Далекое – близкое

Какова она сегодня, Монголия, – страна древних бескрайних степей и новых городов; фабрик и шахт, оборудованных современной техникой, и бесчисленных овечьих отар, бредущих по пастбищам, как сотни лет назад; старинных культурных традиций и реактивной авиации, связывающей Улан-Батор со всем миром?

Нет, не для контрастного противопоставления мы перечисляем все это, – изменилось и традиционное, то, что принято считать неизменным: пейзаж, привычки, нравы. Сегодняшняя Монголия с ее древней степью немыслима без автомобильных дорог и железнодорожных путей, без рокота реактивных самолетов. Пастухи, профессия которых возникла на заре человечества, сейчас стригут овец электрическими машинками, по радио слушают сводки погоды, машинами заготовляют на зиму корм. Драгоценные памятники культуры бережно собраны и стали доступны народу…

Все это вместе: пастух, ездящий на мотоцикле и читающий древние эпические сказания монголов, только что изданные в оснащенной новейшими машинами типографии, вчерашний кочевник, ставший шахтером или летчиком, дома со всеми удобствами, вытесняющие юрты, – все это вместе сливается в единое понятие – социалистический образ жизни. О нем в этом разделе и повествуют монгольские и советские литераторы.

Я должен был лететь в Монголию на Дни изящной словесности, что, очевидно, похоже на наши то хвалимые, то нами же хулимые, но, в общем, всегда живые Дни поэзии, а вышло – еду на похороны. Наших монгольских друзей и нас постигло общее несчастье: в автомобильной катастрофе в Азербайджане вместе с моим другом писателем и востоковедом Сашей Гатовым и азербайджанскими товарищами погибли монгольские писатели Ж. Тумур и П. Лувсанцэрэн. Горе – непроглядная ночь. Но оно и волшебный фонарь. Горе проявляет души, как свет фотопленку. Давно сказано – друзья познаются в беде. Мог ли я не полюбить своих новых монгольских друзей, мужественных, мудро непосредственных, открытых дружбе…

КРАСНЫЙ БОГАТЫРЬ

– Вы прилетели, чтобы разделить наше несчастье. Спасибо, – сказала товарищ Удвал. – Но не годится же, чтобы человек прилетел за шесть тысяч километров, да еще в первый раз, и не увидел у нас в Монголии ничего, кроме кладбища. – Она передала мне чашечку кофе. – Поезжайте, куда пожелаете, на сколько пожелаете в на чем пожелаете, – улыбнулась, – от самолета до верблюда.

Товарищ Удвал, глава Союза писателей Монголии, прозаик я общественная деятельница с мировым именем, оказалась человеком большого сердца.

На ее женские плечи легло тяжкое горе. А жизнь шла, и шла крупно. В эти дни товарищ Удвал готовила предстоящую в Улан-Баторе конференцию женщин стран Азии и Африки. Тем трогательнее было ее внимание к советскому гостю.

От дружеского тепла я постепенно оттаивал, и Улан-Батор открывался моим глазам во всей красоте и необычности своей.

Какой же он, Улан-Батор?

Монгольская жара – клевета. Я отдыхаю от московской. 25. А это все равно что в Москве 18 – 20. Ведь где-то, уж не так далеко, «пуп» Евразийского континента. Точка, самая отдаленная от морей. А сухая жара – не жара. Но солнце здесь знает, что город стоит на 1300 метров выше уровня моря. Солнце – горное. Ласковое, как распущенные косы молодой матери, когда лучи его разметаны, острое, как пика, когда они собраны вместе.

У себя в номере я вдруг почувствовал запах паленого дерева и увидел – на столе стоит сизый столбик дыма. Сработал зайчик, отраженный графином. Я залил ожог водой и теперь, уходя, прячу солнце вместе с графином под стол. А возвращаясь, пью его из графина.

Город не похож ни на какой виденный раньше. От большой, пожалуй, как наша Красная, только асфальтированной, площади с конным памятником Сухэ-Батору, правительственным зданием и мавзолеем-усыпальницей Сухэ-Батора и Чойбалсана расходятся широчайшие, тоже покрытые асфальтом магистрали. Скверы с ультрамодерными «инопланетными» павильонами баров и кафе.

Большая часть из 260 тысяч жителей Улан-Батора живет в современных зданиях. Жаль, что и часть монгольской столицы не обошлась без одноликих «черемушек». Но они тонут среди новейших зданий – дружных ансамблей, каждый из которых представляет великолепную архитектурную «индивидуальность».

Преобладают веселые – белые, розовые и оранжевые – тона. Много колонн. Особенно хороши легкие портики Государственного университета и, по контрасту им, массивный, твердо стоящий на земле портал гостиницы «Улан-Батор». На пригостиничной площади и внутри здания сейчас звучат все языки мира – сезон туризма. От гостиницы то и дело отваливают автобусы со спальными «самолетными» креслами.

А неподалеку – юрты. Нет, не юрты скотоводов. Городской район юрт. Юрта в моем представлении всегда была одинокой. Юрта, а вокруг степь, а то и пустыня. А тут столпотворение юрт: наследие, если не ошибаюсь, бывшего торгового городка Маймачена. И если одна юрта, белеющая, как я представлял ее, посреди степи, была красива, то эти разгорожены латанными-перелатанными заборами из подручного хлама – доски, фанеры, заплаты из ржавой жести. Как у нас бывает в дачном Подмосковье. Нет, еще пестрей, потому что больше тесноты, а от нее – и пестроты. Индивидуальные дворики крохотны, а заборчики у каждого хозяина сколочены по принципу «кто во что горазд». Но этот район уже вот-вот доживет свой век. Свои века.

Сверху – небо, внизу – такая же, чистой голубизны, река. Тола. Говорят, иногда она выходит из берегов и устраивает нешуточные неприятности, но сейчас спокойна, и, как всюду, где город и вода, в ней плещутся детишки. Скуластые, остроглазые, очень красивые и веселые, с повадками признанных любимцев, вежливых озорников.

Снаружи весь город – и новые здания, и юрты, и река – обрамлен четырьмя горами: Богд-уул, Чингелтэй-уул, Баян-зурх-уул и Сонгино-уул. Догадываюсь, что «уул» по-монгольски и есть «гора». Город лежит внутри их зеленой чаши.

А внутри самого города, внутри всего этого голубого, белого, розового, оранжевого и пестрого, выделяются пронзительно ярко окрашенные синим и красным, золотом в серебром многоярусные крыши пагод буддийских храмов, монастырей и дворцов. Среди них, ставших музеями, есть действующий храм – монастырь Гандав.

Пагоды очень заметны. Но не возвышаются над всем городом. Над ним – благодарность. Памятник нашим воинам-освободителям.

Великолепный, спиральный, как движение времен, и прямой, как дружеский взгляд, он воздвигнут на самой высокой горе в честь Красной Армии и дружбы. О боевой дружбе, о наших воинах монголы всегда говорят с любовью.

Соратник Сухэ-Батора, член ЦК Монгольской народно-революционной партии, депутат Великого Народного Хурала Пунцайгийн Тогтох в интервью собственному корреспонденту «Правды» В. Шарову вспоминает:

«Китайские реакционеры, которые бесчинствовали в Монголии вплоть до июля 1921 года, когда у нас победила народная революция, пытались не допустить в страну ни одной весточки об Октябре… Но разве правду убьешь? Пожар революции перекинулся в степи Монголии. Сухэ-Батор возглавил вооруженную борьбу. Мне посчастливилось участвовать в разгроме гаминов – китайских оккупационных войск близ Урги (ныне Улан-Батор). На реке Селенге, у переправы Гурт, мы громили белогвардейские банды барона Унгерва. Здесь я впервые встретился с бойцами Красной Армии, и они на всю жизнь оставили во мне чувство глубочайшего восхищения».

Урга (ныне Улан-Батор). Урга. Что же у меня сидит в памяти, связанное с этим названием города? С Ургой. Что-то страшное, кровавое. Вспомнил. Генерал Денстервиль. Англичанин. Ну и ну!

Впервые я встретился с этим названием города, когда работал над сценарием фильма о 26-ти бакинских комиссарах. Я только не знал, что Урга и была нынешним Улан-Батором.

Генерал Денстервиль. Он был переброшен к нам на Каспий именно из Урги.

Генерал Денстервиль – крупный британский разведчик на старости хотел света славы. Он написал мемуары. Я их читал.

Генерал Денстервиль – палач постарался уйти от мирового общественного мнения в тень. И это, в общем, ему удалось. Грязная слава палача досталась другому англичанину – Тиг-Джонсу, имя это известно более широко и проклинается громче. Но лейтенант Тиг-Джонс был всего лишь грубым подручным высокообразованного генерала Денстервиля.

Когда их перебросили из Урги, Денстервиль поднялся на трибуну в порту, а Тиг-Джонс водил его войско, состоявшее из двух десятков солдат и нескольких ишаков, вокруг соседнего дома. Круг за кругом. Так уходит в театре за правую кулису цепочка актеров, чтобы снова появиться из-за левой и сыграть движение целой армии. Так начинался кровавый британский спектакль в Баку.

Город голодал. Духовой оркестр на набережной грянул «Правь, Британия, морями». Но в эту минуту меньшевики и эсеры, только что пришедшие к власти, поднесли генералу-«спасителю» хлеб-соль. И при виде еды мундштуки труб у голодных оркестрантов забила слюна. Британский гимн поперхнулся и умолк. Жаль, что это место в сценарии не пригодилось нашему режиссеру.

Но англичане доиграли свой гимн «Правь, Британия…». Денстервиль санкционировал арест и казнь 26-ти бакинских комиссаров. Тиг-Джонс лично участвовал в расправе. Их изрубили на куски. Я читал следственные материалы того времени. Акты медицинской экспертизы: «Голова Шаумяна закопана в 4-х шагах от туловища…»

Вот в какой связи запомнилось мне название Урга. Значит, в годы, о которых вспоминает товарищ Тогтох, Урга была не только гнездовьем китайской и белогвардейской контрреволюции, но и одним из плацдармов Запада для колонизации Востока.

«Бакинская трагедия» – называл В. И. Ленин события в Азербайджане.

Сухэ-Батор в выдолбленном пастушьем кнутовище привез из Урги в Москву письмо монголов Ленину. Кнутовище хранится в Музее революции.

Москва – Баку – Улан-Батор. Расстояния колоссальны. Судьбы народов переплелись.