Борис Рыжий: поэтика и художественный мир

Борис Рыжий: поэтика и художественный мир: Сб. науч. ст. и докл. / Под ред. Н. Л. Быстрова, Т. А. Арсеновой. М.; Екатеринбург: Кабинетный ученый, 2015. 228 с., ил.

Книга продолжает ряд уже довольно многочисленных исследований, посвященных жизни и творчеству «последнего советского поэта» Бориса Рыжего. Однако если работы А. Кузина [Кузин], Ю. Казарина [Казарин] и И. Фаликова [Фаликов] обращены в первую очередь к биографии автора, то рецензируемый сборник (производящий впечатление редкой научной целостности) представляет собой первый в России монографический очерк его поэтики. В основу издания положены материалы конференции «Творчество Бориса Рыжего и современная русская поэзия», состоявшейся в 2014 году в Екатеринбургском гуманитарном университете. Проблематикой конференции обусловлена и структура книги: в первом разделе — «Интертекстуальные переклички и параллели» — исследуются генетические и типологические связи Б. Рыжего как с литературной классикой, так и с творчеством старших современников; во втором — «Грани поэтического мира» — объектом рассмотрения становятся важнейшие для автора образы и мотивы, репрезентирующие особенности его художественного мышления. Завершается сборник обстоятельным списком публикаций о Рыжем и богатым иллюстративным материалом — фотографиями из архива поэта и его ближайшего окружения.

Уже сам характер книги делает неправомерными упреки в неполноте или субъективности того перечня имен, которыми представлен контекст творчества Рыжего. Однако фигуры М. Лермонтова и В. Маяковского, И. Бродского и С. Гандлевского вовсе не выглядят в нем случайными: с каждым из них у поэта выстраивается напряженный диалог, а его результатом оказывается не столько постмодернистское присвоение «чужого», сколько возникновение особого типа сознания, для которого слово является первичной и самой что ни на есть настоящей реальностью. Литературный фон поэзии Рыжего изучен уже достаточно основательно (наряду с упомянутыми назовем хотя бы работы А. Арьева и Л. Бельской), однако авторам сборника обычно удается найти индивидуальный исследовательский ракурс, поэтому едва ли не все параллели оригинальны и глубоко обоснованны.

Так, в статье К. Комарова о Рыжем и Маяковском наибольший интерес представляют частные и отнюдь не очевидные суждения — например, о том, что для обоих ее героев коррелятом телесности выступает «тема мучительности и трагедийности поэтического творчества» (с. 53). А в работе А. Миронова прослеживаются трансформации восходящего к Лермонтову мотива благодарности, причем не только у Рыжего, но и у Л. Губанова. В результате перед читателем разворачивается целая система текстов, каждый элемент которой одновременно и уникален, и генетически связан с другими. Подобных микрооткрытий немало и в статьях Н. Быстрова — о Рыжем и Бродском — и Л. Быкова — о Рыжем и Гандлевском. В частности, между героем стихотворения Рыжего «В безответственные семнадцать…» и биографической личностью Бродского обнаруживаются отношения эквивалентности, основанные на омонимии фамилии первого и принятого в дружеской среде прозвища второго. С Гандлевским младшего поэта роднит документальный характер «жизневосприятия», следствием которого у обоих становятся регулярные отсылки к миру кино, реализуемые, впрочем, совершенно по-разному (с. 15). В целом же очень точным кажется утверждение о том, что творчество предшественников осмысляется Рыжим «в форме непрерывного «притяжения-отталкивания»» (с. 21), поэтому каждый компаративный «сюжет» предполагает фиксацию не только сходств, но и значимых расхождений между поэтическими системами.

Вместе с тем методологические принципы, на которые опирается сопоставительный анализ, иногда выглядят довольно шаткими. Например, основанием для сближения Рыжего и Маяковского выступают не только литературные, но и различные сопутствующие факторы — характер творческого поведения, стилевые особенности эпистолярия и даже подчеркнутое равнодушие обоих к научной деятельности. При разговоре о мотиве благодарности практически игнорируется метапоэтическая проблематика, важная как для Лермонтова, так и для его последователей, а текстуальные параллели Рыжий — Бродский подчас весьма приблизительны (см. подобного рода примеры на с. 22 и 35). Наконец, положения о «ретроспективности» поэтического мышления, «контрапунктном» соединении в стихах Рыжего и Гандлевского «биографии и судьбы» (с. 12) отличаются высокой степенью абстракции и будут справедливы для авторов самой разной эстетической ориентации. Тем не менее оговоримся: перед нами как раз тот случай, когда достоинства книги во много раз весомее ее недостатков.

Что же касается художественного мира Рыжего, то, взятый в отдельности, вне поэтического контекста, он предстает как каталог весьма разнообразных, порой даже экзотических, образов и мотивов. Мнемонические, танатологические, патографические и металитературные мотивы соседствуют в нем с более или менее традиционными образами окна, дома, городского парка, чертова колеса и др. Такой подход позволяет охватить максимум материала и существенно расширить представления о мотивной сфере лирики Рыжего (до сих пор в центре внимания исследователей находились главным образом «музы и музыка» [Кучина], [Быстров]). Отдельно отметим работы О. Зырянова, Е. Коноплевой и Е. Иваниловой, обращенные к актуальным и почти не изученным вопросам — метрическому репертуару поэта и особенностям циклизации в его лирике. Особняком стоит и статья О. Дозморова, имеющая не столько филологический, сколько мемуарно-эссеистический характер: она посвящена жизнетворческой стратегии Рыжего, поэтому граница между лирическим субъектом стихотворений и реальной фигурой поэта, как часто бывает в подобных случаях, размывается. Зато дистанция между исследователем и его объектом выдерживается старательно: Дозморов стремится говорить о друге объективно — и, как правило, ему это удается. Иными словами, большинство статей сборника сфокусировано на локальных проблемах поэтики Рыжего, а иногда и на отдельных — наиболее репрезентативных — текстах.

Характерный пример такого точечного анализа — статья «Жить по кругу или жить по прямой?..» К. Верхейла, в которой подробно разбирается одно из самых известных стихотворений Рыжего — «Где обрывается память, начинается старая фильма…». Произведение рассматривается как своеобразный центон, сводящий вместе основные тематические линии творчества поэта. Каждый элемент целого, по мнению Верхейла, подчинен магистральной идее «кругового движения» (с. 121), которая, в свою очередь, восходит к ницшеанскому мотиву вечного возвращения, «замкнутости в порочном… круге существования на земле» (с. 122). Однако на фоне пушкинского «К***» (выявление тонких, как бы мерцающих, связей с ним — еще одна заслуга автора статьи) центральные образы стихотворения — «старая фильма» и «колесо обозрения» — лишаются своей негативной, «ницшеанской», семантики и сигнализируют исключительно о любви — к утраченному прошлому, «родительской семье», «месту разделенного счастья» (с. 127).

Конечно, многие вопросы на страницах книги только поставлены и пока еще очень далеки от разрешения. Так, стиховедческий аспект поэзии Рыжего фактически исчерпывается указанием на его излюбленные размеры, при этом незаслуженно мало внимания уделяется семантическим ореолам метра и — как следствие — характерным для автора механизмам освоения литературной традиции. В работах о циклизации акцент сделан на последовательном разборе едва ли не каждого произведения, в то время как контекстуальные связи, обеспечивающие их единство, зачастую остаются за пределами рассмотрения. В конечном итоге несложно оспорить и трактовку отдельных образов (например, колесо обозрения из стихотворения «Где обрывается память…» допустимо интерпретировать и как знак нуля, перехода в потусторонность), однако проделанной авторами работы это ни в коей мере не умаляет.

Преобразовать материалы конференции в полноценный коллективный труд — задача не из простых. Предпринятая редакторами Н. Быстровым и Т. Арсеновой попытка может быть признана удачной лишь отчасти: сборнику явно не хватает методологической статьи, где все наблюдения и подходы были бы сведены к общему смысловому знаменателю. Как бы то ни было, появление книги «Борис Рыжий: поэтика и художественный мир» нельзя не приветствовать.