Байрон трагический и бунтующий

Н. Я. Дьяконова, Лирическая поэзия Байрона, «Наука», М. 1975, 168 стр.

Исследования Н. Дьяконовой в области английского романтизма, проблемные и монографические, дополняющие друг друга, представляют в совокупности картину сложной и интересной литературной эпохи. При этом в поле зрения исследовательницы постоянно находится Байрон¹. Даже в «инопредметных» ее работах, таких, как, например, «Лондонские романтики и проблемы английского романтизма», он незримо остается центром панорамы английской литературы своего времени.

Тема новой книги Н. Дьяконовой особенно важна. Лирика поэта – выражение всей его сущности, творческой и человеческой. Тем более, что это поэт-романтик, у которого лирическое «я» максимально приближается к личности автора. Поэтому перед нами книга не только о поэзии, но и о человеке, до сих пор сохраняющем обаяние в глазах всех, кто к Нему обращается. А писать о Байроне-человеке – значит писать о целом поколении. И даже не о хронологически определенном поколении, а о каждом поколении, которое «опоздало родиться» и пришло в мир, уже омраченным сознанием несбывшейся мечты. Не отклоняясь от научного анализа литературоведческого материала, Н. Дьяконова дает почувствовать читателю и чисто человеческий аспект исторического явления, ознаменованного именем Байрона (мы сознательно избегаем здесь слова «байронизм», подразумевающего несколько различных явлений – от ненадуманной трагедии индивидуальности до модной позы, за которой отсутствует всякая индивидуальность).

В то же время говорить о Байроне – это, как заметил в свое время Н. Берковский, говорить о романтизме вообще. Книга «Лирическая поэзия Байрона» подтверждает эту мысль, поднимая на материале творчества поэта вопросы философии, этики и эстетики романтизма.

Автор избегает формулировок, претендующих на теоретические обобщения, сознательно ограничиваясь своей темой, придерживаясь наблюдений и выводов, касающихся только конкретных произведений Байрона. Но в отдельных наблюдениях раскрываются черты романтического искусства в целом, а выводы, относящиеся к Байрону, могут рассматриваться как характеристика художественного метода, с которым связано немало замечательных имен.

Романтизму с его обостренной реакцией на век господства буржуазии открылась нереальность той гармонии между человеком и мироустройством, в которой были уверены просветители. Романтики первыми поставили «полные трагизма вопросы», увидев «алогизм внутренней жизни» человека, и в поисках новых идеалов противопоставили рационалистическим нравственным нормам этику высокой страсти. Обнаружившееся здесь расхождение с Просвещением свидетельствовало о том, что человеческий кругозор расширился благодаря новому историческому опыту, что через разочарование и страдание пришло новое познание. Все сказанное относится в первую очередь к Байрону.

Общеизвестно, что он, великий романтик, в своих теоретических воззрениях оставался приверженцем классицизма. В сохранении цельного, разумно-устойчивого отношения к жизни, свойственного просветительскому классицизму, он видел «своего рода высший нравственный и эстетический долг». Уже после того, как им были созданы изумительные образцы романтической поэзии, Байрон написал «правильные» классицистические драмы («Марино Фальеро», «Сарданапал», «Двое Фоскари»), Этот шаг в сторону от романтизма Н. Дьяконова рассматривает как «последнюю попытку превратить идеал в действительность». Такое объяснение вполне правомерно, В русле классицизма Байрон пытался создать могучую натуру, которая, в его понимании, способна вступить в борьбу со злом. Но сделал он это в романтическом произведении – не в «Марино Фальеро», а в «Каине». И пусть он запечатлел сильную личность в энтузиазме разрушения, а не созидания, в величии падения, а не самоутверждения – важно, что именно в романтическом герое поэт смог передать биение пульса времени. Гармония в стиле классицизма, к которой он стремился, осталась неосуществленной, и этот факт, проанализированный Н. Дьяконовой, на редкость красноречив, Безуспешность «сопротивления урокам романтизма» доказывает исключительную жизненность романтического метода в байроновскую переломную эпоху не менее, чем полемика романтиков с классицистами.

В лирической поэзии Байрона исследователь справедливо усматривает важнейшую сторону романтизма: исключительно острое чувство действительности, которое и явилось источником всего богатого оттенками, переходами и крайностями романтического мироощущения. Рядом с высоким идеалом романтики байроновского поколения неизменно видели его «будничный аспект». Для современников Реставрации была очевидна неизбежность компромисса, нисхождения высшего начала, преломления идеального в материальном. Автор книги касается этой темы со всем пониманием ее глубины и значительности. Байрон как бы увидел высшую точку несоответствия человеческих стремлений и практического претворения их в жизнь. Его поэмы построены на утверждении открытой романтизмом «иррациональности сердца», в силу которой прекрасные порывы оборачиваются преступными деяниями; в его драмах впервые показан трагизм познания, которое оборачивается против того, кто его умножает.

При этом Байрон, словно вопреки собственному пессимизму, сохраняет чувство гордости за человека, и это опять же характерная особенность романтиков. При всей их неудовлетворенности, при всех сомнениях в ценности реального бытия, у них не могло быть того скептицизма, которому оказались подвержены многие из художников следующих поколений. Потому именно к нему применимо то качество, которое В. Жирмунский назвал «духовным максимализмом» ². Глубина и сложность внутреннего мира, ставшая достоянием романтического искусства ко времени Байрона и еще более раскрытая его гением, не позволяла романтикам искать «окончательные ответы», готовые формулы. Жизнь представлялась им цепью непреходящих противоречий. И Н. Дьяконова права, когда отмечает, что многие из этих противоречий были кажущиеся, это была накладка времени, когда «ломались прежние нравственные и эстетические критерии и еще не определились другие». Но в том-то и дело, что «вечные» проблемы предстали «как не имеющие решения в пределах действительности» – буржуазной действительности, все более поглощавшей человека. С «духовным максимализмом» совпадал и большой эмоциональный накал, отличающий каждое романтическое произведение. Прослеживая это единство в лирике Байрона, автор делает вывод, что романтикам было особенно присуще лирическое мировосприятие, исключительная способность отзываться «душой» на безотрадную реальность. В связи с этим ставится вопрос о роли романтической, и прежде всего байроновской, лирики в развитии лирического жанра. Вопрос этот получает и более широкий аспект: выход лирической повести к европейскому психологическому роману.

Лиризм романтиков, думается, вернее всего назвать интеллектуальным лиризмом: это выражение душевного надрыва, порожденного зрелостью мысли (мы подразумеваем романтических поэтов-лириков первого плана, таких, как Новалис, Брентано, Мюссе, наконец, Байрон). Обращаясь к байроновской лирике, Н. Дьяконова говорит о «вселенском характере» личных переживаний поэта-романтика. «Вселенский» размах, безусловно, был связан с преувеличенной оценкой личности в романтизме: человек принимает на себя бремя мироздания и потому ставит себя вровень с последним, незаметно подменяя его проблемы, а затем и законы своими собственными. Субъективизм становится для романтика в какой-то степени формой общественного сознания, но в то же время приводит к тому, что индивидуальность оказывается замкнутой в себе.

Обстоятельно и вдумчиво рассмотрена в книге структура лирических повестей Байрона – так называемых «восточных поэм», По мнению исследователя, узколичный конфликт героя со своим окружением отражает то противоречие между внутренней жизнью и объективной реальностью социального бытия, которое испытывает сам автор. Подчеркивая, что между героем и поэтом нет тождества, Н. Дьяконова находит точное определение их взаимосвязи, меры их близости, Она говорит об «эмоциональной вовлеченности автора в душевные конфликты его героев». Эта прямая причастность поэта к мучительной сумбурности созданной им романтической натуры и составляет «лирический иррационализм» романтического произведения.

В то же время в книге отчетливо выражена мысль, что романтический художник, как и каждый художник, объективирует предмет изображения – человеческую душу. «Лирический иррационализм» не ослепляет, а, напротив, помогает поэту разгадать характер своего современника, полнее освоить данный тип сознания. Это уже рациональный момент, который лежит в основе психологического романа, ставшего завоеванием реализма XIX века. Но, исследуя «восточные поэмы», в особенности «Корсара» и «Лару», Н. Дьяконова намечает линию от лирического жанра к эпическому в русле романтизма.

Широко понимая лирику как отклик поэта на все события жизни, личной и общественной, автор прослеживает лирическую струю в драмах и сатирах Байрона, в романе «Дон Жуан», Новый подход к теме состоит еще и в том, что лирика не разграничивается на любовную, политическую и т. д.

О лирике Байрона говорится в целом, в ней видится поэтическая проекция богатейшего мироощущения, вскрывается ее философская глубина и экспрессивность независимо от тематики. В таком освещении Байрон-лирик приобретает особую масштабность.

Затронут в книге и совершенно «сторонний» материал, который, тем не менее, оказывается весьма нужным, – дневники и письма поэта. Историку литературы наших дней известно много примеров, когда дневник писателя выходит за рамки своего первоначального смысла – личных записей – и превращается в художественное произведение. Среди них выделяются дневники романтиков: Байрона, Констана. Не делая дневники предметом специального разбора, Н. Дьяконова постоянно имеет их в виду, потому что благодаря им особенно отчетливо обозначается путь от человеческого переживания до образного воплощения.

Известно, что художник всегда интеллектуально выше и нравственно сильнее своего героя: Байрон – Чайльд Гарольда, Гяура, Лары; Лермонтов – Демона, Арбенина, Печорина. И все-таки эти герои едины со своими создателями в реакции на мир, не только в одинаковом восприятии, но и в одинаковом осмыслении мира. Н. Дьяконовой, автору оригинальной статьи «Из наблюдений над журналом Печорина» ³, не составило бы труда сделать в своей последней книге еще один важный вывод.

Говоря об «исследовательском» складе мышления Байрона, не надо забывать, что такой склад был присущ всему поколению (повторяем: и не одному поколению), для которого великий поэт был властителем дум. Ведь власть Байрона была велика прежде всего потому, что в его поэзии современники слышали эхо собственных раздумий. И у «пассивно-созерцательного» Гарольда, и у Манфреда – а вслед за ними и у так называемых байронических героев русской литературы – одинаковое жизненное кредо. Для них единственно достойная человека судьба – борьба с роковыми законами бытия, хотя они предполагают обреченность этой борьбы и не всегда избирают ее для себя. И можно было бы смело отметить, что байроновский тип сознания – веха развития человеческой мысли. В нем укрепился тот пафос отрицания, благодаря которому человек нравственно вырастает до позиции борца.

Книга «Лирическая поэзия Байрона» вносит определенный вклад в байроноведение, широко представляя историю вопроса, эстетические принципы и проблемы поэтики великого английского художника. Но она представляет интерес и как один из трудов о романтизме вообще.

1. См.: Н. Я. Дьяконова, СТИЛЬ поэмы Байрона «Дон Жуан», «Ученые записки Ленинградского университета», 1955, N 184; ее же, Из истории поэмы Байрона «Дон Жуан», в сб. «Вопросы творческой истории литературного произведения», ЛГУ 1964; ее же, Байрон-поэт и Байрон-прозаик, «Вестник ЛГУ», 1970, N 4; ее же, Байрон в годы изгнания, «Художественная литература», Л. 1974.[↩]
2. В. М. Жирмунский, Жизнь и творчество Байрона, в кн.: Джордж Гордон Байрон, Драмы, ГИЗ, Пб. – М. 1922. стр. 36.[↩]
3. »Русская литература», 1969, N 4. [↩]