Чрезвычайный и полномочный… (Четыре этюда к портрету Юрия Щербака)

ВМЕСТО ПРОЛОГА

Вот так иногда бывает: придумаешь заголовок, засядет он у тебя в голове, а потом мучайся, доказывай себе и читателю обоснованность и правомерность именно такого названия. Написал те два слова, что на самом верху, – и уже не могу (да и не хочу!) искать иные варианты. Ведь они имеют прямое отношение не только к нынешней деятельности Юрия Щербака. Косвенно их можно было бы применять по отношению к нему и на предыдущих жизненных этапах. Ибо многое из происходившего с ним носило именно такой если не прямо уж чрезвычайный, то по крайней мере не совсем обычный характер, что ли. Само по себе слово «чрезвычайный», в сущности, и обозначает помимо понятия «исключительный» или даже «экстремальный» еще и просто «необыкновенный». В новых словарях толкуют его как «превосходящий все обычное», «из ряда вон выходящий». У Даля же, например, среди общепринятых толкований типа «особенный» я нашел и достаточно редкое в употреблении слово «опричный», которое великий наш лингвист объясняет как «особый», «иной». Можно продлить этот логический ряд: «не такой, как все», – и тогда оно еще лучше подойдет к характеристике личности Юрия Николаевича Щербака. Ну, а «полномочный» – это, если вдуматься, тоже ведь не только посол, наделенный определенными полномочиями, но, скажем, и специальный корреспондент газеты, передающий материалы из горячей точки, или специалист, направленный куда-то в связи с возникновением ЧП.

Впрочем, разговор о том и о другом – ниже…

Этюд первый. «ВСПЫШКА» (НАЗВАНИЕ РОМАНА)

В начале апреля 1986 года ко мне приехал Юрий Щербак и привез рукопись только что завершенного романа. Он назывался на языке оригинала «Спалах», то есть в переводе с украинского на русский – «Вспышка». Сам автор придавал новому роману большое значение; во всяком случае, в нашей украинской литературе, да, пожалуй, и в русской, ничего подобного не было – хотя бы по сюжету. В центре произведения- вспышка бешенства в одной из сельских местностей Украины, так сказать, ЧП районного масштаба. Взбесившаяся волчица покусала жителей села, появилась угроза возникновения эпидемии. На ликвидацию ее выезжает научный сотрудник института, без пяти минут доктор медицинских наук Жадан. Жизнь села и киевского научно-исследовательского института составляет фон романа, во многом автобиографического, и, конечно, современного. Столичные и районные будни, человеческие страсти, тревоги и трагедии, нравственные аспекты «вечных» вопросов совести, чести, порядочности.

Мне уже звонили из журнала «Дружба народов» с просьбой как можно быстрее перевести новую вещь Щербака, и я сразу засел за перевод. Интенсивно работал весь апрель. Как раз в пятницу вечером, накануне приснопамятной субботы 26 апреля 1986 года, переводил ту самую страпицу из шестой главы, где автор с любовью рисовал почти идиллическую картину минувшего предновогоднего Киева, словно чувствовал, что так написать о родном городе уже не сможет никогда. Вот маленький фрагмент: «…Кончался 1985 год, и был это один из лучших годов в истории города, ибо плохого за это время не случилось – ни крови, ни голода, ни огня… Кончался год, и незаметным, но добротным кирпичом укладывался в гигантское сооружение двадцатого века, а в этой его будничности, в обычных его измерениях таилось особое величие. Конечно, случались в этом году и человеческие несчастья, и катастрофы, в больницах не пустовали морги, а те, кому еще в прошлом году казалось, что любовь их вечна, навсегда расходились. Но все это был естественный ход вещей – никакие взрывы, землетрясения или вспышки(разрядка моя. – Г. К.) не нарушали спокойной жизни города в год, который уходил безвозвратно, отлетал навсегда, как увядшая листва с вечного дерева жизни…».

Перепечатывая сейчас из книги Щербака эти строки, я испытывал щемящее чувство ностальгии по тому, еще предчернобыльскому Киеву и в который раз удивлялся неожиданным совпадениям, поражался необъяснимым импульсам литературного творчества: ну что, скажите, толкнуло автора романа написать именно тогда, чуть ли не в канун страшной катастрофы, именно такие вещие слова о родном городе?..

Этюд второй. НАСТОЯЩАЯ ВСПЫШКА (ТРАГЕДИЯ ВЕКА)

Он позвонил мне 30 апреля и сказал, что хочет как-то прорваться в Чернобыль в качестве нашего литгазетовского специального корреспондента и написать оттуда серию репортажей. Слово «Чернобыль» в те дни гремело по всему миру, не было такой радиоволны, на которой оно бы зловеще не прозвучало. Но подробностей никто не сообщал. В Киеве начиналась паника, вывозили детей, штурмовали поезда, многие покидали город. То, что Юрий Щербак, наоборот, рвался в противоположную сторону, в самое пекло, меня нисколько не удивило. У него основная профессия такая – нацелена на чрезвычайные ситуации. Врач-эпидемиолог. И вторая его профессия, писательская, тоже толкала туда «увидеть своими глазами, услышать своими ушами». И опыт соответствующий уже накопился: как специалисту ему не раз приходилось участвовать в ликвидации вспышек эпидемии (холера, чума, проказа, бешенство). Однажды, в середине 60-х годов, с большим трудом удалось напечатать у нас в «Литературной газете» его «холерный очерк» с места событий. Цензура не пускала, требовала визы союзного министра, вырезала целые куски, однако кое-что все же прорвалось. Теперь, в первые чернобыльские дни, цензура свирепствовала как никогда.

Я пообещал Юре срочно переговорить с редакцией. Чтобы попасть в зону Чернобыльской аварии, нужен был пропуск. Журналистов пока не пускали. По моей просьбе редакционное начальство обратилось с запросом на Старую площадь (читай – в ЦК КПСС), оттуда ответили, что «Литгазета» может не беспокоиться, обойдутся, дескать, без нее, в списки на получение спецпропусков включены только «Правда», «Красная звезда» и еще, кажется, две газеты.

Тогда мы решили действовать на свой страх и риск. На своем бланке заведующего корпунктом «Литгазеты» по Украине я написал письмо министру здравоохранения: мол, доктор мед. наук Ю. Н. Щербак командируется нами в Чернобыль для подготовки материала о героической работе медиков по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС, просьба оказать содействие. Расчет был на то, что Щербака хорошо знают и уважают в министерстве. И действительно, ему удалось попасть в группу врачей-специалистов, ежедневно выезжающих в район событий. Правда, позже, когда появились первые острые корреспонденции нашего «нелегала», соответствующими органами предпринималась не одна попытка задержать его в зоне. Приходилось проявлять и мужество, и находчивость, и упорство. Уставший, а порою просто изможденный, возвращался он домой, смывал радиационную грязь и садился за пишущую машинку. Утром привозил статью мне домой, мы слегка редактировали ее, потом на фотоэлектронной машине из корпункта я передавал ее в Москву, прямо на такую же машину в редакции. Там кто-то из ответственных литгазетцев отправлялся по инстанциям пробивать очередной опус Щербака из Чернобыля. Начиная с первой половины мая один за другим уходили в Москву и дальше по миру репортажи с недвусмысленными и тревожными заголовками: «Боль и мужество», «Тревоги и надежды», «Скорбь и вера»… Читались они с огромным интересом, ни в одной из других наших газет не было такой серии честных и правдивых статей.

Цензурные же рогатки проходили они невероятно туго. Боевая корреспонденция под названием «Радиация и информация» вообще была, как говорится, зарублена на корню – ее просто запретили. Остальные беспощадно кромсались в разных строгих инстанциях. У меня сохранился машинописный текст щербаковской статьи «Чернобыль: знать и помнить» со штампами и пометками, которые слегка приоткрывают механику многоступенчатой вакханалии цензурных запретов (к слову сказать, выносить из редакции подобные бумаги с запретительными пометками категорически воспрещалось). Следует иметь в виду, что речь идет о статье, написанной не в первые, наглухо засекреченные дни, а спустя более чем год (!) после аварии. Как и все предыдущие, прежде чем попасть к тому цензору, который непосредственно «вел» нашу газету, статью отвезли в Госкомитет по использованию атомной энергии СССР. Посмотрите, как ее там завизировали (цитирую): «Разрешается для открытого опубликования с учетом замечаний по тексту на страницах 1,3,4,5,6,7,8,9,10,13 «. Во какая сверхбдительность! Цензурные купюры почти на каждой странице. Но это еще не все. На некоторые места обращалось особое внимание и указывалось, что печатать можно лишь… «при условии получения разрешения МВД СССР (стр. 8, 9, 10) «. Ничего себе перестраховочка! В иных случаях требовалась еще и виза Минздрава СССР, его секретного отдела, занимающегося атомными делами. Попробуй через такие рогатки оперативно донести правдивое слово до читателя!

И тем не менее кое с чем удавалось пробиться. Мало того;