Беседа с начинающими писателями

В основу статьи положена стенограмма беседы со студентами Литературного института имени А. М. Горького.

Товарищи, я понимаю, что в эти предвечерние часы после учебных занятий вы уже изрядно утомлены высшим образованием. Поэтому я не стану выступать в качестве очередного профессора. Да у меня для этого и нет достаточных знаний. Будем просто беседовать. Вы меня будете спрашивать, я – если это окажется в пределах моей осведомленности – буду охотно отвечать.

ВОПРОС: Можно попросить Вас рассказать о себе, о том, как Вы стали писателем? Когда Вам захотелось писать? И почему захотелось писать? Ведь у каждого бывает какой-то свой первый толчок.

ОТВЕТ: Вы задали мне самый трудный вопрос, но я все-таки постараюсь ответить.

Меня самого очень интересуют писатели. Причем всякие. И те, которых считают знаменитыми, и те, которых признают плохими. Меня интересуют люди, как бы совершающие попытку создать свой, собственный мир и действовать в нем реально. Меня до сих пор удивляет профессия литератора – человека, пишущего книги. Мне не все понятно в этой профессии, хотя я сам пытаюсь заниматься этим делом, пожалуй, на протяжении всей своей сознательной жизни.

Я перепробовал много ремесел. И теперь мне кажется, что я всегда хотел быть только писателем. (Хотя, повторяю, я брался за многие дела, которые были очень далеки от писательской профессии.) Мне всегда хотелось быть писателем, то есть что-то рассказывать о том, что я вижу, чувствую, думаю, переживаю. То ли это показатель моей словоохотливости, то ли желание в чем-то изменить мир, что-то посоветовать людям, – уж не знаю, откуда возникает такое стремление у человека…

Первое, что я стал делать – посылать в газету рабкоровские заметки. При этом я, конечно, продолжал выполнять и другую работу, не связанную с газетой. Но в газету я писал постоянно, писал фельетоны, очерки. Был профессиональным журналистом. Затем в середине 30-х годов мне удалось написать первую книгу. Она называлась «Человек идет в гору». Ее напечатали в «Новом мире». С той поры я стал писать сценарии, повести, рассказы, чем занимаюсь и по сю пору без уверенности, что делаю это хорошо. Чаще мне кажется, что я работаю слабее моих возможностей и что когда-то я буду писать лучше.

ВОПРОС: Хотелось бы знать, когда были написаны впервые и опубликованы «Жестокость» и «Испытательный срок»?

ОТВЕТ: «Испытательный срок» был написан в 1955 году, и в том же году эта книга была напечатана. «Жестокость» была напечатана в 1956 году, как только эта повесть и была написана.

По поводу «Жестокости» могу сказать больше. В «Новом мире», кажется в 1940 году, был напечатан мой рассказ «О любви». Повесть «Жестокость» в какой-то степени связана с этим рассказом.

ВОПРОС: Расскажите подробно о создании образа Веньки Малышева. Был ли прототип Веньки?

ОТВЕТ: Я не очень люблю тех писателей, которые пишут прямо с натуры, то есть буквально выписывают конкретно существующих людей. Это возможно в журналистском очерке, в строго документальном сочинении. Литература же, которую мы называем художественной, обязательно требует обобщения, особого озарения – вымысла. Однако вымысел, естественно, возникает на жизненной почве, на множестве фактов, невольно слившихся в сознании художника. И художник не всегда способен установить прототип своего героя, введенного в художественную ткань.

Литературоведы часто указывают на прототипы героев, выведенных в классических произведениях; говорят, например: вот с этой женщины написана Анна Каренина. Но я убежден, что даже такие прототипы при всей «похожести» далеко не во всем и даже не во многом соответствуют образу, созданному истинным художником.

Бывают забавные случаи. Когда был напечатан «Испытательный срок», я получил письмо из Сибири от полковника милиции в отставке Воробейчика Виктора Антоновича. «Очень хорошо, что Вы вывели меня в своей повести, хотя, правда, это и не очень хорошо…» – писал полковник.

Я даже испугался. Как же это могло случиться, что я вывел в повести человека под настоящим именем, отчеством и фамилией? Ведь действительно, кажется, был такой Воробейчик Виктор Антонович, который когда-то доставил мне какие-то неприятности! А я забыл о нем. Он переплелся в моем сознании с другими образами. И вдруг всплыл в памяти совершенно неожиданно для меня самого. Конечно, тот Воробейчик, который живет сейчас в Сибири, мало в чем соответствует Воробейчику, присутствующему в повести «Испытательный срок».

Бывали и другие случаи, когда написанное мной я чистосердечно принимал за вымысел, а потом выяснялось, что это «вымышленное» существовало на самом деле.

Что касается Веньки Малышева, то я в часы работы над повестью верил в его реальное существование так же, как должен верить в это читатель, хотя образ этот соткан моим воображением на канве давних и полузабытых событий ранней юности. Я не смог бы точно установить сейчас прототип Веньки Малышева. Пусть это сделает кто-нибудь из моих сверстников.

ВОПРОС: Правильно ли читатели восприняли «Жестокость»? Удовлетворены ли Вы сами этой повестью?

ОТВЕТ: Если говорить совершенно искренне, сердечно и профессионально, то мне больше нравится «Испытательный срок». Не полностью, но в каких-то отдельных эпизодах «Испытательный срок», на мой взгляд, написан «чище» и в более свободной манере, чем «Жестокость». В «Жестокости» есть напрасная авторская раздражительность. Автор изображает Узелкова излишне сердито. А мне кажется, что надо рассматривать вещи более спокойно. Этой раздраженности нет в «Испытательном сроке».

Как смотрят на повесть читатели? Они по-разному относятся к «Жестокости». Читатель необыкновенно разнороден. Мне часто пишут письма и пожилые и молодые люди, но я не получал писем, в которых бы резко ругали эти две повести. Было, правда, одно строгое письмо. Его прислала пожилая женщина. Как, мол, не стыдно? Человек застрелился на глазах, а он, то есть я, – мямля, ничего не сделал, а потом даже книгу написал об этом! Я эту женщину полюбил за то, что она с такой сердечностью отнеслась к этой проблеме. Видимо, хорошая женщина, хороший человек.

Иногда «Жестокость» и «Испытательный срок» причисляют к сочинениям на уголовные темы. Должен вам сказать, что мне это неприятно, – я не люблю всего, что связано с уголовным миром, не люблю литературы об уголовных преступниках, не люблю детективных романов, которые написаны на основе старых судебных дел, вытащенных из архива, и создают лишь видимость литературы, даже если эти романы сочинены очень известными литераторами.

Я получаю много писем от работников уголовного розыска. Они ко мне по-братски, сердечно относятся, приглашают на свои собрания. Я охотно с ними встречаюсь и очень уважаю их профессию, как, впрочем, всякую иную, не преувеличивая ее особого значения. Но я не старался делать каких-то особых «уголовных» акцентов в своих повестях, потому что смысл их – в другом.

ВОПРОС: Как Вы работаете над характерами своих героев?

ОТВЕТ: Я никогда не работаю специально над характером. Когда мне хочется о чем-то рассказать читателю, возникают, естественно, какие-то идеи, какие-то образы и соответственно появляются характеры. На протяжении всей жизни я пристально вглядываюсь в людей: некоторые из них запечатлелись в памяти и, как мне кажется, помимо воли моей, рано или поздно войдут в мои сочинения.

ВОПРОС: Как понимать ваше высказывание об Узелкове? Вы, как автор, не хотели активно выражать свое отношение к этому персонажу?

ОТВЕТ: Нет, не в этом дело. Я уже сказал, что мне не нравится в «Жестокости» то, что автор с первых же строк подчеркивает ущербные стороны Узелкова и как бы издевается над ним: у него вот такой нос, такие вот уши и т. д. Нельзя так высмеивать человека, особенно в литературе. И вот почему. Я считаю, что нет людей нарочито плохих или нарочито хороших. Нет таких качеств, по которым моментально можно было бы расценивать их как положительных или отрицательных героев; человек совершает поступки, которые продиктованы особенностями его характера, его душевными склонностями. Это может быть проявлением трусости, может быть проявлением жадности. Но при иных условиях, при иных обстоятельствах этот же человек может проявить щедрость или храбрость. Многое зависит от обстоятельств. Поэтому я исповедую убеждение, что нельзя в литературном произведении, так же как в жизни, заранее представлять человека с какой-то доминантой. Люди сложнее, чем мы иногда думаем.

Мне так же, как и читателю, интересно следить, как «вылупливается» характер, как он слагается из поступков.

Сейчас, например, я пишу сочинение о молодом человеке.