Антиамериканская утопия Йозефа Рота

Йозеф Рот (1894–1939) известен в России меньше, чем Франц Кафка или Стефан Цвейг, его австрийские современники. Ни переводы его ранних романов, регулярно выходившие в 1920-е годы, ни изданный в 1939 году в переводе Н. Манн роман «Марш Радецкого» не получили тогда широкого отклика. Успех ино­язычного писателя зависит, как мы знаем, от множества факторов, и воспринимающая культура не всегда узнает в его произведениях свою тему — приглашение к диалогу. К числу такого рода примеров относится и роман Йозефа Рота «Иов» (1930), имеющий подзаголовок «История о простом человеке».

«Простой человек» — это русский еврей Мендель Зингер, скромный и набожный учитель начальной школы. Он переживает судьбу библейского страдальца — жестокие испытания веры и на самом краю отчаяния — чудесное спасение. Время действия романа — первые десятилетия ХХ века. Местом действия служит в первой части еврейское местечко Цухнов, где-то на Волыни, на окраине Российской империи, во второй части — Нью-Йорк, куда переезжает, спасаясь от службы в армии и в поисках лучшей доли, сначала один из сыновей Менделя Зингера Шемарья — и вслед за ним все семейство. Здесь, в Америке, происходят главные события.

Русский перевод «Иова» вышел впервые в 1999 году в издательстве «Текст» — с фрагментом картины Шагала «Молящийся еврей» на обложке и с новым, отсутствующим в оригинале подзаголовком «Роман-миф о несчастьях и надеждах нашего века». Автор перевода Юрий Архипов в послесловии сравнивает и сближает Йозефа Рота с Исааком Бабелем — очевидно для того, чтобы подключить к восприятию фоновые знания русского читателя:

Мало того, что у них совпадают годы рождения и смерти, что они выросли не так далеко друг от друга (Рот — в городке Броды под Львовом, а Бабель — в Одессе), что жизнь их оборвалась рано и трагически (Рот умер от белой горячки, в которую загнал себя сам, а Бабель был расстрелян), — они еще и начинали как журналисты, освещавшие с разных сторон линии фронта советско-польскую кампанию 1920 года, и оба в своей прозе стяжали славу блестящих и неподражаемых стилистов. На удивление схож их писательский почерк: короткая, нередко щеголеватая фраза, обилие метафор, редкое соединение иронии и лиризма, насмешливости и печали [Архипов 1999: 237].

Черты сходства, отмеченные Архиповым, могут быть дополнены целым рядом признаков, таких, например, как интерес обоих писателей к судьбам еврейства, общая для них склонность к мистификации в жизни и искусстве, присущее прозе того и другого сочетание реалистической достоверности со свободой творческого воображения. И все же при всей убедительности некоторых наблюдений над сходством преобладает различие.

В отличие от Бабеля, Йозеф Рот до конца проделал типичную для писателя-авангардиста эволюцию — от леворадикальных убеждений до религиозного отречения и чаяний новой органической культуры, прообразом которой служила для него Габсбургская империя. И центральным впечатлением, это развитие определившим, стала его поездка в Советскую Россию, которую он посетил в 1926 году в качестве корреспондента «Франкфуртер Цейтунг». Йозеф Рот ехал в «землю обетованную», но поездка его отрезвила. Результатом его наблюдений явилась формула, зафиксированная в названии одного из путевых очерков: «Россия держит путь в Америку»¹ [Roth 1976b: 970–972]. «Они, — писал Рот о большевиках, — боготворят машиностроителей и машины, подобно тому как 5000 лет назад сыны Израиля, покинутые Моисеем на самих себя, чтили Ааро­на и плясали вокруг Золотого тельца, которого он для них сотворил» [Roth 1976a: 420].

Сюжетное пространство романа «Иов» отчетливо разделено границей, которую герои пересекают, отваживаясь на транс­атлантическое путешествие. Глядя на свою дочь Мирьям, скучающую на палубе, Мендель Зингер думает: «Мирьям гуляла с казаками, но в Америке нет казаков. Россия — страна печали, Америка — страна свободы, страна радости. Мендель больше не будет учителем, он будет отцом богатого сына»².

Мотив идолопоклонства, мотив «золотого тельца» проходит через всю книгу. Когда на пятнадцатый день плавания путешественники видят статую Свободы, один из них объясняет, что самое замечательное в ней — это факел, который никогда не сгорает до конца, так как освещается электричеством. И благоговейно добавляет: «Вот какие чудеса делают в Америке!»

Перелом в сознании главного героя подготовляется постепенно — например, в следующем фрагменте:

Мендель верил своим детям на слово, что Америка благословенная страна, что Нью-Йорк город чудес, а английский язык самый красивый в мире. Американцы были здоровыми, американки красивыми, спорт — важным делом, время — дорогим, бедность — пороком, богатство — заслугой, добродетель — половиной успеха, а вера в себя — успехом. Танцы гигиеничны, роликовые коньки необходимы, благотворительность — вложение капитала, анархизм — преступление, забастовщики — враги народа, современные машины — благословение Господне, а Эдисон — величайший гений. Скоро люди будут летать как птицы, плавать как рыбы, видеть будущее, жить в вечном мире и полном согласии и строить небоскребы до звезд. Мир будет прекрасен, думал Мендель, мой внук будет счастлив! Но к его восхищению будущим примешивалась тоска по России. Когда по ночам он подходил к окну, то видел багровый свет деятельной американской ночи и правильную серебряную тень от прожектора, который, казалось, в отчаянии искал в ночном небе Бога.

Прежняя жизнь Менделя Зингера и его семьи, о которой говорится в первой части романа, прошла в бедности, бесправии и унижении. Но напоминания о ней постоянно вторгаются в рассказ об американской жизни, создавая не контрасты, а параллели. В глазах набожного старика гладкие и благовоспитанные любовники дочери, которые окружают ее в Нью-Йорке, ничем не лучше тех казаков, с которыми она гуляла в Цухнове, — они такие же «гои», нагло вторгающиеся в его семью: «Новый казак — думал Мендель, разглядывая господина Глюка». Сталкиваясь с брезгливо-вежливыми американским чиновниками, Мендель невольно вспоминает грубых цухновских полицейских, которых он привык обходить за три версты. Всматриваясь в лицо своего успешного сына, который теперь носит имя Сэм, хотя на самом деле его зовут Шемарья, Мендель не может отделаться от чувства, что перед ним двойник и самозванец.

Повествовательная стратегия Йозефа Рота строится на разрушении семантической оппозиции, заданной им в начале второй части романа. Контраст между Цухновом и Нью-Йорком последовательно подменяется сходством. Находясь на корабле, Мендель горячо благодарит Господа за то, что тот «создал море и разделил сушу», но затем выясняется, что целый океан, разделивший, казалось бы, мир несчастных и мир счастливых, бессилен их разделить, потому что единственная настоящая граница, которая имеет для человека значение, пролегает не между двумя частями земли, а между землей и небом.

В душе Менделя-Иова живет ироническое еврейское знание о том, что все земные царства — большие и малые, богатые и бедные, свободные и деспотические — все они бренны и обречены на гибель, и только пакт избранного народа со своим древним Богом пребудет вечно и вечно будет служить источником надежды на избавление. Как сказано в «Завещании Иова», «мир весь прейдет, и слава его увянет, но мой трон в святой земле и слава его в мире вечном» [Apocrypha… 1897: 130]. «От еврейства, — писал Петер Слотердайк, — мир получил в наследство идею сопротивления, от него берет свое начало альтернативная концепция героизма — героизм слабости, терпения и тяжкого вздоха, утверждающий себя вопреки могущественным силам мира сего» [Слотердайк 2001: 261]. В Менделе Зингере этот дух сопротивления обнаруживает себя в смутном чувстве сходства двух на первый взгляд противоположных земных царств — России и Америки, страны печали и страны радости.

Сходство противоположного набирает силу, когда Бог подвергает Менделя тяжким испытаниям. Внешним толчком к трагической перипетии, к повороту от счастья к несчастью становится Первая мировая война. Сначала погибает на фронте средний сын Зингеров Иона — он не захотел ехать в Америку и был призван в русскую армию. Но затем приходит известие, что убит и Сэм, который пошел на фронт добровольцем, чтобы сражаться за Америку, свою новую родину.

1. Перевод выполнен мной, если не указано иное. — А. Ж.[↩]
2. Здесь и далее роман цитируется в переводе Ю. Архипова.[↩]