«Чтобы сказать новое и свое, надо мыслить в избранном направлении…». Беседу вела А. Латынина

* Заметки о психологии творчества

* Интервью

* Творческая история

* Страничка из писательского блокнота

Беседу вела А. Латынина

– Каждая наука стремится осознать свое место в системе других наук. Литературоведение – наука сравнительно молодая (во всяком случае, молод сам термин). Не потому ли среди жрецов ее нет единства в понимании ее целей, принципов, места в системе других наук. Не бесспорен даже вопрос – наука ли литературоведение или некая отличная и от науки, и от искусства особая сфера человеческого познания.

Хотелось бы знать, что вы думаете о целях и задачах литературоведения и его месте в системе культуры?

– Литературоведение соотносится с разными сферами жизни, с разными системами знания, освещающего эти сферы. Соответственно меняются его функции в общей культурной связи. Притом литературоведы – как все изучающие искусство – находятся в особом положении. Не только бактериолог не должен любить бактерию, но даже ботанику не обязательно любить цветы. Им нужно любить науку о бактериях и о растениях. Нам же приносит радость не только процесс исследования, не только результат исследования, но самый его предмет. Литературоведческому анализу предшествует, его сопровождает акт эстетического восприятия. Так создается особое, другим наукам несвойственное отношение исследователя к своему предмету.

Вот почему литературоведение так зависит от состояния литературы. Так опустошается, если прервалось живое переживание литературной современности.

– От «живого переживания литературной современности» обычно ставят в зависимость состояние критики. Хотя критика и является составной частью литературоведения, в литературном обиходе эти два термина соотносятся не как часть и целое, но как разные, хотя и сопряженные, понятия. «Критика и литературоведение» – распространенное словосочетание. Считается, что прерогатива критики – рассматривать явления современного литературного движения, литературоведение же, хотя и свободно в выборе объекта, но чаще обращено к явлениям прошлого, закрепленным в истории литературы.

– Но ведь связи критики с современной литературой самоочевидны. Это вытекает из самого ее назначения. Я же говорю о том (мысль эта уже высказывалась), что литературная современность, ее задачи, ее достижения дают угол зрения на прошлое. Недаром большие критики бывали и выдающимися историками литературы. История русской литературы, которую создавал Белинский (особенно в статьях о Пушкине), проникнута пафосом молодого русского реализма 1840-х годов. Во Франции Сент-Бёв с романтических позиций воскрешал памятники далекого литературного прошлого. Дело очень значительное для французской культуры.

Вообще же отчетливое разграничение критики и истории литературы – явление не столь уж давнее. XIX век этой «специализации» почти еще не знал.

В постижении литературного прошлого важен и опыт критика, и опыт писателя. Элиот в свое время утверждал даже, что по-настоящему написать о писателе может только писатель. Это крайность и парадокс, от которого Элиот сам потом отказался, но мысль состояла в том, что писатель изнутри понимает строение вещи и понимает, как это строение образовалось. Нужно помнить, однако, о неизменной, закономерной субъективности писательских суждений. Писатель отбирает из прошлого прежде всего то, что ему нужно, иногда неожиданное для окружающих. Когда писатель говорит о писателе, он говорит и о себе, о своих задачах.

– Итак, положение литературоведения в системе культуры вы определяете прежде всего особым отношением к своему предмету? Его органической связью с литературой?

Да, но не в меньшей степени положение это зависит от природы самого объекта. От природы литературы – этого многопланного преломления, осознания, переживания жизни. Подобной неисчерпаемой полнотой вовсе не обладают другие специальные объекты познания.

Литература объемлет самые разные области жизненного опыта. Тем самым и наука о литературе пересекается с многообразными системами постижения этого опыта – с философией, историей, социологией, психологией, этикой, лингвистикой. Наука о языке имеет здесь особое значение: литература – искусство слова, и материалом ей непосредственно служит язык – орудие человеческой мысли, человеческого общения.

При такой многогранности литературоведение, понятно, существовало и существует в разных формах, друг на друга совсем не похожих. Вы вот верно отметили, что самый термин «литературоведение» – «сравнительно молод». Искони была филология – как изучение текстов, была поэтика, была критика, не отграниченная отчетливо от истории литературы. Еще в 20-х годах термин «Литературоведение» мы почти не употребляли; обходились понятиями «теория литературы», «история литературы».

Синтетический термин, быть может, подсказан немецкими словообразованиями: Kunstwissenschaft, Literaturwissenschaft. У американцев, например, подобный термин не привился. Американские ученые Уэллек и Уоррен в своей «Теории литературы» (обновленное ее издание вышло в 60-х годах) прямо говорят об отсутствии устойчивого обобщающего термина для «науки о литературе». Они разделяют ее на историю, теорию, критику.

Пользуясь прочно вошедшим сейчас в наш обиход термином «литературоведение», надо помнить о зыбкости его границ, о причастности его ко многим и очень разным культурным сферам. Эта многогранная причастность требует от исследователя выбора тех граней, которые он исследует. Лучшие исследования литературы никогда не были всесторонними и не стремились охватить свой предмет со всех точек зрения, по пунктам. Наука и искусство вообще избирательны. И целеустремленны. Чтобы сказать новое и свое, надо мыслить в избранном направлении.

– Это звучит несколько непривычно. Сейчас гораздо больше говорят о системном подходе, о комплексном подходе, всесторонности «охвата» и «объективности» исследования…»

– Избирательность и целенаправленность вовсе не исключают комплексного подхода к предмету, обдуманного соотнесения разных граней.

Социология и история, психология и лингвистика оплодотворяют литературоведение своими задачами. Вводят его в тот или иной культурный ряд. Но другие ряды должны обогащать литературоведение, не поглощая его. Не разрушая в нем специфику предмета исследования.

Без опоры на действенную литературу, на ту или иную сферу познания и человеческого опыта литературоведение быстро мертвеет. На этот участок приходят тогда люди не потому, что для них существует литература (ее задача, специфика), но потому, что существует такой раздел знания – наука о литературе вообще, как таковая. Литературоведение само по себе и само для себя. Это приносит не лучшие плоды, Множатся на такой почве работы без угла зрения и без места в общей культурной связи.

– Вы все время подчеркиваете связь науки о литературе с другими научными дисциплинами и зыбкость границ собственно литературоведения. Не кажется ли вам, что подобная неопределенность умаляет достоинства литературоведения как самостоятельной науки?

– Меня, признаться, это никогда не волновало – наука литературоведение или не наука; самостоятельная – или не самостоятельная. Литературоведение, мне кажется, область пограничная между наукой и искусством; и точную границу провести трудно. Речь идет здесь не об «образном» языке, к которому могут прибегать или не прибегать литературоведы, но о самом методе познания. О том, что историк литературы, подобно, художнику, может воплощать свои общие идеи в конкретном и единичном, то есть создавать свою поэтическую символику.

В то же время литературоведение, как каждая наука – в том числе и гуманитарная, – пользуется средствами дедукции и индукции, синтеза, анализа, сопоставления. В качестве науки и в отличие от искусства оно доказывает и отвечает за достоверность сообщаемых фактов.

Это относится и к истории. Крупнейшие историки, созидавшие историю как науку, были своего рода художниками, начиная от античных историков. Французская школа времен Реставрации дала таких историков – художников, как Тьерри, как позднее выступивший Мишле. По поводу книги Мишле «История Франции» Герцен восторженно ему писал: «Ваша книга… это поэма, это история, превратившаяся в искусство, в философию».

Мишле притом, не только не эссеист, пишущий на исторические темы, но ученый, поднявший огромный архивный материал, открывший и осмысливший новые факты. Он ученый, но в то же время труды его – искусство. Следует назвать тут и Карамзина. Существовали, разумеется, и большие историки совсем другого склада.

Методы познания литературы располагаются на пересечении двух плоскостей. Пропорции могут меняться от полного преобладания искусства до полного преобладания гуманитарно-научной, но именно научной мысли.

К изучению литературы можно подойти с разных концов и разными способами добиваться успеха. У одних больше развито писательское начало, у других – способность к формализации. Человек должен чувствовать, к чему он способен, и знать, куда он стремится.

– Однако в своем развитии литературоведение именно стремится осознать себя строгой наукой. Не случайно оно обращает взоры к точным методам исследования, например структуральным.

– Да, для нашего времени характерны направления, стремящиеся приблизить гуманитарные науки к математическим (в идеале). Я с вниманием и интересом слежу за работой структуралистов. И вообще сочувственно отношусь к разного рода поискам научной позиции, они сопровождаются неудачами, и они же приносят плоды. Хуже всего – благополучная аморфность. Есть области, где метод структуральных исследований дает сильные результаты, – там особенно, где существует принципиальная повторяемость элементов самого объекта. Например, при изучении фольклора, мифологии, памятников средневековья. Назову хотя бы такую основополагающую работу, как «Морфология сказки» В. Проппа. Ту же направленность имеют основные работы Е. Мелетинского, В. Иванова, В. Топорова.

Более спорным является применение этих методов к индивидуальному творчеству, к отдельному произведению. Здесь принцип формализованной точности на практике приводит нередко к толкованиям вполне произвольным.

– Это звучит как парадокс.

– Быть может; попробую его прояснить.