№5, 1978/Жизнь. Искусство. Критика

Апология фольклора

Печатая статьи Е. Осетрова «Апология фольклора» и А. Эбаноидзе «…Не храм, а мастерская», редакция продолжает дискуссию, начатую статьей В. Кубилюса «Формирование национальной литературы – подражательность или художественная трансформация? (Три шага литературы в фольклор)» («Вопросы литературы», 1976, N 8). В появившихся затем статьях Н. Джусойты «Уходя от фольклора…» («Вопросы литературы», 1977, N 1), И. Аузиня «Расширение горизонта» (1977, N 6), П. Мовчана «Возвращение ради обновления» (1978, N 3) были высказаны разные, порой противоположные точки зрения на историю взаимоотношений литературы и фольклора, на роль его в становлении национальной литературы и ее художественного языка, на наиболее плодотворные пути творческого переосмысления фольклора, в частности мифологических образов в литературе наших дней. Редакция надеется, что обсуждение этих и других возникших в ходе дискуссии проблем поможет и теоретическому их осмыслению, и современной художественной практике.

Евгений ОСЕТРОВ

АПОЛОГИЯ ФОЛЬКЛОРА

О культуре судят по ее наивысшим достижениям.

Без мифов и Гомера нет античности. Киев домонгольский невозможен без богатырских былин и «Повести временных лет», вобравшей в себя слои дописьменной литературы. Огромные хронологические пласты непредставимы без Данте и Пушкина. В преддверии XXI столетия – оно так близко! – литература оглядывается на пройденную дорогу: какими вехами она отмечена? Что является ее вершиной? Каковы духовные взлеты? Звучит ли в нынешнем многоголосии фольклорное слово, работает ли сегодня оно, как и в былые годы?

Первое, что приходит сразу на память, – Илиада XX века – шолоховский «Тихий Дон». В той же художественной галактике – звезды первой величины, горящие на литературном небосклоне, – леоновский «Русский лес», «Теркин» Твардовского и пененная лирика Исаковского. Они пронизаны токами современной жизни и одновременно насыщены фольклором – в его разнообразных и действенных проявлениях. Попробуйте изъять из перечисленных творений стихию устной поэзии, – как поблекнут цветы на полянах Русского леса, как помутнеет Тихий Дон. Теркин и Катюша без устной словесности непредставимы, – эти образы хочется зачислить в разряд фольклорных героев.

В «Тихом Доне» беспредельно господствует – от эпиграфа до стиля, от многоцветия эпитетов до глаголов движения – казачья песня, – она звучит в ушах с первой страницы до последней. Деловой мир «Русского леса» сосуществует с поэтическим миром обитателей древнеславянского лесного Олимпа, простодушным очарованием легенд-преданий, составивших в свое время основное содержание Киево-Печерского патерика. «Теркин» теснейшими узами связан с солдатскими бывальщинами, народным острословием – метким, точным и афористичным. Что касается «Катюши» и ее ближайших песен-сестер, – я к ним вернусь несколько позднее.

Ни один из названных авторов не изучал фольклор специально и не рассматривал его с целью «взять у народа». Устное народное творчество и сегодня, как и всегда, сильно живым бытованием. Оно и ныне столько же искусство, сколько явление живой жизни. Казачья песня сопутствовала автору «Тихого Дона» задолго до того, как он увидел ее напечатанной в сборниках А. Листопадова. Русский Север – хранитель киевских и новгородских былин – еще в отрочестве одарил создателя «Русского леса» словом, напоминающим речной жемчуг. Смоленская сторона – колыбель эпоса Твардовского и лирики Исаковского – звучала для поэтов русскими, белорусскими и украинскими песнями до того, как до них дошли книги В. Добровольского – знаменитого собирателя, знатока и этнографа, жизнь посвятившего смоленскому фольклорному гнезду.

Думаю, что для Шолохова, Леонова, Твардовского, Исаковского никогда не стоял вопрос – использовать или не использовать фольклор? Как жить – при солнце или без солнца? Народность – тема неохватная. Скажу лишь о том, что непосредственно относится к области, связанной с фольклором. Нельзя сесть за стол с мыслью: напишу-ка я народную песню. Народность, как и талант, редка. Не мешает время от времени вспоминать старые истины. Белинский писал: «В наше время народность сделалась первым достоинством литературы и высшею заслугою поэта. Назвать поэта «народным» значит теперь – возвеличить его. И потому все пишущие стихами и прозою, во что бы то ни стало, прежде всего, хотят быть «народными», а потом уже и талантливыми. Но, несмотря на то, у нас, как и везде, бездарных писак гораздо больше, нежели талантливых писателей, а последних гораздо больше, нежели таких, которые были бы в одно и то же время и даровитыми и народными авторами. Причина этого явления та, что народность есть своего рода талант, который, как всякий талант, дается природою, а не приобретается какими бы то ни было усилиями со стороны писателя. И потому способность творчества есть талант, а способность быть народным в творчестве – другой талант, не всегда, а, напротив, очень редко являющийся вместе с первым. Чего бы, казалось, легче русскому быть русским в своих сочинениях? А между тем русскому гораздо легче быть в своих сочинениях даровитым, нежели русским. Без таланта творчества невозможно быть народным; но, имея талант творчества, можно и не быть народным» 1.

Нечто подобное можно сказать и о фольклорности произведения. Если кому-либо и удается подделаться под лад народной поэзии, то подделка рано или поздно себя непременно обнаружит. Доказывать это не нужно – достаточно вспомнить так называемые «новины», сочинявшиеся в 30-х годах и канувшие в Лету вскоре после публикации. Формально новины были родными братьями былин, но при ближайшем рассмотрении родство оказалось сомнительным – седьмая вода на киселе. Василию Теркину набивались в родичи многие газетно-фельетонные персонажи. Ныне их даже троюродными племянниками не назовешь – Федот, да не тот. Органическая фольклорность – природный дар писателя, дар этот не может быть навязан извне.

Не могу согласиться с утверждением Витаутаса Кубилюса, написавшего в своей темпераментной статье следующее: «Чем национальная литература моложе, тем она ближе к своим естественным истокам – к фольклору. По мере созревания она все более отдаляется от народного творчества и развивается на основе своих собственных традиций» 2. Если встать на эту точку зрения, – хотя в ней и есть своя логика, – и посмотреть на путь, пройденный русской литературой, то возникает следующая картина. К фольклорным истокам близки «Повесть временных лет», «Поучение» Владимира Мономаха, Иван Пересветов и автор «Повести о Горе-Злочастии». Пушкин же удален от фольклора традициями, идущими от Ломоносова, Державина, Батюшкова и Жуковского, от европейских, прежде всего французской, литератур. Что же говорить, скажем, о Некрасове и Твардовском, они, – так получается, – от фольклора – за морями, за горами, за широкими долами. Но почему фольклор, по Кубилюсу, вне литературных традиций? Нужно ли между литературой письменной и устной непременно возводить китайскую стену?

Литература меняется с годами, но разве фольклор не подвержен метаморфозам? Фольклор сегодня во многом несомненно иной, чем вчера. Ведь в фольклоре, как и в литературе, рождаются и умирают жанры, расцветают одни виды и исчезают другие, обновляется лексика, приходят и уходят герои. Не окажемся ли мы ближе к истине, если представим себе литературу письменную и устную как единый и нераздельный организм, сосуды которого непрерывно сообщаются между собой? Александр Прокофьев – он не раз мне говорил об этом – мечтал, но не успел объявить сбор фольклора времен Великой Отечественной войны – для свода «Народ на войне», куда, помимо военных бывальщин, эпизодов, записанных со слов памятливых участников, должны были войти острые словечки, шутки, присловья, эпитафии… Ярослав Ивашкевич рассказывал пишущему эти строки о том, что в Варшаве были случайно найдены сотни писем польских крестьян, сочиненных в конце прошлого века. Эпистолы, написанные разговорным крестьянским языком, создают картину жизни устами ее участников. Разве это не своеобразный вид народного творчества? А фольклор, захватывающий разные отрасли» хозяйства, отдельные профессии, с его терминологией, полной точности и вещественной красоты, – как мы его плохо знаем! Ведь сделаны только робкие попытки записать сказы текстильщиков, моряков, лесников, речников, хрустальщиков, воздухоплавателей, охотников…

Нельзя думать, что фольклор – это подземный фундамент, а письменная литература – верхняя часть здания. Все гораздо сложнее. Меткое словечко, предание, сказ, услышанные летописцем – поэтом и хронистом – на днепровском перевозе, заносились в стенах Софии Киевской на пергаментные страницы, которые, будучи унесенными на берега озера Неро, читались, запоминались, расходились по Руси Залесской – и снова уходили в народную гущу, делались устной художественной словесностью. Потом вновь метафора, услышанная московским монахом на Варварке от владимирского каменщика, делалась достоянием хроники, переписываемой на Кремлевском холме. Песенная лирика, созданная поэтами XVIII – XIX веков по народным мотивам, опять ушла в народ, составив прочный народный песенный круг.

Есть песни, которые живут веками, известные всем и каждому, и нет никакого сомнения, что они не родились сами по себе, не возникли из воздуха, – они имеют авторов, чьи имена нам неведомы. Мы не знаем, кто создал «Ах, вы сени, мои сени», популярнейшую песню, печатавшуюся в песенных сборниках еще в XVIII веке. Писалась она или сочинялась устно человеком, не знающим грамоты? Да и так ли, в конце концов, важно это? Поэт-символист, изощреннейший знаток ритмов, существующих в самых различных культурах, Вячеслав Иванов на одной из лекций заявил, что во всей мировой поэзии вряд ли найдется по ритмическому богатству что-либо подобное этой песне3. Если случится то, что представляется сегодня начисто невозможным, – будет обнаружен автор, – то почему мы должны вычеркнуть песню из числа народных?

Историки полагают, что слова «Высота-высота поднебесная…» были произнесены впервые чуть ли не в XII веке, – их пронесли через века певцы и книжники совместными усилиями, хотя единение устной и книжной напевной поэзии – дело XIX столетия. По всему духу и образной системе, лексике и ритмическому складу песня «Уж как пал туман на синё море» – народна в самом полном значении этого высокого понятия. Существует, на мой взгляд, весьма правдивое предание, что ее написал Петр Львов, один из участников похода Петра Первого, что «синё море» – это Каспий, что «удал добрый молодец», прижимающий платком рану, – это сам автор… Можем ли мы исключить «Уж как пал туман…» из области народной песенной лирики, не считаясь с тем, что десятки поколений приняли ее в свое сердце и поныне она охотно поется и в городе, и в деревне?

Основной материк песен, известных в наши дни как народные, имеет письменное, печатное происхождение. Знатоки устанавливают авторов, хотя по привычке песенная поэзия бытует как безымянная. Некоторые основания для умолчания фамилий есть. Песня в пути не только «редактируется», но и видоизменяется.

Еще в предвоенную пору наши отцы и деды охотно пели о том, как разбойники несут носилки, сложенные из ружей и мечей: «На них лежит сраженный сам Чуркин-удалой…» Певцы воспринимали песню-балладу как эпизод-рассказ о некогда бывшем происшествии. Никому, разумеется, не приходило в голову, что «Погребение разбойника» – вольный перевод Федора Миллера из Фердинанда Фрейлиграта, опубликованный задолго до того, как в отечественной лубочной литературе возникла полуромантическая фигура Чуркина, разбойника, сорвиголовы.

Есть, например, текстовые и мелодические праоригиналы песен гражданской войны – «Под стенами Перекопа…», «По долинам и по взгорьям» и др. Поэты, начиная с послепетровской эпохи, но особенно в минувшем столетии, смело заимствовали из сокровищницы фольклора эпитеты, метафоры, образы, сравнения, словосочетания, и строки (чаще начальные), и целые строфы. Допустимо ли это? Песенная стихия, звучащая везде и всюду, такое же всеобщее достояние, как земля, вода, воздух…

Время опрокинуло противопоставление народного певца, рапсода, помнящего наизусть «безымянные» творения или создающего их вновь, – поэту, чье авторство закреплено типографским способом. Очевидна односторонность подхода, провозглашенного некогда А. Потебней: «Народная поэзия и литература служат представителями двух различных состояний человеческой мысли, которые относятся друг к другу, как степени, предшествующая и последующая» 4.

Народность и фольклор – понятия не тождественные, но порознь они существуют все-таки весьма редко. Живые, как жизнь, они не терпят метафизических толкований. Фольклорность не может определяться таким случайным обстоятельством, как безымянность, изустность, умение или неумение записывать созданное.

Есть явления, которые хочется назвать в равной мере и литературой, и фольклором. Ершовский «Конек-Горбунок», изданный по совету Пушкина, придя из народа в литературу, незамедлительно после публикации начал свое и устное бытование, – собиратели фольклора прекрасно об этом знают. Ведомо ли нам имя сочинителя, записана была песня автором или сложена устно – в конечном счете, дело второе, интересующее историков, но не имеющее значения в определении, что перед нами – устная или письменная словесность.

Склонность песни обособляться от имени автора, как ни странно, сохранилась до наших дней – несмотря на то, что на концертах и по радио почти всегда объявляется и автор текста, и композитор. Каждый знает песню «Подмосковные вечера», но многие ли скажут, чьи слова они поют? Хороша безымянность песни или плоха? У авторов – их можно понять – она часто вызывает огорчение и ропот… Но мало ли на что можно сетовать в действительности, от этого она почти не меняется. Безымянность входит в поэтику песенного творчества, и самые знаменитые песни бытуют в народной среде без авторских имен, «редактируются» – сокращаются, видоизменяются, шлифуются подобно морской гальке, делаясь постепенно – с десятилетиями – народными.

Нет ничего удивительного в том, что стихи великих поэтов, положенные на музыку, становясь песнями и романсами (кстати говоря, последние в России в XX столетии часто также именуются песнями), переходя из поколения в поколение, бытуя по всей стране, Делаются народным достоянием. Но что обеспечивает продолжительную жизнь певучих стихов авторов, чьи имена и закрепились-то в анналах литературы лишь благодаря песенным текстам? Музыка? Конечно, мелодия может придать силу вялым стихам, – и такое совершает «неразумная сила искусства». Бывает и другое. Поэт забыт, кануло в Лету имя композитора, а песня звучит и звучит. Она стала навсегда всеобщим достоянием. В искусстве преходяще лишь «мимолетное виденье». Модный – шумный, под гром критических фанфар – успех исчезает, растворяется в воздухе времени, как обманчивый призрак. Для жизни песни в десятилетиях нужна прочная художественная основа.

Остов народных песен – лирика. Она бесконечно разнообразна по видам, формам, настроениям, сюжетам, чувствам. В ней – будни и праздники, посевы и жатвы, свадьбы и рождения, посиделки и похороны, масленичные гулянья и посты, девичьи венки и рыдания вдов, рекрутчина и разбойничья удаль, колыбельный напев и бурлацкий оклик. Интересно наблюдение И. Розанова, отметившего, что песни Алексея Кольцова – это гибридный жанр, образовавшийся от скрещения книжной поэзии и поэзии устной, народной. По этому пути в дальнейшем шли крупные поэты – от Шевченко до Исаковского и Петруся Бровки.

Послереформенная российская действительность, социальные противоречия и катаклизмы, взрывая деревенский уклад изнутри, породили частушку-припевку, неотрывную от злобы дня, но во многом отличную от песни, хотя и являющуюся ее ближайшей родственницей.

  1. В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. VIII, Изд. АН СССР, М. 1955, стр. 565.[]
  2. «Вопросы литературы», 1976, N 8, стр. 23. []
  3. См. «Художественный фольклор», ГАХН, М. 1926, стр. 77.[]
  4. А А. Потебня, Из записок по теории словесности, Харьков, 1905, стр. 138.[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №5, 1978

Цитировать

Осетров, Е. Апология фольклора / Е. Осетров // Вопросы литературы. - 1978 - №5. - C. 54-77
Копировать