«Что делать?» Чернышевского и «Некуда» Лескова

1

Влияние, которое имел первый роман Чернышевского на общественное сознание и литературное развитие, было так значительно, что вызванная им полемика захватила не только критику и публицистику, но велась также в беллетристических формах. На протяжении десятилетия после выхода «Что делать?» появилось немалое количество пьес, повестей и романов, проникнутых полемикой по тем именно вопросам, которые поднял Чернышевский в своем романе. Возник чуть ли не особый жанр «антинигилистического романа» со своими тематическими и структурными признаками. Главные из них – воссоздание «эпохи реформ» и предшествующей революционной ситуации как «смутного времени», как эпохи распада традиционных человеческих связей, этических норм и представлений; отсюда – резко отрицательное, даже памфлетное изображение тех «новых людей», которых поднимал на пьедестал роман «Что делать?». Введение памфлета и карикатуры на реальных участников движения – едва ли не самая характеристическая особенность поэтики«антинигилистического романа».

В обстановке ожесточенной политической борьбы первого пореформенного десятилетия демократическая критика почти не видела различий между авторами «антинигилистических романов» бульварно-авантюрного или бульварно-порнографического типа (таких, как «Марево» В. Клюшникова, «Современная идиллия» и «Поветрие» В. Авенариуса, «Панургово стадо» Вс. Крестовского) и писателями критического реализма, тоже выступавшими против революционного демократизма «новых людей», но с иных литературно-общественных позиций и та ином художественном уровне. В то бурное десятилетие «антинигилнзм» воспринимался совершенно однозначно – как реакционно-крепостническое, а то и полицейски-охранительное направление в литературе. Так были оценены в демократической критике и «Взбаламученное море» Писемского, и «Некуда» Лескова. Более того, по ведомству «антинигилистической литературы» были тогда зачислены «Записки из подполья» и «Преступление и наказание» Достоевского, «Обрыв» Гончарова, «Дым» Тургенева; такая же судьба наверняка ждала и Л. Толстого, если бы его «Зараженное семейство» появилось тогда на сцене или в печати.

Что этот поток беллетристических произведений, полемичных по отношению к «Что делать?», неоднороден и по литературно-художественному значению, и по идейному смыслу, стало выясняться много позднее, – этот процесс растянулся на целое столетие. Так, совсем недавно возникли попытки пересмотреть традиционную оценку «Взбаламученного моря» Писемского – попытки показать, что этот роман «явился плодом не только реакционных, но и антикрепостнических, атеистических и социалистических идей» ¹, что, стало быть, «антинигилистическую» направленность последних частей романа прямолинейно отождествлять с реакционно-крепостнической, охранительной позицией нельзя.

Современное советское литературоведение отказалось и от полярного противопоставления Достоевского и Чернышевского. Большинство современных исследователей рассматривают произведения Достоевского 60-х годов и его «почвенничество» как выражение своеобразной и противоречивой формы демократизма. Вопрос об отношении Достоевского к Чернышевскому необходимо исследовать специально: недавно вышедший 83-й том «Литературного наследства» дает большой фактический материал, показывающий несостоятельность старинного подозрения, будто «Крокодил» был личным памфлетом против арестованного Чернышевского. Этот материал дает также возможность глубже понять своеобразие той полемики, которую Достоевский вел с Чернышевским, исходя из убеждения, что русское общество решительно «не готово» к восприятию его идей.

Совершенно своеобразный подход Достоевского к полемике с утопическим социализмом Чернышевского и в особенности с его этической теорией имел в романе 60-х годов своего предшественника, которому особенно «не повезло» как в тогдашней критике, так и в последующих, уже историко-литературных, истолкованиях. Речь идет о романе Лескова «Некуда», сыгравшем столь драматическую роль в судьбе этого писателя. Репутация Лескова как сочинителя злостных «антинигилистических романов» полицейски-охранительного направления осталась за ним едва ли не общепризнанной до наших дней.

Впрочем, реакционно-охранительный смысл «антинигилистических романов» Лескова и Писемского впервые был поставлен под сомнение еще М. Горьким в статье «Разрушение личности» (1909). Авторы «Взбаламученного моря» и «Некуда» названы там в одном ряду не с Авенариусом и Вс. Крестовским, а с Гончаровым, Достоевским и Тургеневым – по признаку идейной убежденности, субъективной честности и преданности интересам развития страны: «Возьмем такие произведения старой литературы, как «Бесы», «Взбаламученное море», «Обрыв», «Новь» и «Дым», «Некуда» и «На ножах»; мы увидим в этих книгах совершенно открытое, пылкое и сильное чувство ненависти к тому типу, который другая литературная группа пыталась очертить в образах Рахметова, Рябинина, Стожарова, Светлова и т. п. Чем вызвано это чувство ненависти? Несомненно, тревогою людей, у которых более или менее прочно и стройно сложились свои взгляды на историю России, которые имели свой план работы над развитием ее культуры, и – у нас нет причин отрицать это – люди искренно верили, что иным путем их страна не может идти… Они боролись с радикализмом порою – грубо, порою, как Писемский, – грязно, но всегда открыто, сильно» ².

Позиция Лескова в романе «Некуда» и положение писателя в литературной борьбе, сложившееся в результате появления этого романа, были столь сложны и своеобразны, что заслуживают внимательного анализа с современной точки зрения. При этом отношение Лескова к Чернышевскому и роману «Что делать?» является ключом к пониманию его позиции.

2

Лесков – автор одной из первых рецензий на «Что делать?» Чернышевского.

Если наиболее ожесточенные пропагандисты теории «чистого искусства» (а по справедливому уточнению Чернышевского – сторонники «изящного эпикуреизма» в жизни и в искусстве) Фет и Боткин были до такой степени возмущены успехом романа «Что делать?», что в своих филиппиках против «новых людей» прямо смыкались с самим Ростиславом (Ф. Толстым) или Цитовичем, то другие писатели либерального направления от каких бы то ни было публичных выступлений против романа Чернышевского воздерживались. Вероятнее всего, такая позиция была вызвана не отсутствием полемических идей на эту тему, а этической невозможностью для таких писателей, как, скажем, Тургенев, прямого спора с автором, посаженным в Петропавловскую крепость, а затем и осужденным на каторгу. Более того, по аналогичным этическим мотивам Тургенев вообще отказывается от дальнейшей разработки им же самим открытой «базаровской» темы. Отвечая на упрек Писарева по поводу романа «Дым» – «Иван Сергеевич, куда Вы девали Базарова?», – Тургенев писал: «…Вы не сообразили того, что если Базаров и жив – в чем я не сомневаюсь, – то в литературном произведении упоминать о нем нельзя: отнестись к нему с критической точки – не следует, с другой – неудобно…» ³

Лесков не был столь осторожен и предусмотрителен. Представитель разночинной демократической интеллигенции по происхождению, воспитанию и симпатиям, яростный противник либерального приспособленчества, а тем более крепостнической реакции, Лесков в то же время не верил ни в возможность, ни в историческую плодотворность крестьянского «бунта», тем более не считал, что в российских условиях он может привести к социалистическому преобразованию. Его политическую позицию можно определить как защиту «органического» развития производительных сил, культуры и форм общежития в пореформенной России на основе «частной инициативы» – то есть на путях буржуазно-демократического прогресса без революционных потрясений.

С этой точки зрения он и воспринял идеи Чернышевского, как они высказались в романе «Что делать?». Значение романа он видит именно в том, что здесь развернута не «отрицательная», но в первую очередь положительная программа: «… г. Чернышевский из своего далека прислал нам роман, в котором открыл себя, как никогда еще не открывал ни в одной статье. Теперь перед нами его симпатии» ⁴. Положительную программу романиста Лесков воспринял как близкую ему программу «нигилиста-постепеновца» – сторонника продуманных, ориентированных на реальные возможности русского общества действий, и, что для него главное, – действий этически строго обоснованных.

Революционный пафос программы Чернышевского – весь «подтекстовый», эзоповский сюжет романа – либо не был воспринят, либо Лесков его сознательно игнорирует. Выступление в печати за роман было этически не только допустимо, но могло быть даже и полезно для преследуемого автора: Лесков имел в виду доказать, что автор не является политически опасным писателем, что его программа действий легальна, ибо это «такое дело, которое можно сделать во всяком благоустроенном государстве, от Кореи до Лиссабона. Нужно только для этого добрых людей, каких вывел г. Чернышевский, а их, привнаться сказать, очень мало» (т. 10, стр. 22).

Первая задача статьи, с точки зрения Лескова, заключалась в доказательстве того, что Чернышевский вовсе не тот «Робеспьер верхом на Пугачеве», каким его считают и охранители, и наиболее ярые из его же сторонников – «нигилисты-нетерпеливцы»; к последним Лесков относится непримиримо, считая их в подавляющем большинстве фразерами, «нигилиствующими Рудиными» (то есть болтунами от нигилизма и революционной фразы), а то и нигилиствующими Ноздревыми.

В Чернышевском Лесков выше всего ценил то качество, которое тот и сам считал особенно важным в «новых людях»: «дельность» – трезвый взгляд на людей и обстоятельства, способность перейти от слов к целесообразному действию. Сама постановка вопроса «что делать?» в глазах рецензента – величайшая заслуга романиста, коренным образом отличающая его от героев архиреволюционной фразы, от «шальных шавок, окричавших себя нигилистами», от «невежд, положивших ругать все, что не «Современник», и т. д.

Было ли в таком прочтении романа Чернышевского «рациональное зерно»? Или это сознательное стремление «притушить» революционную суть нашумевшего произведения? По всем признакам решительно никакого «тайного умысла» у Лескова не было. Произошла своеобразная аберрация: Чернышевский был на самом деле решительным противником всякого революционного авантюризма, неподготовленных выступлений, анархического, непродуманного «революционного» фанфаронства. Это, однако, не мешало ему быть наиболее последовательным революционером в поколении русских шестидесятников. Кроме того, Чернышевский был самым решительным противником морального (а тем более – прямого, насильственного) принуждения кого бы то ни было к участию в революционной борьбе; и не только из уважения к личной самостоятельности выбора, но и потому, что «случайных» людей считал непригодными, даже опасными для революционного подполья. Какие бы то ни было действия, не выдерживающие этических критериев, сближающиеся с принципом «цель оправдывает средства», он решительно отвергал.

Эту трезвость взгляда в соединении с пафосом этической безупречности Лесков живо почувствовал и оценил очень высоко, отчего и принял автора чуть ли не за своего единомышленника. Между тем трезвость оценки исторической ситуации и требование обязательной этической безупречности от всех участников движения ничуть не мешали Чернышевскому стремиться к созданию конспиративной, основанной на строжайшей дисциплине организации революционеров, чего Лесков не «прочел» в эзоповских иносказаниях романиста, может быть, потому, что считал эти планы и надежды утопическими, кабинетными «теориями», неприменимыми к российской действительности.

Многие очень пылкие последователи Чернышевского, откликнувшись на призыв к революционному действию, наоборот, не уловили заключенной в романе непримиримости к «революционному» авантюризму и фразерству и не восприняли строгости общественной этики, нравственного максимализма, составляющего столь же важный аспект идейной программы романиста.

Много позднее свой взгляд на этическую неразборчивость в средствах политической борьбы Чернышевский высказал прямо – в одном из писем к младшему сыну из вилюйской ссылки: «..Мне хочется воспользоваться случаем, чтобы высказать правильные, – мало кому совершенно ясные, – понятия о знаменитом подлом правиле, которое приписывается иезуитам и действительно принадлежит им, но не ими выдумано и принадлежит не им одним, а всем тем людям, которые любят поступать дурно, – всем негодяям: «цель оправдывает средства», подразумевается: хорошая цель, дурные средства. Нет, она не может оправдывать их, потому что они вовсе не средства для нее: хорошая цель не может быть достигаема дурными средствами. Характер средств должен быть таков же, как характер цели, только тогда средства могут вести к цели. Дурные средства годятся только для дурной цели; а для хорошей годятся только хорошие» ⁵.

В этом вопросе Чернышевский был непримирим, считая всякую уступку в пользу «необходимого зла» обманом или самообманом не вполне добросовестных людей: «Да, мой милый, историки и вслед за ними всякие другие люди, ученые и неученые, слишком часто ошибаются самым глупым и гадким образом, воображая, будто когда-нибудь бывало или может быть, что дурные средства – средства, пригодные для достижения хорошей цели. В этой их глупой мысли нелепость внутреннего противоречия… Все они годятся лишь для негодяев, желающих туманить ум людей и обворовывать одураченных. Средства должны быть таковы же, как целы» (т. XIV, стр. 684-685).

1. Н. Н. Грузинская, Новая бытопись А. Ф. Писемского в романе «В водовороте», – «Проблемы идейности и мастерства художественной литературы», «Ученые записки Томского государственного университета», N 77, 1969, стр. 126.[↩]
2. М. Горький, Собр. соч. в 30-ти томах, т. 24, Гослитиздат, М. 1958, стр. 61-62.[↩]
3. И. С. Тургенев, Собр. соч. в 12-ти томах, т. 12, Гослитиздат, М. 1958, стр. 376.[↩]
4. Н. С. Лесков, Николай Гаврилович Чернышевский в его романе «Что делать?», – Собр. соч. в 11-ти томах, т. 10, Гослитиздат, М. 1958, стр. 20. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте.[↩]
5. Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч. в 15-ти томах, т. XIV, Гослитиздат, М. 1949₁ стр. 684. Далее ссылки на это издание даются в тексте.[↩]