Биография в истории культуры

Коллективный труд Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН посвящен проблемам происхождения и эволюции жанра биографии; уровень рассмотрения ориентирован на искусство биографии.

Читая не утратившую актуальность статью В. Вейдле «Об искусстве биографа» из «Современных записок» (Париж, 1931), разделяешь его критическую оценку беллетризованных биографий с их «стандартизацией», угождением вкусам массового потребителя, приближением к эстетике репортерской статьи или бульварного романа (с. 129). Кроме искусства «кройки и шитья» с другими умениями у авторов проблематично: «что такое искусство биографии вообще, как отнестись к ими избранной особой теме, этого они не знают и знать не хотят» (с. 128). Нет конца жизнеописаниям «лишь в виде сцепления событий, протекающих в известном порядке и доступных пересказу, в которые можно вложить немножко снисходительной иронии, всегда столь подкупающей и ко всему идущей, и немножко не менее изящной грусти о бренности всего сущего» (с. 128–129).

Любопытно восприятие Вейдле разности культурных традиций германских и латинских стран в понимании личности и судьбы. Немецкая, английская литература изображает человека как geprägte Form, die lebend sich entwickelt (рельефная форма, которая развивается в процессе жизни), и при таком изображении жизнеописание может стать органической передачей постепенного созревания, роста, становления личности (с. 130–131). «В латинских странах человек понимается чаще всего не как организм, а как система и часть другой системы — общества», а потому герой биографии, будучи законченным с самого начала, стремится изменить мир вокруг себя — «жизнеописание превращается в описание сталкивающихся с ним фактов и людей…» (с. 131).

Что не удается биографам, по Вейдле, так это «затронуть тот основной узел творческой судьбы, которым жизнь привязана к искусству» (с. 131). В этом и заключается глубочайшая и труднейшая задача жизнеописания: «Биография художника, поэта по-настоящему будет написана только тогда, когда биограф сумеет в нее включить не одну лишь действительность его жизни, но и порожденный этой жизнью вымысел, не только реальности существованья, но и реальности воображения» (с. 131).

Отмечу показательное для Вейдле отношение к биографически-документальной книге Вересаева «Пушкин в жизни» (1925–1926): «Для подлинного биографа не может быть «Пушкина в жизни» и другого Пушкина — в стихах; для него есть только один Пушкин, настоящая жизнь которого — именно та, что могла воплотиться в стих, изойти в поэзии» (с. 131–132). Говоря о Фридрихе Гундольфе (1880–1931), Вейдле подчеркивает: «Жизни Гёте, в житейском смысле слова, жизни-смерти, у Гундольфа нет; есть только впитавшее эту жизнь, рожденное ею бессмертие» (с. 132).

Творчество, индивидуальность, творческая индивидуальность не сводимы к формулам, а потому «искусство биографа — настоящее искусство» (с его неизвестностью, азартом, риском): «От искусства, более чистого, более свободного, его отделяет только то, что и самый предмет его — уже искусство, что творчество, необходимое и ему, — отраженное, вторичное творчество» (с. 133).

Продолжением размышлений Вейдле для меня стала статья Т. Касаткиной о том, что считать событием биографии. Автор обращает внимание на то, что жизнь не укладывается в конструкцию и структуру «насущного видимо-текущего», по Достоевскому (с. 245), и представляющееся нам приключениями сознания или отвлеченно-философскими рассуждениями для человека пишущего является центральными, стержневыми эпизодами биографии, определяющими все жизненное пространство (с. 245). Истинной биографией становится «не ряд внешних событий, но ряд внутренних трансформаций, и внешние события могут рассматриваться только или как вехи этих трансформаций, или как их катализаторы» (с. 252).