Борис Эйхенбаум как литературный критик. Три заметки к теме

Ясно сознавая невозможность исчерпать в пределах одной статьи представление о Б. Эйхенбауме как участнике литературного процесса 1910-1940-х годов, сразу очертим ее границы. Нас будут интересовать прежде всего принципы Эйхенбаума как литературного критика, его взгляд на природу и задачи критики. Мы также будем стремиться показать единство мышления Эйхенбаума как филолога и критика. И обратимся к тем критическим выступлениям ученого (в основном, но не исключительно — ранним), которые до сих пор почти или совсем не попадали в поле зрения исследователей, не вошли в известные переиздания конца ХХ — начала ХХI века.

I

Б. Эйхенбаум становился участником литературного процесса в 1910-е годы — время, когда взаимодействие между литературой, филологией и критикой было как никогда тесным. Вместе с тем, пожалуй, только в ХХ веке критика начинает выделяться в самостоятельную область, и эстетическая мысль пытается определить ее границы. «Отчетливое разграничение критики и истории литературы — явление не столь уж давнее, — свидетельствовала Л. Гинзбург в интервью 1978 года. — ХIХ век этой специализации почти еще не знал»¹.

По окончании университета (1912 год) Эйхенбаум начинает сотрудничать в журналах и газетах. Хотя первая его публикация относится к 1907 году, все же регулярные выступления в печати начинаются с 1913 года. Круг интересов Эйхенбаума-критика достаточно широк: западная литература (французская поэзия и проза), русское и зарубежное литературоведение, современная русская литература (К. Бальмонт, М. Кузмин), французская философия (А. Бергсон). И если нам сейчас трудно судить о том, что в журналистской работе Эйхенбаума определялось его собственными интересами, а что — потребностями изданий, в которых он сотрудничал, то во всяком случае для самого молодого филолога здесь было что-то вполне органичное. «Соединить работу журнальную с научной — мой идеал»², — пишет он родителям в 1913 году.

Лишь спустя пять лет, в 1918 году (это же и время вступления в ОПОЯЗ), появляется статья Эйхенбаума «Речь о критике». Опубликованная в газете «Дело народа» (1918, 12 мая, № 40), она знаменовала не только сближение с футуризмом. Общий тон ее отсылает не столько к трудам ОПОЯЗа, сколько, в частности, к статье В. Шкловского «Искусство как прием». А Лев Толстой, на материале творчества которого Шкловский строил свою концепцию остранения и к которому апеллирует Эйхенбаум, вскоре и до конца жизни Эйхенбаума станет главным героем его филологических трудов.

Но «Речь о критике» интересна не только этим. В ней как будто соединились два Эйхенбаума — до «заражения» Шкловским и во время его. От Шкловского и футуристов — задиристый тон и стремление взорвать привычное представление об искусстве. От самого Эйхенбаума — ожидание нового в искусстве и критике. Разговор о критике кажется ему темой, «как ни странно, животрепещущей»³. «Я верю (как это ни странно тоже), что у нас скоро будет новая критика и новая история литературы», — пишет он (там же). Изменилось, по Эйхенбауму, соотношение жизни и искусства. «Жизнь стукнула нас по голове. Наши восприятия изменились…» (с. 329).

Перед критикой Эйхенбаум ставит ту же задачу, что и перед филологией. Опираясь на письмо Л. Толстого к Н. Страхову, где Толстой говорил о произведении как системе сцеплений, Эйхенбаум призывает критика и историка литературы к «варварскому», «дикарскому», то есть свежему взгляду на искусство как систему приемов. Важно заметить, впрочем, что это словосочетание относится к нашему времени и что ни у кого из опоязовцев слово «система» рядом со словами «сцепление» или «прием» не встречается.

Ближе всего к пониманию поэтики, стиля как системы подошел все же В. Жирмунский. Но похоже, что и Эйхенбаум рассматривает искусство и филологию как некоторое единство, если угодно, — как своего рода «систему». Любопытно при этом, какое место он отводит критике. Он уходит от соблазна объявить критику частью собственно литературы. Именно Эйхенбаум первым формулирует главное отличие критика от писателя: «от художника мы отличаемся тем, что не можем написать романа» (с. 330). Но критики, по Эйхенбауму, отличаются и от читателя: «тем, что не можем и не считаем возможным понять то, что он «понимает»» (там же), — тут Эйхенбаум не разделяет филологию и критику. Ясно, что под пониманием в кавычках он имеет в виду порочную практику вычитывания из произведения идей — то, против чего протестовали еще Тургенев и Толстой. Но даже интереснее другой вывод Эйхенбаума относительно критики, на первый взгляд, парадоксальный: «Художнику мы не нужны, но нужны искусству, которое хочет быть подлинным творчеством» (там же).

Литературную науку с критикой, по мысли Эйхенбаума, «связывает теория». О том, как он мыслит место и роль критики в филологии, говорит и композиция книги Эйхенбаума об А. Ахматовой (1923), вступление к которой — рефлексия относительно проблемы поколения в литературе, а в концовке сказано: «Здесь больше беспокойных вопросов, чем решений. Такова, я думаю, должна быть скромная задача критика»⁴. Эйхенбаум рассматривает свою книгу как критическое выступление; нам же очевидно, что это одно из ранних исследований поэзии Ахматовой.

Следующее по времени из немногих высказываний Эйхенбаума о критике находим в статье «Нужна критика» («Жизнь искусства», 1924, № 4; вошла в его книгу 1927 года «Литература» и с тех пор не переиздавалась). Прошло шесть лет со времени больших ожиданий. Как видится Эйхенбауму положение критики?

«Критики у нас сейчас нет, но я верю, что она скоро будет. Она должна быть», — подчеркивает он. И возлагает на критику — ни много ни мало — надежду в том, что «публика», которая «перестала верить в русскую литературу», вернется к ней. Критик нужен теперь не только читателю, но и писателю, который ищет новых форм («долженствующей» формы, по Эйхенбауму). Поисками этой «долженствующей» формы, в свою очередь, занимается и критик. Необходимо «почувствовать в нем особый дар — чувство современности, чтобы прислушаться к его словам. Есть разного рода оценки: оценка критика — не то, что оценка школьного учителя» (как известно, именно такая критика — учительская в худшем смысле — восторжествовала в широкой периодике 1920-х годов). И вновь мы видим у Эйхенбаума особый взгляд на задачи критики:

Критик должен быть своего рода историком, но только смотрящим на современность не из прошлого и вообще не из времени, а из актуальности как таковой… Критик отличается от истории литературы (так. — Е. О.) только тем, что его эмоция направлена на распознавание того, что образуется на его глазах, что еще никак не сложилось. Усмотреть в этом становлении признаки того, что в будущем окажется «историей литературы» — основное дело критика.

Как видите — это уже не так далеко от науки.

Как следует из сказанного, в 1924 и даже в 1927 годах Эйхенбаум еще полон оптимизма. Он предвидит сближение критики с наукой, а предпосылки для этого, по его мнению, заключены в том, что филология «приблизилась к проблемам, которые захватывают одинаково и прошлое и настоящее. Тем самым преодолено то расстояние, которое прежде отделяло академического ученого от болтливого критика. Период «читательской» критики кончился — нужны авторитетные профессионалы, к которым мог бы прислушаться и писатель…»

В этой статье ученый высказывает еще одну важную мысль. Для существования профессиональной критики «должны быть журналы — и не какие-нибудь сборные, а тоже долженствующие быть в наше время»⁵. Надеждам Эйхенбаума на появление такого типа журнала не суждено было сбыться, и через пять лет, в 1929 году, он сам, один, выпускает журнал «Мой временник», чтобы «пропустить через журнальную форму» свой разнородный материал — статьи, стихи, прозу. Как пишет современный польский филолог Ядвига Шимак-Рейфер, обыгрывая поэму о шахматной игре, сочиненную дедом Эйхенбаума и описанную ученым во «Временнике», внуку сыграть журнальную партию в 1929 году было не с кем. «Ему пришлось разыграть эту партию с самим собой, описав ее в своеобразной литературоведческой «поэме», судьба которой стала еще одной иллюстрацией старинного изречения «Pro captu lectoris habent sua fata libelli», что обычно переводится «Книги имеют свою судьбу смотря по тому, как их принимает читатель». Вышедший тиражом в 4200 экземпляров «Мой временник» был на долгие годы забыт…»## Шимак-Рейфер Я. Литературоведение как игра // К проблемам истории русской литературы ХХ века / Сб. статей под ред. Ядвиги Шимак-Рейфер.

1. Гинзбург Л. Чтобы сказать свое и новое, надо мыслить в избранном направлении. Интервью с А. Латыниной // Вопросы литературы. 1978. № 4. С. 183. [↩]
2. Письма Бориса Эйхенбаума // Кертис Дж. Борис Эйхенбаум: его семья, страна и русская литература. СПб.: Академический проект, 2004. С. 292.[↩]
3. Эйхенбаум Б. Речь о критике // Эйхенбаум Б. О литературе / Коммент. Е. А. Тоддеса. М.: Советский писатель, 1987. С. 328. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием страницы.[↩]
4. Эйхенбаум Б. Анна Ахматова. Опыт анализа // Эйхенбаум Б. О поэзии. Л.: Советский писатель, 1969. С. 147. [↩]
5. Жизнь искусства. 1924. № 4. С. 12.[↩]