Битва, в которой мы участвуем…

Мастерство публициста, как и сама публицистика, складывается из любви и ненависти, из страстной потребности писателя высказаться, вмешаться в ход событий, – из «не могу молчать»… Только такая публицистика действенна, остра, динамична. Истинно публицистический отклик рождается, как стихи: на едином дыхании, в порыве гражданского и творческого вдохновения. Таковы письмо Белинского к Гоголю, речи, памфлеты и статьи Виктора Гюго, «О голоде», «Стыдно», «Не могу молчать» Льва Толстого, «Я обвиняю» Золя, статьи Короленко в защиту Бейлиса и мултанских сектантов, «С кем вы, «мастера культуры»?» Горького… В годы Отечественной войны иные статьи Алексея Толстого («Москве угрожает враг», «Родина») и Ильи Оренбурга заучивались наизусть, как строки стихов.

Впрочем, одной только страстности и темперамента публицистике мало, нужна еще мысль, но публицистическая мысль всегда отличается особой страстностью, исступленностью – начиная с памфлетов Свифта и Дефо, с «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева. Вспомним, как бьется, как клокочет мысль в публицистике Герцена и Достоевского, в «Путевых картинах» Генриха Гейне, в горестном слове «Германия и немцы», произнесенном Томасом Манном.

Конечно, публицист, как и всякий другой писатель, должен владеть своим ремеслом, у каждого публициста свои «секреты ремесла», но жалок тот публицист, для которого «ремеслом» становится самый публицистический пафос и который с одинаковой «страстностью» готов «клокотать» по любому предписанному редакцией поводу, уподобляясь репортеру Моментальникову из «Бани» В. Маяковского:

Эчеленца, прикажите!

Аппетит наш невелик.

Лишь зад-да-да-да-данье нам дадите, –

все исполним в тот же миг.

Утомительны публицисты, охваченные зудом во что бы то ни стало «откликнуться», первыми «подать голос», мельтешащие в поисках «подходящего материала» и вечно озабоченные тем, на что бы такое «откликнуться»… Таким публицистам перестаешь верить, их словоизвержения не имеют ровно никакой цены, и если мы сегодня намерены говорить об эстетическом уровне публицистики, не лучше ли начать разговор с ее этического уровня?

Публицист, лишенный твердых убеждений, принципиальности и нравственной чистоты, превращается просто в писаку, как бы искусно он ни владел своим «ремеслом»… Все это имеет прямое отношение к изучению (вернее, к осмыслению) действительности, насущнейших потребностей и интересов читателей, то есть народа…

Способствует ли выработке публицистического мастерства приверженность писателя «своей» излюбленной теме?