Деятели русского искусства и М. Б. Храпченко, председатель Всесоюзного комитета по делам искусств: апрель 1939 – январь 1948. Свод писем

Еще далеко даже до полной публикации эпистолярия большинства классиков русской литературы XX века. На этом фоне огромный том, подготовленный В.Перхиным,- «роскошь», хотя среди одних только писателей, переписывавшихся с М.Храпченко (1904-1986) в бытность его председателем госкомитета по делам искусств, находятся Зощенко, Леонов, Пастернак, А.Толстой, Тынянов; всего в книге 32 корреспондента-литератора не считая многочисленных деятелей театрального искусства (драматического, оперного и балетного), музыкального и изобразительного, и среди них немало великих. Объединяет их, однако, фигура литературоведа, которого великим не назовешь. Он официально возглавлял в Академии наук советскую филологию в «застойные» годы- и именно с ними его фамилия теперь ассоциируется, практически став синонимом позднего советского официоза. Но тогда «от науки» нередко кормились лица еще более официозные и менее порядочные. В 1965 году во время прогулки с К.Чуковским, В.Ажаевым и С.Щипачевым (на с. 235 В.Перхин в комментарии цитирует дневник Чуковского) Храпченко «рассказывал случаи, когда автор, не знающий языков, пишет солидные научные труды руками подчиненных ему специалистов (Щербина)»¹. Книга представляет Храпченко в другой ипостаси- крупного государственного чиновника 1940-х годов, по сути министра искусств, с безусловно советским мировоззрением (как выясняется, в юности «его вера в цели «угнетенного класса» была столь горяча, что он счел НЭП «изменой делу рабочего класса» и вышел из комсомола»- с.8), но по сравнению с высшими партийно-государственными руководителями сыгравшего роль чуть ли не умеренного либерала с каким-никаким эстетическим вкусом, сторонника чего-то нового в искусстве, который- с ужесточением тоталитарной культурной политики -поплатился за это своим постом.

Публикуемые письма и комментарии к ним доказывают, что Храпченко неоднократно поддерживал, в том числе при выдвижении на Сталинские премии, произведения, потом подвергавшиеся резкой идеологической критике на самом верху, после чего и он должен был публично выступать в том же духе, даже не позволяя себе высказать ни одной собственной мысли, как было, например, в сентябрьском рассчитанном на членов ЦК докладе 1946 года о театральном репертуаре,- с разделением драматургов на «своих» и «чужих», но без политических обвинений (с. 96-97). Гибким подходом составителя и комментатора к материалу, обычно оцениваемому однозначно, книга ценна не меньше, чем введением в научный обиход огромного количества разнообразных фактов, ранее неизвестных или непроясненных (так, в марте 1943 года Храпченко выдвигал на премию «Василия Теркина», но запрос был отклонен в правительстве, поэму официально критиковали за недостаточную «советскость» образа героя и изображения войны, и все же в 1945-м тринадцатью голосами против девяти членов Комитета по Сталинским премиям Твардовскому была присуждена премия первой степени).

Фигура Храпченко обозначенного периода позволила В.Перхину как никогда полно представить обстоятельства и моральную атмосферу эпохи, в современном литературоведении наименее популярной,- эпохи «зрелого» тоталитаризма, когда, тем не менее, продолжались творческие поиски- и власти по крайней мере не всегда их подавляли и пресекали. Живые голоса деятелей искусств, среди которых особенно выделяется «голос» художника Дени, писавшего высокому начальству без всякой почтительности (не раз- стихами типа шутовского раешника, например: «К Михаилу Борисовичу я не имею жалоб,/А все-таки… деньжишек- не мешало б!»- с. 676), и даже «голос» самого Храпченко, гораздо более казенный, но не лишенный некоторых нормальных человеческих ноток, создают впечатление подкупающей достоверности публикуемых материалов и делают ближе нынешнему читателю то время, казалось бы по всем параметрам далекое от нас. В частности, оказывается, что восхвалявшиеся рептильной критикой сочинения были отнюдь не популярны. Как сообщает В.Перхин, 10 июля 1946 года в статье «О репертуаре драматических театров» (газета Управления пропаганды ЦК «Культура и жизнь») зам. начальника управления А.Еголин и зав. отделом искусств П.Лебедев отмечали, что идейно порочная, но одобренная Комитетом по делам искусств пьеса Н.Погодина «Лодочница» и ей «подобные пьесы показываются тысячи раз в сотнях театров», тогда как «Кремлевские куранты» того же Погодина или «Русских людей» К.Симонова «играют во много раз реже, а пьеса-лауреат Б.А.Лавренева «За тех, кто в море» <…> «не поставлена ни в одном театре»» (с. 92).

Лучше своей современной репутации выглядит в книге не только Н.Погодин, в «Лодочнице» (пьесе о Сталинграде) которого наибольший гнев официозной критики «вызвали речи одной из героинь: «Я советской власти и так-то не особенно верила, а теперь и на грош не верю. Ничего у нас нет, воевать не можем, командиры наши ни к черту не годятся»» (с. 74); кстати, очень показательна записка, переданная этим драматургом Храпченко на одном из заседаний в декабре 1947 года: «Я долго думал:

-Вы святой.

И оттого так долго управляете сумасшедшим домом» (с. 211). В том же году в Комитете по Сталинским премиям, по утверждению В.Перхина (пожалуй, несколько преувеличенному), «при обсуждении 230 произведений доминировал эстетический подход. Например, члены Комитета отвергли многочисленные изображения Сталина…» (с. 108). А.Толстой, уже написавший много конъюнктурного, на встрече с драматургами в ВКИ 17 марта 1940 года, согласно цитируемой стенограмме, выступал с целью «добиться раскрепощения художника»: «Разве можно художнику предлагать какой-то заказ? Разве можно от него требовать определенные темы?» (с. 21). А пьесу об Иване Грозном Комитет по делам искусств ему именно заказал. В.Перхин оговаривает, что «Толстой часто обещал «советское» в своем творчестве, но не давал. Храпченко не был так искушен, он действовал искренно и чистосердечно, он действительно хотел, чтобы создавалось «большое искусство»…» (с. 23). Притом не обязательно парадное. В декабре 1943 года, вскоре после того, как в результате конкурса на текст гимна Советского Союза (Храпченко, вероятно, желал победы М.Исаковскому, своему земляку: оба- из смоленских деревень) «Политбюро утвердило текст С.В.Михалкова и Г.Г.Эль-Регистана, которые успели сделать 14 вариантов» (с. 149), председатель ВКИ «записал в дневник, как во время встречи со Сталиным С.В.Михалков прочел стихи «об освобожденном городе, в котором видел трупы убитых женщин и детей. Он говорит, что это могли быть его жена, его ребенок. Страдания людей- основная тема стихотворения». Сталин сказал поэту: «Вы вот все описываете страдания, гибель наших людей. Надо писать такие произведения, в которых было бы описано, как мы громим немцев, мы расправляемся сейчас с немцами»» (с. 85). Но далее и для Сталина находится не отрицательный контекст. В период послевоенных гонений на историческую тематику Храпченко упомянул при нем спектакль «Ярослав Мудрый», который сам не допустил к конкурсу на премию из-за темы, «и в ответ услышал: «А почему нельзя выдвигать спектакли на исторические темы? Это неправильно. Если хороший спектакль на историческую тему, его надо отметить».

Вероятно, впервые Храпченко увидел, что идеи Сталина и Жданова не всегда совпадают. Но это означало, что и его идеи не должны стопроцентно совпадать со ждановской политической программой» (с. 109),- комментирует В.Перхин.

Его стремление быть объективным и находить не только отрицательные черты в деятельности хотя бы и Сталина- достоинство, которое, однако, чревато недостатками. Как это часто бывает, исследователь «сживается» со своим главным персонажем, о котором знает больше других и которого начинает оценивать словно «изнутри». Создается впечатление, что о благих делах и намерениях «святого» Михаила он пишет охотнее, чем о его не всегда благих чиновничьих инициативах. Так, почти без оценочных комментариев остаются официальные представления в правительство «о дальнейшей судьбе Камерного театра и о целесообразности оставления Таирова во главе театра» (с. 411) и об отстранении художественного руководителя Большого театра С.Самосуда, который «с возложенными на него обязанностями не справляется» (с. 518). Правда, о первом письме (1940) в примечании сказано: «Неизвестно, отправил ли Храпченко это письмо» (с. 412). Во всяком случае, А.Таиров сохранял Камерный театр еще почти десять лет, тогда как Самосуд, в прошлом креатура Сталина, был снят сразу, в 1943 году.

Фактических неточностей и недосмотров очень немного. В сноске на с. 7 сразу дается номер неназванного журнала. На с.113-115 приводится ряд цитат из последнего выступления в печати М.Храпченко в качестве председателя ВКИ вовсе без указания источника. В сносках на с. 97 называются статьи Храпченко в «Культуре и жизни» и К.Симонова в «Советском искусстве», а на следующей странице- сноска «Из выступления М.Храпченко// Там же. С.3». Так где «там же», в «Культуре и жизни» или «Советском искусстве»? На с. 124 «П.И.Лебедев обратился к директору Института красной профессуры литературы Б.М.Волину»- наверно, к литератору Волину? В письме Немировича-Данченко среди ролей И.Москвина упомянут Федор (с. 343), которого комментарий относит к спектаклю «Живой труп» 1911 года (с. 344), а не вернее ли к «Царю Федору Иоанновичу»? Некоторые комментарии все-таки можно было бы дополнить.

В целом же комментарии В.Перхина весьма обстоятельны, дают массу дополнительной информации, а вступительная статья «М.Б.Храпченко и деятели русского искусства (апрель 1939- январь 1948)» представляет собой целую монографию, небольшую, но емкую, по сути, лучшую в современном литературоведении (хотя к литературоведению она не сводится: здесь и история культуры, и политическая история, и элементы искусствоведения) работу о 1940-х годах, заниматься которыми после серии монографий Е.Добренко охотников, можно сказать, нет².

С.КОРМИЛОВ

1. [Чуковский К.И.]Дневник (1930-1969). М.: Современный писатель, 1995. С.380. [↩]
2. В первом учебнике для вузов по истории советской критики этому периоду отведен лишь короткий раздел «1940-е годы. Война и «ждановские» постановления», причем о годах войны в нем практически не говорится (см.: Голубков М.М. История русской литературной критики XX века (1920-1990-е годы). М.: Издательский центр «Академия», 2008).[↩]