Среди журналов и газет

180-летию со дня рождения А. В. Сухово-Кобылина посвящена подборка материалов, помещенная в N 4 литературно-исторического журнала «Русь» за 1997 год. Это издание учреждено Владимирской, Ивановской, Костромской и Ярославской писательскими организациями. Блок статей и публикаций, связанных с упомянутым юбилеем, помещен в разделе «Краеведческий изборник».

Заметка Маргариты Бекке – главного библиографа отдела краеведения Ярославской областной научной библиотеки имени Н. А. Некрасова – «Мы считаем его земляком» повествует о связи Сухово-Кобылина с Ярославской губернией. «В селе Новом Мологского уезда (ныне Некоузского района) и в окрестных деревнях находились поместья старинного дворянского рода Сухово-Кобылиных. До настоящего времени стоит полуразрушенная приусадебная Троицкая церковь… От усадьбы в селе Новом сохранился лишь флигель, где жил управляющий имением». Далее автор заметки приводит слова одного из современников писателя: «Среди старожилов Ярославля до настоящего времени сохранились сведения о подробностях той семейной эпопеи, которая дала мысль А. В. Сухово-Кобылину нарисовать типическую фигуру Кречинского. Многие из характерных черт комедии взяты из ярославской жизни, близко известной автору – местному землевладельцу». «Преданье связывает главную личность его […] комедии с неким аферистом Крысинским, полем действия которого, в 1840 – 1850-х годах, была Ярославская губерния»…

«В списке действующих лиц комедии «Свадьба Кречинского» первым стоит Петр Константинович Муромский, о котором сказано, что он «зажиточный ярославский помещик, деревенский житель, человек лет под 60». В делах Ярославского архива эта фамилия встречается довольно часто, попадается даже полный тезка героя. Привлекает внимание и название имения Муромцевых – Головково. Деревня с таким названием реально существовала недалеко от усадьбы Новое.

По версии В. Гиляровского (в кн. «Друзья и встречи», М., 1934), некоего Алексея Антоновича – прототипа Расплюева – поймали на мошенничестве в бильярдной трактира при гостинице «Столбы», здание которой сохранилось на нынешней улице Андропова в Ярославле.

В 1871 году, по совету К. Д. Ушинского, Александр Васильевич продал усадьбу Новое для размещения в ней учительской семинарии, которая существовала до 1914 года и дала Ярославской губернии сотни учителей. После пожара, уничтожившего все учебные здания (и почти все усадебные постройки), семинария была переведена в Углич».

После заметки М. Бекке напечатаны извлеченные из журнала «Русская старина» биографические очерки современников Сухово-Кобылина: А. Рембелинского, П. Боборыкина и К. Сходнева.

Заглавием очерка А. Рембелинского «С кровью сердца вырванное дело…» послужили слова Сухово-Кобылина из предисловия к книге «Картины прошлого», где была опубликована его трилогия. В очерке «несколькими лишними штрихами» дополнено дело самого Сухово-Кобылина по обвинению в убийстве Симон-Деманш, хотя автор и не пытается «проливать какой-либо свет на это дело».

«Я познакомился с покойным А. В. Сухово-Кобылиным в качестве его ближайшего соседа по имению Тульской губ., Чернского уезда, в начале 70-х годов прошлого столетия, и затем до 1903 г., года его смерти, был с ним в непосредственных и близких сношениях. Ко времени нашего знакомства А. В. был уже 60-летний старик, но стариком его можно было назвать лишь по его годам, в сущности это был среднего роста, с черными как смоль волосами, коренастый, необыкновенно крепкого сложения, черноглазый, энергичный мужчина, которому на первый взгляд трудно было бы дать более 45 лет.

И в нем, и в его внешности, в костюме, в говоре, можно сказать, великорусском доброго старого времени, переходившем внезапно на французскую речь с чисто парижским жаргоном, опять-таки отзывавшимся и Ламартином и Виктором Гюго, и в обстановке его чисто русского помещичьего дома, но с меблировкою французского Style Empire, и дорогими картинами иностранных мастеров, все было двойственно, тут на каждом шагу переплеталась матушка Русь и Запад с его веяниями…

На всем существовании Сухово-Кобылина в его Чернской Кобылинке лежала эта упомянутая мной двойственность. С одной стороны, это был несомненный русский барин, с присущими этому типу достоинствами и недостатками, барин прежней крепостной эпохи с ее тенденциями; с другой, по вкусам и симпатиям, он был западник… Подчас и в минуты увлечения он был чрезвычайно интересный рассказчик, речь его, всегда образная и оригинальная, была часто увлекательная; при всех присущих ему парадоксах, спорщик он был также очень энергичный и подчас очень горячий».

Повествуя о некоторых обстоятельствах дела Сухово-Кобылина, Рембелинский отмечает, как они были воспроизведены в его драматургии. Характерна сцена дачи Сухово-Кобылиным взятки прокурору N, от которого зависело заключение по делу писателя, которое должно было поступить в Сенат. Получив от Сухово-Кобылина билет опекунского Совета в 5000 рублей ассигнациями, N заверил его в том, что «его заключение будет совершенно в его пользу и что он может быть уверен в том, что выйдет чист из дела». Желая убедиться в этом, Сухово-Кобылин «с помощью гонорара, уже в микроскопическом размере против прокурорского», получил доступ к документам «и к ужасу своему убедился, что смысл этого заключения значительно разнился от того, что ему только что сказал прокурор… Человек весьма горячий и вспыльчивый, он вне себя врывается вновь в кабинет N и начинает его упрекать в двоедушии… «Я сейчас крикну на весь департамент, что я дал вам взятку в 5000 руб., у меня записан N билета, вас обыщут и найдут билет в вашем кармане!», и с этими словами Сухово-Кобылин взялся за ручки двери. Тогда N с присущим ему олимпийским величием… вынул сложенный билет из кармана, торжественно положил его себе в рот и проглотил! И затем спокойно промолвил: «Зовите департамент! А я велю вас вывести. Не забудьте, что здесь высшее присутственное место в Империи, здесь зерцало!»… Сцена эта, по словам Сухово-Кобылина, воспроизведена им хотя и в другом варианте в его комедии «Дело», шедшей после 25-летнего нахождения под спудом под наименованием «Отжитое время», на сцене. Там Муромский вручает директору департамента Варравину пакет с деньгами, тот уносит пакет за сцену, опоражнивает его, и вынося пустой пакет на сцену, укоряет Муромского в намерении дать ему взятку… По словам того же Сухово-Кобылина, его комедия «Дело» есть собственное его, Кобылина, дело».

Возвращаясь к обстоятельствам расследования убийства Симон-Деманш, Рембелинский отмечает, что «злосчастное это дело имело огромное моральное влияние на покойного А. В. Сухово-Кобылина и на всю его деятельность: он отказался от света, от всякой общественной деятельности, зарыл себя в деревне и умер на чужбине, где и похоронен, всеми забытый, хотя и дожил до весьма преклонных лет».

Характерный портрет Сухово-Кобылина можно найти в кратком биографическом очерке П. Боборыкина «Повитый трагической легендой»: «Автор «Свадьбы Кречинского» только с начала 60-х годов стал показываться в петербургском свете. Я впервые увидел его в итальянской опере, когда он, в антрактах, входил в ложи тогдашних «львиц». Он смотрелся тогда еще молодым мужчиной: сильный брюнет, с большими бакенбардами, очень барственный и эффектный. На нем остался налет подозрения не больше, не меньше, как в совершении убийства». Коротко упомянув об обстоятельствах убийства Симон-Деманш, Боборыкин повествует о хлопотах престарелого драматурга относительно «материальной судьбы»»Свадьбы Кречинского» в Александрийском театре. «Дирекция, по оплошности ли автора, когда комедия его шла на столичных сценах, или по чему другому, – ничего не платила ему за пьесу, которая в течение тридцати с лишком лет дала ей не один десяток тысяч рублей сбору. Состоялось запоздалое соглашение, и сумма, полученная автором «Свадьбы Кречинского», далеко не представляла собою гонорара, какой он имел бы право получить, особенно по новым правилам 80-х годов…

Хотя он, кажется, немного красил себе волосы, но, все-таки, поражал своим бодрым видом, тоном, движениями. А ему тогда было уже чуть не под восемьдесят лет… Фешенебля в нем уже не осталось ничего. Одевался он прилично – и только. И никаких старомодных претензий и замашек также не выказывал. Может быть, долгая жизнь во Франции стряхнула с него прежние повадки. Говорил он хорошим русским языком с некоторыми старинными ударениями и звуками, например, произносил: не «философ», а «филозоф»…

Тогдашним нашим литературным и общественным движением он мало интересовался, хотя говорил обо всем без старческого брюзжания. И театр уже ушел от него; но чувствовалось, что он себя ставил в ряду первых корифеев русского театра: Грибоедов, Гоголь, он, а потом уже Островский».

Завершает подборку биографических очерков современников драматурга небольшая зарисовка К. Ходнева «Случайная встреча», который был случайным попутчиком Сухово-Кобылина «в спальном вагоне второго класса» в 1888 году по пути из Москвы в Петербург. «Четыре места нашего отделения были заняты с первым звонком… прежде чем поезд отошел, сидевший у окна, наискось от меня, старик заснул. Моим соседом был подполковник гренадерского полка, в очках… а напротив меня поместился плотный господин в бобровом воротнике и боярской меховой шапке, лет пятидесяти.

Когда поезд тронулся, старик проснулся. Наружность его носила печать изящества, предшествовавшего нашему поколению. Черные волосы были зачесаны височками, красивые усы и изящно расчесанная небольшая борода, очень темного цвета, не могли скрыть старческую, несколько вольтеровскую, складку рта; нос с горбинкой и яркие, легко загоравшиеся в разговоре карие глаза привлекли сразу внимание к его красивому, благородному лицу».