Читая сборник статей М. Чарного

М. Чарный, Жизнь и литература, изд. «Советский писатель», М. 1957, 504 стр.

«Макара Нагульнова я узнал бы на улице, в толпе, на расстоянии. Я узнал бы его по твердой и напряженной повадке бойца, всегда готового встретить нападение, по лицу, отточенному болью старых ран и постоянной тревогой за большое дело.

– Товарищ Макар, это вы? Из Гремячего Лога, из «Поднятой целины»?

…И стал бы с волнением ждать разговора о мировой революции…»

Свободно вылившаяся «преамбула» эта, открывающая одну из статей новой книги Марка Чарного, остановила наше внимание не случайно. Конечно, она очень непохожа на чинные, «эпически» высокопарные зачины многих работ о М. Шолохове. Но дело не только в этом.

Есть в критической манере М. Чарного эта взволнованность, есть искренняя влюбленность в любимые книги и любимых героев, особое видение их. Он не стесняется вынести свои простые, естественные впечатления на суд читателя наравне с теоретическими соображениями. И правильно делает.

Эмоциональность не вредит ясности научного изложения, а усиливает его убедительность. И если этой страстности еще мало в наших статьях, то от этого страдает, несомненно, и воздействие заключенных в них теоретических, научных истин.

Но откуда сухость, скучный тон в разговоре о литературе? На наш взгляд, очень верно замечание Е. Стариковой: «Говоря о художественных произведениях, мы слишком часто применяем слова «правильно» или «неправильно» и слишком редко слово «прекрасно». Конечно, не так уж много появляется произведений, к которым можно по праву применить это слово. Но говоря о художественной литературе, мы обязаны видеть в ней хотя бы в потенциале, в идеале, в замысле явление эстетическое».

Присоединяясь к суждению Е. Стариковой, мы, как и она, ни в коей мере ае умаляем значения этих двух важнейших критериев «правильно» и «неправильно». В них критика произносит свой приговор действительности, в них же выполняет и свою роль учебника жизни. В любой статье Чернышевского, Добролюбова или Писарева мы ясно видим, что они считали общественно правильным в анализируемом произведении, а что – «неправильным». И если мы говорим о повышении доли «прекрасного» в наших суждениях о литературе, то только для того, чтобы дополнить основательность их, – сделать более вескими названные выше критерии общественной правильности и неправильности.

Позиция М. Чарного в значительной мере основательна именно потому, что необходимейшие «правильно» и «неправильно» проникнуты этим «прекрасно». О чем бы ни писал он – о романах А. Толстого, повестях В. Некрасова, стихах С. Кирсанова, – раньше всего он видит в литературе чудесное создание человеческого ума и фантазии. Отсюда – восторженность сопереживаний. Отсюда же – упрямая устремленность М. Чарного к спору, к полемике. Не находя порой острого противника среди собратьев по перу (а при некоторой приглаженности, бесколоритности многих статей это и впрямь трудная задача), он измышляет противника сам и спорит с ним – так построены две оригинальные статьи «Диалог о герое» и «Диалог о качестве». И даже ряд статей, где оппонента – вымышленного или реального – нет, по своей динамичности, порывистости, сгущенности примеров и доводов кажутся тоже высвобожденными из диалога речами одного из полемистов. И общей картины увлеченного спора не нарушает то, что порой в самый его разгар М. Чарный извлекает из книжного шкафа том Дидро, Лансона или Короленко, чтобы перевести голос на цитате. В эти моменты, когда критик не полагается на одну страстность интонации, а основывается на глубоких познаниях исследователя-специалиста, его позиция находит ту заветную точку опоры, пользуясь которой, он умеет интересно осветить некоторые важные проблемы литературного движения.

Несомненно, любимейшим писателем критика является А. Толстой. Ему посвящена добрая половина разделов книги. Об А. Толстом в последние годы появился ряд работ. Для сравнения остановимся на одном из исследований – на книге А. Алпатова «А. Н. Толстой» (изд. Московского университета, 1955). Известно, какую роль сыграла в судьбе писателя Октябрьская революция. Сам А. Толстой признавался: «Если бы не было революции, в лучшем случае меня бы ожидала участь Потапенко: серая, бесцветная деятельность дореволюционного, среднего писателя»… Но это стало ясно самому писателю много позднее. В первые же годы после Октября путь его к принятию революции был крайне сложен, был подлинным «хождением по мукам».

Как подходит к этому периоду в своей во многом интересной, но и во многом, как нам кажется, спорной книге А. Алпатов? Исследуя роман «Сестры» (1921), он так «рассортировывает» ошибки и верные мысли писателя: