«…Давно пора мне мир увидеть новый…». Константин Паустовский: «Разливы рек» – историческая правда и художественный мир новеллы

Начну с того, что, наверное, могло бы прозвучать в конце работы, «под занавес».

Встречи, события, создающие фабулу «Разливов рек», сам художественный мир новеллы — литературная мистификация, выдумка Паустовского… Прибытие ссыльного Лермонтова по пути на Кавказ в безвестный, так и не названный нам городок, появление в нем, даже в той же гостинице, Марии Алексеевны Щербатовой; два дня и ночь вместе; слепой солдат-инвалид с нищенкой, девочкой-поводырем; его неожиданная смерть, похороны, на которых главные герои, и он, и она, рядом, — все, все это придумано, сочинено автором, но как сочинено!

В психологической точности и глубине самого фабульного «шага», тщательно продуманного, композиционно безукоризненного, в кружевном сплетении деталей, когда нет ни одной пустой, не работающей, — притягательность этой новеллы. С первого, еще юношеского чтения я ощущал в «Разливах…» тайну властного очарования, растущую от страницы к странице, словно бы без участия автора. То была сама естественность, торжество и сила художественного вымысла… Сердце начинало щемить от трудной, еле переносимой нежности, разрывающей душу героям, ибо для них в этом городке кончалось — всё.

Лермонтов уже предчувствовал неминуемую и скорую гибель свою, а Щербатова, уезжая, чувствовала себя другой, совершенно иной — для нее в мире не оставалось ничего, кроме любви к Михаилу Юрьевичу. Лишь ею, только ею стоило отныне дорожить, лишь ее ценить и помнить, но… Обстоятельства — выше, судьба и разлука — неумолимы, «прощались мы»…

Драматизм, напряжение — центростремительны. Они — внутри, властно настигают нас, не дают даже малой паузы-передышки, шаг за шагом подводя к трагической развязке.

Она знакома со школьной скамьи, но художественное волшебство новеллы таково, что ты сопереживаешь всему, словно бы все открываешь впервые, как неожиданное, будто раньше и не знал ничего!

Потому склонен считать «Разливы…» классической новеллой, так определяю их жанр, хотя и включены они Паустовским в разряд «маленьких повестей» вкупе с «Орестом Кипренским», «Исааком Левитаном» и «Тарасом Шевченко»…

Что же лежит в исторической основе этого произведения, просвечивает ли она в тексте, точна или приблизительна? Какова цена ей и усилиям автора, взявшегося в «Разливах…» за беллетристику особого рода — непростого и очень ответственного?

Сама постановка подобных вопросов не только интересна — игра, безусловно, стоит свеч! Она еще, на мой взгляд, методологически важна и ценна ныне, в пору «дико растущей» литературы, когда знание и культура авторов сплошь и рядом более чем скромны, а творческие притязания смелы, безоглядны и безответственны.

Константин Георгиевич Паустовский был другим писателем… Нет необходимости множить аргументы, доказывая, как вдумчиво, тщательно работал он с «базисным» материалом. Желающих убедиться в том отсылаю ко второму и дополненному изданию монографии Л. Левицкого «Константин Паустовский. Очерк творчества»¹ или приглашаю на сайт журнала «Мир Паустовского», выпускаемого Московским литературным музеем-центром писателя.

Историческая канва «Разливов рек», зачин и первый ее стежок явлены нам в двухстрочном абзаце, открывающем текст новеллы.

«Поручик Тенгинского пехотного полка Лермонтов ехал на Кавказ, в ссылку, в крепость Грозную»².

Здесь все абсолютно точно. За дуэль с Эрнестом де Барантом, сыном французского посла при императорском русском дворе, Лермонтова, поручика лейб-гвардии Гусарского полка, было высочайше приказано «перевести в Тенгинский пехотный полк тем же чином <…> Николай. С. -Петербург 13 апреля 1840». Приписка, сделанная той же, императорской рукой, повелевала: «Исполнить сегодня же»³.

И в тот же день, как и было приказано, Лермонтов «ознакомился с высочайшей конфирмацией» (ВМ, с. 126) по своему делу о дуэли с де Барантом, написав соответствующую расписку.

Итак, 1840 год… В приведенном первом абзаце из «Разливов…» он автором, заметим, не указан. Причины этому возможны две.

Первая. Паустовский верил в своего читателя, не сомневаясь, что тот знает и о предыдущей ссылке Лермонтова в 1837 году за стихи «Смерть поэта», и об этой, новой, и о разнице меж ними. В «Разливах рек» назван Тенгинский пехотный полк, а в 1837 году был перевод тем же чином корнета Лермонтова (еще корнета!) в Нижегородский драгунский полк, расквартированный также на Кавказе.

Вторая. В тексте новеллы, уже далее, последовательно приведены три отрывка из стихов Лермонтова: «На светские цепи…» (М. Щербатовой); «Мне грустно, потому что я тебя люблю…» («Отчего») и, наконец, — «Не смейся над моей пророческой тоскою…».

«Отчего» также посвящено Марии Щербатовой, считал Борис Эйхенбаум⁴. Оно, по единодушному мнению лермонтоведов, датируется 1840 годом. Что же касается стихотворения «Не смейся над моей пророческой тоскою…», то здесь все несколько сложнее и отнюдь не так однозначно. Это стихотворение — последняя вариация из серии стихов Лермонтова, написанных под воздействием пушкинского «Андрея Шенье», и воспринимается как страстная, горячая и предсмертная исповедь, когда ни поза, ни тем паче ложь — немыслимы, невозможны… Исследователями высказывалось предположение, что здесь содержится намек на постигшую Лермонтова кару после стихов «Смерть поэта».

Версия эта принята широко — во всех лермонтовских изданиях стихотворение датируют временем ареста Лермонтова в 1837 году. К этому стоит, наверное, добавить, что оно является своеобразным «эхом» другого произведения поэта («К***», 1830), эхом основной темы, эмоционального настроя, о чем говорят даже очень близкие текстуальные совпадения…

Когда твой друг с пророческой тоскою

Тебе вверял толпу своих забот,

Не знала ты невинною душою,

Что смерть его позорная зовет,

Что голова, любимая тобою,

С твоей груди на плаху перейдет…⁵

Любопытно и существенно, что «Отчего» и «Не смейся над моей пророческой тоскою…» Лермонтов пишет «внутри» текста «Разливов рек». Паустовский, следовательно, допускает, позволяет себе некоторую и явную хронологическую неоднородность, «чересполосицу» — в одном и том же 1840 году герой пишет как стихи, принадлежащие этому периоду, так и более ранние.

Думаю, даже уверен, что это не небрежность и уж, конечно, не ошибка от незнания, а ход намеренный, нужный автору, поскольку он оправдан и действенен в художественном пространстве новеллы.

Лермонтов уже расстался (и навсегда!) с Щербатовой, почувствовав перед тем к ней такую любовь, какой не было, не могло быть в Петербурге с его наглым и пристальным лорнетом, условностями и запретами… Здесь, в маленьком этом городке, не было, например, рядом С. Штерич, бабки Щербатовой, которая на дух не переносила Лермонтова и страстно желала, чтобы ее внучка, молодая обворожительная вдова, вышла замуж за И. Мальцова.

Не было лишних и докучных глаз, жадных до сплетен ртов и ушей — городок, в котором Паустовский позволил пересечься дорогам ссыльного поэта и Щербатовой, едущей на родимую свою Украину, Украйну, дал героям короткое и такое непривычное счастье. В нем — одновременно — и мед и горечь!

«За окном стучал в колотушку сторож. И как люди считают, сколько раз прокуковала кукушка, чтобы узнать, долго ли осталось жить, так он начал считать удары колотушки. Выходило каждый раз по-иному: то три года, то девять, а то и все двадцать лет. Двадцати лет ему, пожалуй, хватит.

За спиной Лермонтова открылась дверь. Сквозной ветер согнул пламя свечи <…>

Теплые руки обняли Лермонтова за голову, горячее лицо Щербатовой прижалось к его лицу, и он почувствовал у себя на щеке ее слезы.

Она плакала безмолвно, навзрыд, цепляясь за его плечи побледневшими пальцами. Лермонтов обнял ее.

— Радость моя! — сказала она. — Серденько мое! Что же делать? Что делать?

Оттого, что в этот горький час она сказала, как в детстве, украинские ласковые слова, Лермонтов внезапно понял всю силу ее любви <…>

— Мария, — сказал он, и голос его дрогнул, — если бы вы только знали, как мне хочется жить! Как мне нужно жить, Машенька!»

Далее, уже простившись с Щербатовой, продолжая свой путь на Кавказ, на ночлеге в бедной украинской хате Лермонтов, как всегда, один на один со всем на свете — со своим поэтическим даром и судьбой, со смертью, которая все ближе, ближе, и он ее чувствует…

«Сейчас он не имел права играть собой.

1. Левицкий Л. А. Константин Паустовский. Очерк творчества. М.: Советский писатель, 1977.[↩]
2. В дальнейшем текст Паустовского цит. по: Паустовский Константин. Собр. соч. в 6 тт. Т. IV. М.: ГИХЛ, 1958.[↩]
3. Мануйлов В. А. Летопись жизни и творчества М. Ю. Лермонтова. М. -Л. : Наука, 1964. С. 125. (В дальнейшем ссылки на это издание будут даны в тексте сокращением ВМ с указанием страниц в скобках.)[↩]
4. Лермонтовская энциклопедия / Гл. ред. В. А. Мануйлов. М.: Советская энциклопедия, 1981. С. 628.[↩]
5. Все цитаты из М. Ю. Лермонтова даются по: Лермонтов М. Ю. Полн. собр. соч. М.: ГИХЛ, 1947-1948.[↩]