Чернышевский в романе В. Набокова «Дар» (К предыстории вопроса)

Лишь в 1990 году отечественный читатель получил возможность познакомиться с романом В. Набокова «Дар». К тому времени Чернышевский еще оставался персонажем номер один в советском литературоведении. Сотни книг, статей, диссертаций, ежегодные саратовские сборники, юбилейные торжества – казалось, наша тяжелая научная артиллерия камня на камне не оставит от сочинения эмигранта.

Произошло же нечто непредвиденное и странное, то есть не произошло ровным счетом ничего. Наш философско-филологический олимп в одночасье предал своего кумира, не отреагировав на публикацию ни единым словом. И добро бы речь шла именно о фельетонной выходке, достойной лишь презрительного умолчания. Но нет, четвертая глава – это скрупулезное, поражающее в том числе филологической культурой исследование литературной и человеческой биографии Чернышевского. Оно просто не имело права остаться без ответа со стороны бесчисленных «специалистов по Чернышевскому». И вот такой конфуз…

Так или иначе, фактом своей публикации роман Набокова введен в литературно-критический оборот и по замечательной резкости суждений об авторе «Что делать?» взывает о хотя бы запоздалой оценке этой бескомпромиссной негации.

Прежде всего надлежит уточнить, что Набоков принадлежал к числу «последних могикан» просвещенной дворянской элиты, не нашедших общего языка даже со сменовеховской эмиграцией по причине ее либерально-демократического прошлого. Почти Исторические временные дистанции, сложившие литературное поприще Набокова (автор «Лолиты» и один из законодателей современной западноевропейской прозы начинал свой писательский путь в одно десятилетие с И. Буниным), мешают увидеть в нем родовую сущность русского аристократа, идейно-психологически замкнутого на эстетической культуре избранного меньшинства. Между тем дед Набокова, придворный сановник и министр юстиции при Александре III, лично отдал Чернышевского под надзор полиции после астраханской ссылки¹, а, как явствует из мемуарно-биографического пласта набоковской прозы, Набоковы-старшие были для писателя объектом ностальгического обожания.

Имеется плодотворная исследовательская перспектива рассмотреть оппозицию «Набоков-Чернышевский» как завершение противостояния, длившегося в русской литературе на протяжении целого века. Отважно совместив в «Даре» право художника с полномочиями историка литературы, Набоков довел до геркулесовых столпов отрицания всю «гражданскую» линию отечественной словесности, закономерно увидев ее главного законодателя именно в Чернышевском.

Однако «античернышевский» пафос четвертой главы романа заключается не в теоретических разоблачениях. Автор «Дара» не приемлет самой ментальности, человеческой сущности демократа и разночинца, улавливая в ней лишь однобокую посредственность, «грядущего хама» русской истории. В «Даре», на наш взгляд, абсолютно полно выражен феномен психофизического неприятия социального парвеню, плебея, претендующего на равноправное место в пантеоне русской культуры.

Как уже было сказано, корни этого неприятия уходят в середину минувшего столетия, когда общепризнанные корифеи пера, «парнасские помещики» (выражение Н. Полевого) вдруг обнаружили себя в окружении литературных поденщиков, пролетариев умственного труда, заполонивших редакции «Современника», «Времени», «Эпохи», «Русского слова». К тому же, вспоминает М. Антонович, «эти новые сотрудники не только относились к приятелям Некрасова, старым, заслуженным литераторам, без должного почтения и уважения, но еще позволяли себе посматривать на них свысока, относиться к ним покровительственно, как относились в известном романе «дети» к «отцам», как Базаров – к родителям Аркадия и к его почтенному дядюшке» ².

Назревал один из самых громких конфликтов в русской литературе, и с приходом в «Современник» Добролюбова, привлеченного туда Чернышевским с редакторского согласия Некрасова, этот конфликт разразился. Л. Толстой, Тургенев, Фет, Дружинин в ультимативной форме потребовали от Некрасова изгнания «семинаристов» и «кухаркиных детей» из журнала, грозя в противном случае коллективным бойкотом «Современника».

Этому ультиматуму предшествовал скандальный эпизод с опубликованной в «Библиотеке для чтения», а затем поставленной на домашнем театре А. Штакеншнейдер «Школой гостеприимства», где Чернышевский был представлен гнусной окололитературной рептилией, ворующей носовые платки у хозяев хлебосольного дворянского дома, в котором угадывалось тургеневское Спасское-Лутовиново.

В 1864 году, уже находясь в Алексеевском равелине Петропавловской крепости, Чернышевский стал объектом еще одного литературного пасквиля. Речь идет о «Зараженном семействе» Л. Толстого, изобиловавшем такими грубыми выпадами в адрес автора «Что делать?», что это вызвало отрицательную реакцию даже у тех, к кому Л. Толстой обращался с энергическими хлопотами о постановке пьесы. «Это такое безобразие, что у меня положительно завяли уши от его чтения» ³, – писал А. Островский Некрасову.

К чести Л. Толстого, он вовремя отказался от своей оскорбительной затеи. «Зараженное семейство» не только никогда не было поставлено на сцене, но впервые опубликовано лишь в 1928 году, после смерти автора. (Без малого через столетие эта история повторится буквально. Русская эмигрантская общественность настолько возмутилась интерпретацией личности Чернышевского в «Даре», что редакция «Современных записок», где впервые публиковался роман, изъяла четвертую главу из печатного текста, и в полном объеме «Дар» увидел свет только в 1952 году.) Как отмечает один из исследователей, Л. Толстой даже не пытался в своем «Зараженном семействе» полемизировать со взглядами автора «Что делать?», подвергнув вместо этого грубым поношениям личность самого автора⁴.

Действительно, личность Чернышевского вызывала у Л. Толстого неприязнь, доходящую до ненависти. «Срам с этим клопо-воняющим господином. Его так и слышишь тоненький, неприятный голосок, говорящий тупые неприятности и разгорающийся еще более от того, что говорить он не умеет и голос скверный… И возмущается в своем уголке, покуда никто не сказал цыц и не посмотрел в глаза» ⁵.

Не менее темпераментно отзывался о Чернышевском Тургенев:

«Ах, да! чуть было не забыл… Григорович!.. Я имел неоднократно несчастье заступаться перед Вами за пахнущего клопами (иначе я его теперь не называю) – примите мое раскаяние – и клятву – отныне преследовать, презирать и уничтожать его всеми дозволенными и в особенности недозволенными средствами!.. Я прочел его отвратительную книгу, эту поганую мертвечину, которую «Современник» не устыдился разбирать серьезно… Raca! Raca! Raca! Вы знаете, что ужаснее этого еврейского проклятия нет ничего на свете» ⁶ (подчеркнуто мной. – В.С. ).

1. См. об этом: «Дело Департамента Полиции N 3892 «О государственном преступнике Чернышевском» (АОР, переменный фонд N 3057), лл. 7,8; см. также: Ю. Стеклов, Н. Г. Чернышевский, т. 2, М. – Л., 1928.[↩]
2. М. Антонович,Из воспоминаний о Николае Алексеевиче Некрасове. – В кн.: «Шестидесятые годы», М. -Л., 1933, с. 189.[↩]
3. А. Я. Островский, Полн. собр. соч., т. XIV, М., 1953, с. 113.[↩]
4. Г. Е. Тамарченко, Чернышевский-романист, Л., 1976, с. 343.[↩]
5. Л. Н. Толстой, Полн. собр. соч. (Юбилейное), т. 60, с. 74 – 75.[↩]
6. И. С. Тургенев, Полн. собр. соч. и писем в 30-ти томах. Письма в 18-ти томах, т. 3, М., 1987, с. 42 – 43.[↩]