Четыре выпуска Пушкинского временника
«Временник Пушкинской комиссии», 1962, Изд. АН СССР, М. – Л. 1963. 107 стр.; то же, 1963, «Наука», М. -Л. 1966. 126 стр.; то же, 1964 «Наука», Л. 1967, 85 стр.; то же, 1965, «Наука», Л. 1968, 95 стр.
Каждый, кто сколько-нибудь серьезно занимался изученном творчества Пушкина, хорошо знает пятитомное издание «Временник Пушкинской комиссии» (шесть выпусков, 1936 – 1941). Ссылки на помещенные в нем труды содержатся почти в любом обстоятельном исследовании пушкинского творчества и пушкинской биографии, в том числе и в новейших книгах и статьях. Это не удивительно: «Временник» объединял на своих страницах лучшие научные силы тех лет, в нем печатались М. Азадовский, А. Ахматова, С. Бонди, Д. Благой, Г. Винокур, В. Виноградов, Б. Томашевский, Ю. Тынянов, М. Цявловский и многие другие выдающиеся ученые, первые пушкинисты советской эпохи. В то же время «Временник» продолжал самые плодотворные традиции дореволюционного пушкиноведения. Сама Пушкинская комиссия Академии наук, образованная в 1900 году постановлением Отделения русского языка и словесности, явилась одним из первых начинаний в коллективной работе русских пушкинистов. С тех пор комиссия работала с большей или меньшей интенсивностью, но прервала свою деятельность лишь в годы Великой Отечественной войны и была вновь создана постановлением Президиума Академии наук СССР в 1958 году.
В 1962 году, когда отмечалось 125 лет со дня гибели поэта, возобновилось и издание «Временника Пушкинской комиссия», – к настоящему времени вышло четыре выпуска. Сейчас это иное, чем прежде, издание, с иным, более узким кругом задач, не говоря уже о том, что выпуски прежнего «Временника» в пять-шесть раз превышали выпуски нынешнего в объеме. Функции довоенного «Временника», в котором помещались новые тексты Пушкина, большие исследования, проблемные статьи, полемические выступления, дискуссии, материалы и сообщения, рецензии и обзоры, хроника, – эти функции как бы разделились между двумя изданиями: большими академическими сборниками «Пушкин. Исследования и материалы», выпускаемыми Пушкинским домом, структура которых во многом повторяет структуру довоенного «Временника» (хотя и в суженном виде), и новым маленьким «Временником», на долю которого остались только рубрики «Материалы и сообщения», «Обзоры» и «Хроника».
Как показывают вышедшие четыре выпуска, в этих скромных пределах «Временник» выполняет весьма важные задачи; сейчас особенно наглядно видно, насколько труднее было работать пушкинистам без такого повременного издания, периодически собирающего под одной обложкой значительную часть сведений о ходе изучения пушкинского творчества.
Основная и важнейшая часть «Временника», – конечно, отдел «Материалы и сообщения», в котором в свою очередь главную роль играют сообщения о новонайденных автографах поэта, публикации новых текстов и сведений. Среди них есть несколько особенно значительных материалов.
Большую ценность представляет уже достаточно широко известный не только специалистам экземпляр книги В. Скотта «Айвенго» («Ивангое») с автографами и рисунками Пушкина, подаренный поэтом педагогу А. Раменскому в 1829 году и найденный в 1962 году. Во втором выпуске «Временника» ему посвящено обширное сообщение (правильнее было бы скапать – исследование) Т. Цявловской, в котором эта находка рассматривается тщательно и всесторонне. Новый документ заключает интереснейшую информацию, в частности дополняет наши сведения о биографии и окружении Пушкина, о маршрутах его поездок; дает еще один рисунок на преследовавшую его тему казни декабристов, пятый из таких рисунков и лучший из них; на книге есть новый авторский текст шести стихов из так называемой «десятой главы»»Евгения Онегина» («При разработке спорного вопроса о том, для которой из глав «Евгения Онегина» – восьмой или десятой – предназначались «декабристские строфы», а вместе с ними и вся «славная хроника», датировка публикуемой записи на книге будет играть существенную роль», – замечает Т. Цявловская). Наконец, книжка и сопутствующие ей семейные воспоминания Раменских, также приведенные в сообщении, дают материал для размышлений, над возникновением замысла «Русалки». Дело в том, что на книге рукою Пушкина написаны известные четыре стиха «Как счастлив я, когда могу покинуть», предназначавшиеся в свое время для монолога князя; в то же время в семейных преданиях Раменских содержится утверждение, что сюжет «Русалки» восходит к местному преданию о гибели девушки. Психологически вполне оправданно, что Пушкин, очутившись в этих краях, написал на книге, даримой местному жителю, именно эти стихи, – и это могло иметь, по словам Т. Цявловской, «им обоим понятный смысл»; достаточно веское свидетельство в пользу того, чтобы соотносить сюжет «Русалки» с упомянутой легендой более уверенно, чем это делает Т. Цявловская.
В сообщении Н. Измайлова «Пушкин в переписке и дневниках современников» (первый выпуск «Временника»), в частности, опубликованы впервые на русском языке интереснейшие отрывки из дневника графини Д. Фикельмон, дочери Е. Хитрово, относящиеся к Пушкину. Сама рукопись дневника находится в Государственном архиве Чехословакии в г. Дечине; все «пушкинские» записи, в том числе рассказ Д. Фикельмон о дуэли и смерти поэта, напечатаны пражским профессором А. Флоровским в журнале «Slavia».
Важные уточнения и поправки в наши представления о творческой истории некоторых пушкинских произведений вносят такие публикации, как «Новый автограф стихотворения Пушкина «На холмах Грузии» М. Алексеева (второй выпуск), «Вновь найденный автограф Пушкина – записка «О народном воспитании» Н. Измайлова (третий выпуск), «К изучению «Русского Пелама» А. С. Пушкина» П. Казанцева (там же) и др. Сообщение о «Русском Пеламе», основанное на архивных материалах, заключает убедительные доказательства того, что среди реально-бытовых источников пушкинского замысла очень важное место принадлежало быту и судьбе семейства одного из близких знакомых Пушкина Никиты Всеволожского.
Среди сведений о новых автографах Пушкина, помещенных в обзоре Р. Теребениной (четвертый выпуск), очень интересны сообщения о новообнаруженном черновом наброске стихотворения про дожа и догарессу «В голубом небесном поле» (автор обзора, проанализировав автограф, предлагает новое чтение основного текста этого наброска) и о листке с рисунком пирамиды и надписями, сделанными Пушкиным во время беседы с известным русским египтологом И. Гульяновым, адресатом пушкинского «Ответа анониму».
Насколько важно сообщение Е. Музы и Д. Сеземан «Неизвестное письмо Николая I о дуэли и смерти Пушкина» (первый выпуск), можно судить по отрывку из самого этого письма императора к сестре Марии Павловне в Германию (на французском языке): «Здесь нет ничего такого любопытного, о чем бы я мог тебе сообщить. Событием дня является трагическая смерть пресловутого (trop fameux) Пушкина, убитого на дуэли неким, чья вина была в том, что он, в числе многих других, находил жену Пушкина прекрасной, притом что она не была решительно ни в чем виновата.
Пушкин был другого мнения и оскорбил своего противника столь недостойным образом, что никакой иной исход дела был невозможен. По крайней мере он умер христианином. Эта история наделала много шума, а так как люди всегда люди, истина, с которой ты не будешь спорить, размышление весьма глубокое, то болтали много; а я слушал – занятие, идущее впрок тому, кто умеет слушать. Вот единственное примечательное происшествие».
Этому высказыванию российского самодержца, бесспорно, предстоит занять очень важное место в будущих работах о трагедии Пушкина; оно ярким «прямым» светом освещает роль двора и власти в этой трагедии и, как справедливо пишут авторы сообщения, содержит «как бы программу изложения событий, официальную версию». Письмо, помимо этого, содержит психологические уловки, характерные для высокопоставленного участника преступления: преуменьшение значения трагедии, признание ее «нет избежности», стремление обелить непосредственного убийцу и свалить ответственность на жертву, оклеветав ее. Авторы сообщения не отметили в своем комментарии одну деталь: Николай пишет не только о том, что Пушкин «оскорбил своего противника… недостойным образом», но и умело намекает: поэт вроде бы и к жене своей имел какие-то претензии («…она не была решительно ни в чем виновата. Пушкин был другого мнения…»), что является, как известно, прямой ложью. Что касается подтекста и реального смысла весьма откровенного признания: «я слушал – занятие, идущее впрок тому, кто умеет слушать», – то оно говорит само за себя.
Большая группа сообщений основана не на новонайденных текстах и документах, а представляет собою переосмысление и новое исследование материалов, более или менее известных. Среди таких работ – «Пушкин и декабристы» Л. Крестовой (первый выпуск), где делается новая попытка интерпретации известной записи Пушкина «И я бы мог как [шут на]», рядом с рисунком виселицы; «К цензурной истории «Путешествия в Арзрум» Я. Левкович (третий выпуск), где автор, сопоставляя и переосмысляя некоторые факты и тексты, приходит к выводу, что от редакторской руки царя пострадал не только тот отрывок из «Путешествия в Арзрум», который был в свое время напечатан в «Литературной газете», но и весь текст пушкинского произведения.
Особый интерес представляет помещенная в четвертом выпуске статья В. Вацуро «К изучению «Литературной газеты» Дельвига – Сомова». Речь идет о небольшой рецензии на роман В. Ушакова «Киргиз-кайсак», напечатанной в N 5 «Литературной газеты» от 21 января 1831 года, подписанной «Изд.» и традиционно приписываемой О. Сомову. В. Вацуро доказывает – и весьма убедительно доказывает, сопоставляя тексты и анализируя литературную обстановку того времени, – что рецензия эта может принадлежать перу Пушкина, непосредственно примыкая к его полемике с Булгариным насчет «аристократии», «шестисотлетнего дворянства», «мещанах во дворянстве», к таким произведениям, как «Моя родословная» и «Опыт отражения некоторых нелитературных обвинений».
Содержательные публикации посвящены пушкинскому окружению, новонайденным отзывам современников (например, Л. Голенищева-Кутузова, Е. Хитрово, А. Перовского) о творчестве поэта.
Значительно слабее отдел «Обзоры». Не говоря уже о том, что из четырех выпусков лишь два первых содержат обзоры «Пушкиниана в периодике и сборниках статей»; не говоря о том, что помещаемые под той же рубрикой перечни новых книг о Пушкине (не снабженные даже краткими аннотациями) никак обзорами не назовешь, – те обзоры, которые имеются, тоже могут носить это название с большой натяжкой. Это скорее беглые перечисления статей с краткой характеристикой тематики каждой из них (а иногда и целых групп статей) и основных выводов. Элемент обобщения, критического анализа, то есть элемент, присущий именно научному обзору, здесь крайне слаб. Понятно, что «Временник» в настоящем своем объеме и не может претендовать в этом жанре на что-либо выходящее за рамки полезной библиографической информации; тем не менее отсутствие в специально «пушкинском» научном издании настоящего научного обзора литературы (не говорим уже о такой роскоши, как рецензии – хотя бы короткие, хотя бы на самые заметные труды) выглядит странно. Совершенно необходимы обзоры зарубежной литературы по Пушкину – и книг и периодики; – это уже обещано редакцией «Временника», но если они будут строиться на тех же принципах, что и обзоры отечественной пушкинианы, то проку от них будет немного.
Вообще говоря, при всех положительных качествах нового «Временника» по-настоящему серьезный разговор о нем должен начинаться с вопроса о его объеме. Нынешний ничтожный объем этого издания вынуждает его быть и половинчатым и эмпиричным. Но нельзя забывать, что пушкиноведение сейчас представляет собою настолько могучую и разветвленную отрасль советской науки о литературе, что солидное периодическое издание, достойно продолжающее и развивающее традиции довоенного «Временника», совершенно необходимо. Сборники «Пушкин. Исследования и материалы» не могут претендовать на такую роль хотя бы потому, что сборники эти не периодические, выходят крайне редко, от случая к случаю. И вместо того, чтобы выпускать два пушкинских издания – «Исследования и материалы» и «Временник», – было бы целесообразно сосредоточить силы на одном из них, а именно на «Временнике Пушкинской комиссии», который выходил бы, скажем, ежегодно, по возможности в определенные сроки, охватывал бы материал за последний год, а не двух- трехлетней давности, как это имеет место в нынешнем «Временнике» (за исключением первого его выпуска).
В таком издании, при таком же хотя бы его объеме, каков был объем прежнего «Временника», нашлось бы место и для публикации новых документов, и для статей историко-литературного, проблемного, теоретического характера, и для обстоятельных обзоров литературы, советской и зарубежной, и для рецензий на наиболее значительные работы пушкинистов, и для дискуссионной трибуны, и для библиографической информации и хроники.
Нет ни малейшего сомнения, что такое издание нашло бы очень широкий спрос – и не только среди специалистов. Необходимо учесть, что любая книга о Пушкине – даже книга весьма специального рода – исчезает с прилавков в течение нескольких дней – таков всенародный интерес к Пушкину. «Толстый» пушкинский научный альманах, без сомнения, имел бы для нашей культуры большое значение.