняется» в движении материальных ценностей, информации, в действиях исполнителей. То есть на производстве моему хотя бы и сугубо «внутреннему» выбору имманентно присуща известная принудительность для других; здесь никто ничего не делает только по собственному желанию; «свобода как осознанная необходимость» здесь не книжная заповедь, а реальность каждого дня и часа.

Когда в первой половине 70-х обо всем этом заговорили со сценических подмостков, многие критики были шокированы. «Чешкова, Лагутина отличает насильственное, нередко грубое, лобовое, антигуманное насаждение того, что им кажется важным и необходимым сегодня» (пример привожу из необозримого числа аналогичных). Споры не прекращаются по сей день и в критике, и между литературными героями. Да и выступавшие в дискуссиях реальные специалисты-управленцы нередко были не на стороне Чешкова. Так, видный организатор промышленности Г. Кулагин писал в книге «Рабочий – управляющий – ученый» (1976), что в наших условиях руководитель, если он лишен возможности использовать какие-либо средства давления, должен воздействовать на лучшие стороны человеческой личности.

Конечно, решение любой конфликтной ситуации в условиях социалистических отношений всегда желательно на основе творческой дискуссии. Но желательное не есть всегда возможное, и, участвуя в дискуссии журнала «Искусство кино» 1978 – 1979 годов, Г. Кулагин замечает: «Нельзя управлять системой только путем принуждения, но и нельзя принуждения вовсе избежать». Примерно в то же время ленинградский инженер-плановик А. Довгалевский свидетельствовал, что для управленца упоминание даже такой невещественной категории, как совесть, – «дело серьезное. За ним обычно следуют активные санкции, влияющие… непосредственно на материальное благополучие работников» ⁴.

Нравственный выбор там – в реальных кабинетах и залах совещаний – совершается к тому же, как правило, в условиях цейтнота; фактор «спрессованного времени» вообще чрезвычайно важен для развития экономики в эпоху НТР. «…Мне некогда оглядываться назад», – замечает герой документальной повести А. Злобина «Генеральный директор»: принятое решение обязано стать делом.

Иными словами, и в наши дни порой приходится решать дела хоть и не с помощью «верного винта» (В. Перцовский), направленного на «антигероя», но все же в борьбе, притом острейшей, иногда буквально по принципу «кто – кого».

Но прежде чем перейти к произведениям, в которых этот принцип является в той или иной мере сюжетообразующим, отметим, что критика нынче не столь настойчиво поощряет неторопливый, «по капле» перебор вариантов нравственного поведения героя. Пишут, например, об ослабленном событийном тонусе довольно многих произведений на производственную тему – то есть, проще говоря, советуют герою поменьше рефлектировать, а поскорее засучить рукава. Обилие примеров чрезмерно удлинило бы настоящие заметки, поэтому сошлюсь на уже сделанные наблюдения критиков. Разбирая в статье «Герои робкого десятка» повесть В. Усова «Белый гребень», В. Камянов с иронией заметил, что Игоря Барскова, увлекшегося «самодеятельной рентгенологией» своей души и душ ближних, «добрые люди чуть ли не под руки белые» привели к его «звездному часу» – к решительному «нет» тем людям в руководстве проектного института, кто не желал пересмотреть уже завершенный проект дороги в тундре после того, как выяснилось, что есть лучшее решение. Правда, Ю. Андреев назвал Барскова в числе тех персонажей, «о которых с известной степенью приближенности можно говорить как о настоящих героях нашего времени». Думается, что Барскову очень далеко до звания настоящего героя. М. Синельников, рассматривая в «Литературной газете» новый роман В. Добровольского «Текущие дела», также отмечает, что писатель, ведя исследование не столько в событийной, сколько в психологической сфере, в этом своем повествовательном принципе бывает излишне последователен: «кажется, налицо все условия для столкновения, а он, словно не замечая этого, все длит доводы и контрдоводы».

С этими суждениями нельзя не согласиться. Так вот: эта осторожность прозаиков, склонность к «капельной» диагностике и терапии социального зла – откуда она сама по себе?

2

По мнению В. Перцовского, объяснения следует искать не в какой-то робости художников при анализе современного конфликта, а в том, опять-таки, что «отстраняющий» взгляд на «антигероя» является в наше время несостоятельным: и потому, что «он» и «в нас» сидит, и потому, что, назвав кого-либо «отстраняющим» словцом «мещанин», положительный герой литературы 70-х годов возвращается к тому, что В. Перцовский называет «классово-разоблачительной линией 20 – 30-х годов», то есть к «явно и невозвратимо устаревшей» трактовке «антигероя» как «скрытого и затаившегося классового врага». Разумеется, В. Перцовский в определенном смысле прав: когда, например, критик Н. Наумова говорит о «кулацкой психологии» или кулацкой «мимикрии» нашей современницы Анны – «сладкой женщины» из одноименной повести И. Велембовской, то здесь вряд ли имеется в виду классическая кулачка 20-х годов.

Проблема сложная, занимаются ею и философы## Критический разбор новой литературы см.:

1. »Вопросы литературы», 1980, N 2. [↩]
2. [↩]
3. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 45, стр. 79.[↩]
4. »Литературная газета», 9 мая 1979 года. [↩]