О «долгополой» шинели и «садовнике и палаче» в стихотворении О.Мандельштама «Стансы»

В первом четверостишии «Стансов» (1935, май-июнь или июль) Мандельштам недвусмысленно заявляет:

Я не хочу средь юношей тепличных

Разменивать последний грош души,

Но, как в колхоз идет единоличник,

Я в мир вхожу — и люди хороши¹.

Все ясно: надо принять действительность, идти вместе с народом, стать одним из «сознательных» граждан страны. Ниже сказано еще прямее: «Я должен жить, дыша и большевея».

Первое четверостишие продолжает однако немотивированное, казалось бы, описание воинской шинели:

Люблю шинель красноармейской складки —

Длину до пят, рукав простой и гладкий

И волжской туче родственный покрой,

Чтоб на спине и на груди лопатясь,

Она лежала, на запас не тратясь,

И скатывалась летнею порой.

Опальный автор «Стансов», отбывавший ссылку в Воронеже, военным не был и в армию не собирался. Тем не менее весомое заявление первого катрена продолжает не что иное, как именно это описание шинели. Вызывает некоторый вопрос и сама характеристика, которую шинель получает:

«Люблю… длину до пят». Солдатская шинель, конечно, длиннополая, но полы ее «до пят» никак не доходят — это было бы очень неудобно. Естественно, можно посчитать эту деталь неким поэтическим преувеличением. Допустим; но о том, что сама шинель появляется в «Стансах» не случайно, свидетельствует ее присутствие и в создававшихся в это же время стихах о Каме (» Я смотрел, отдаляясь, на хвойный восток…», апрель-май 1935), причем упоминание шинели завершает поэтическое воспоминание о пути к первому месту ссылки, в Чердынь, и последовавшей вскоре обратной дороге:

И хотелось бы тут же вселиться, пойми,

В долговечный Урал, населенный людьми,

И хотелось бы эту безумную гладь

В долгополой шинели беречь, охранять.

Это некий итог пережитого, сделанный вывод. Причем, заметим, единственный в данном случае названный признак шинели — ее «долгополость».

Предложим теперь наше объяснение, возможный ответ на поставленный вопрос.

В 1933 году, к 15-летней годовщине создания Красной Армии, была подготовлена художественная выставка «XV лет РККА». Выставке придавалось большое значение, ее проведение рассматривалось как важное государственное мероприятие. Среди представленных на выставке работ наиболее успешной была признана скульптура Л. Шервуда «Часовой». Она стала фактической эмблемой всей выставки. Изображение «Часового» многократно тиражировалось и широко распространялось: солдат в длиннополой (именно до пят) утепленной шинели (фактически, тулупе военного образца), в буденновке; в руках — винтовка с примкнутым штыком.

В 1933 году вышла книжка, посвященная выставке — «Художественная выставка XV лет РККА»[2]². Издание представляет собой набор репродукций избранных произведений, экспонировавшихся на выставке. На обложке — изображение «Часового». Из Москвы выставка была переведена в Ленинград и развернута в залах Этнографического отдела Русского музея. На обложке каталога[3] ³— «марка выставки» (так и написано) — работа Б. Щуко, стилизованное изображение «Часового». Переехала экспозиция в Харьков, и скульптура Шервуда была установлена прямо перед входом на выставку. На обложке соответствующей брошюры, выпущенной в Харькове в 1935 году, также помещено графическое изображение работы Шервуда.[4]⁴

После смерти скульптора, в 1955 году, был издан очерк с иллюстрациями, повествующий о творческом пути Шервуда (автор — В. Рогачевский). Успех «Часового» назван в очерке «беспримерным», место работы Шервуда на выставке определено как «центральное»[5]⁵.

Думается, есть все основания предположить, что впечатление от работы Шервуда могло отразиться в «Стансах» и стихах о Каме. Речь не о том, что Мандельштам был на выставке «XV лет РККА» — она вряд ли могла быть ему особенно интересна — хотя саму возможность такого посещения исключить нельзя. (Был же он на юбилейной выставке «Художники РСФСР за 15 лет»[6]⁶ — правда, и выставка была другого свойства.) Более вероятно, что Мандельштам видел одну из многочисленных репродукций с изображением «Часового».

Уже после того, как автор данной статьи пришел к выводу, что шинель «до пят» может иметь отношение к скульптуре Шервуда, он (автор) обнаружил весомое, думается, подтверждение этой гипотезы непосредственно у Мандельштама. В Полном собрании стихотворений Мандельштама, в разделе «Другие редакции и варианты» приводится такой вариант 10-го стиха «Стансов» (это стих, завершающий описание шинели): «Земного шара первый часовой». Как видим, рассказ о шинели заканчивается словом, прямо указывающим на уже широко известную работу Шервуда. В примечании А. Меца к этому стиху указано: «Эта редакция относится к строфе, выделенной в самостоятельное ст-ние»[7]⁷ (имеются в виду пятый — десятый стихи «Стансов»; на одной из стадий работы над «Стансами» стихи о шинели Мандельштам рассматривал как отдельное стихотворение[8]⁸).

То, что «Часовой» Шервуда приобрел значение символическое, вполне объяснимо. Выставка «XV лет РККА» была приурочена к 23 февраля 1933 года, а немногим ранее, 30 января, к власти пришел Гитлер. Нацисты стали хозяевами в Германии, и это обстоятельство не могло не выдвигать на первый план идею обороны, готовности к вероятной войне. К маю — июлю 1935 года, когда Мандельштам писал воронежские «Стансы», было уже понятно, что Гитлер собой представляет и чего от него можно ожидать. Поэтому описание «долгополой» шинели во второй, фактически, строфе «Стансов» (хотя она не во всех изданиях выделяется) стоит на своем месте и логически продолжает первую: впереди, возможно, война, надо быть со своей страной.

Кто враг, от кого надо «беречь, охранять» страну — об этом в «Стансах» недвусмысленно говорится ниже:

Я помню все: немецких братьев шеи

И что лиловым гребнем Лорелеи

Садовник и палач наполнил свой досуг.

Автор статьи уже имел возможность высказаться, в определенной мере, на тему о «садовнике и палаче» — в статье, опубликованной в 2008 году[9]⁹. Стараясь не повторять того, что уже было сказано, в данной работе хочется снова вернуться к этому образу «Стансов».

Мандельштам не забывает о казнях антифашистов в Германии. Именно «шеи» упомянуты, возможно, потому, что уже через два месяца после прихода Гитлера к власти в Германии была введена смертная казнь через повешение — об этом, в частности, сообщали «Известия»[10]¹⁰. Вполне возможно и то, что эта деталь мандельштамовского стихотворения указывает на восстановление в Германии смертной казни через отсечение головы — на это обстоятельство обратил внимание Д. Лахути[11]¹¹. Об этом также писала советская пресса.

(Тут необходимо сделать небольшое отступление. Мандельштам был увлеченным радиослушателем; постоянный интерес к газетной информации также был ему свойствен. Подтверждение и тому, и другому содержится как в произведениях самого поэта, так и в воспоминаниях о нем. Поскольку нас в данном случае в первую очередь интересует и будет интересовать Мандельштам — читатель газет, то приведем только две цитаты на этот счет. В 1923 году в очерке «Холодное лето»: «А я люблю выбежать утром на омытую светлую улицу, через сад, где за ночь намело сугробы летнего снега, перины пуховых одуванчиков, — прямо в киоск, за «Правдой»»[12]¹². И через 14 лет, за полтора года до гибели: «Вот «Правды» первая страница, / Вот с приговором полоса». В период пребывания в Воронеже интерес поэта к центральным средствам массовой информации был, несомненно, еще сильнее — это также известно и вполне понятно. Творчеству Мандельштама в соотношении с теми событиями в стране и за рубежом, которые освещала советская пресса 30-х годов, посвящена большая работа О. Лекманова[13]¹³.)

О преследованиях нацистами коммунистов и других инакомыслящих в фашистской Германии центральная и региональная пресса сообщала, естественно, регулярно. О «немецких братьях» забыть было невозможно.

Значительно сложнее обстоит дело с «садовником и палачом», который «наполнил свой досуг» гребнем Лорелеи.

В своей вышеупомянутой предыдущей работе мы высказали предположение, что одним из прототипов этой фигуры мог быть Г. Гиммлер. Это предположение подверглось критике оппонентов, и мы вынуждены признать, что они (в частности, Лахути) были правы. Мы «соблазнились» несомненной похожестью. Напомним вкратце: Гиммлеру еще в детстве нравилось садоводство, он изучал сельское хозяйство и имел соответствующий диплом, был чрезвычайно увлечен траволечением; сельскохозяйственные наклонности сочетались у Гиммлера с обожанием и мифологизацией немецкой старины, германского рыцарства и т. п. Глава СС с 1929 года, он постепенно шел вверх по партийной лестнице. В номере от 4 апреля 1933 года (то есть через два дня после информации о введении в Германии смертной казни через повешение) «Известия» на первой странице в заметке «Карьера Гимлера» (так, с одним «м») сообщают, что он назначен «начальником баварской политической полиции» и что ему «будут подведомственны отделения политической полиции, работа вспомогательной полиции и концентрационные лагеря». Собственно, первый из фашистских концлагерей, Дахау, он и открыл в марте 1933 года. Сочетание «палача» с «садовником» и «романтиком» (Лорелея) налицо.

И все же в 1933 — 1935 годы Гиммлер еще не был столь значительной и зловещей фигурой, которой он стал позднее. Упоминания его в советской прессе нечасты.

1. Мандельштам О. Полн. собр. стихотворений. СПб.: Академический проект, 1995. [↩]
2. Художественная выставка XV лет РККА. Специальный выпуск Центрального органа Революционного Военного Совета СССР «Красная Звезда». М.: ЦО РВС СССР, 1933. [↩]
3. XV лет Р. К. К. А. Художественная выставка. Русский музей. Л.: Лосхизо, 1933. [↩]
4. Художественная выставка 15 лет РККА. Харьков: Дом Красной Армии им. К. Е. Ворошилова, 1935.[↩]
5. Леонид Владимирович Шервуд. М.: Советский художник, 1955. С. 23. [↩]
6. См.: Флейшман Л. Борис Пастернак и литературное движение 1930-х годов. СПб.: Академический проект, 2005. [↩]
7. Мандельштам О. Указ. изд. С. 493. [↩]
8. Там же. С. 610. [↩]
9. Видгоф Л. Осип Мандельштам: несуществующий кремлевский собор, безголосый Иван Великий, кареглазая Москва и воображаемый прилет из Воронежа // Вопросы литературы. 2008. № 2.[↩]
10. Известия. 2 апреля 1933 года.[↩]
11. Лахути Д. Образ Сталина в стихах и прозе Мандельштама. Попытка внимательного чтения (с картинками). М.: РГГУ, 2008. [↩]
12. Мандельштам О. Собр. соч. в 4-х тт. Т. 2. М.: Арт-Бизнес-Центр, 1993. С. 308.[↩]
13. Лекманов О. «Я к воробьям пойду и к репортерам…». Поздний Мандельштам: портрет на газетном фоне // Toronto Slavic Quarterly. Academic Electronic Journal in Slavic Studies. № 25 (Summer 2008).[↩]