Кристина Л а н д а. Поэтика радости в «Комедии» Данте. Оригинальный текст и канонический перевод. СПб.: Алетейя, 2021. 540 с.

Книга представляет собой безусловный интерес для всех специалистов по творчеству Данте, а также для широкого круга читателей, желающих освоить «Божественную комедию» Данте Алигьери, этот уникальный текст мировой культуры, являющийся объектом глубокого внимания на протяжении семи столетий своего существования. Более того, работа К. Ланды открывает новую страницу в отечественной дантологии, поскольку такого рода исследования у нас не проводились, да и не могли бы осуществиться без доступа к итальянским источникам. В Италии в последние десятилетия наблюдается рост интереса к религиозной составляющей «Комедии», но и здесь Ланда выбирает конкретный и малоисследованный аспект — анализ поэтики радости в дантовской поэме. Новаторство монографии заключается не только в выборе темы, но и в способах ее раскрытия: Ланда работает на стыке разных областей — лексикографии, истории языка, литературоведения и богословия.

Книга состоит из двух частей. В первой автор анализирует, какими словами выражено это понятие у Данте и в средневековой литературе в целом, и основным признает слово letizia — «радость»; рассматривает его синонимы (а также антонимы), включает их в широкое семантическое поле близких значений и прослеживает употребление этой лексики в разных пластах средневековой литературы — в лирике, проповедях, религиозных трактатах, видениях. Во второй части анализируется «язык радости» в переводе «Комедии», выполненном М. Лозинским.

Безусловным достоинством монографии является широчайший исследовательский контекст, в который она включена. Это особенно ценно для российского читателя, имеющего лишь ограниченные возможности ознакомления с современными работами итальянских литературоведов. Нельзя не отметить и четкие исследовательские стратегии, которых автор придерживается на всем протяжении своей книги. Внимательный анализ дантовского текста проводится с опорой как на средневековые источники, литературные и богословские (Священное Писание, Августин, Фома Аквинский, Бонавентура, Виктор Сен-Ришарский, францисканские сочинения), так и на многочисленные комментарии к «Комедии». В анализе поэтического слова Ланда опирается на фундаментальные в этой области положения Ю. Лотмана, М. Гаспарова, Е. Эткинда.

Особенно ценным представляется в этой книге анализ контекстов «Комедии», в которых употребляется лексика радости. Здесь в наибольшей мере проявляется творческий импульс автора, выявляющего скрытые смыслы, прочерчивающего, казалось бы, неочевидные параллели. Задача, поставленная в начале главы, — «показать как идейно-художественный мир автора, так и языковую и духовную культуру, в рамках которой этот текст создавался» (с. 64), — блестяще выполнена. Отметим, что рассматривается не только лексико-семантический уровень, но и фонетика, и рифмы, то есть все способы, способствующие созданию эффекта радости. На этом пути автор высвечивает немало интересных и глубоких моментов, например связь традиционных для средневековой литературы образов блаженства с идеей проявления единства во множестве; или сопряженность радости с движением и, напротив, — уныния, отпадения от благодати с неподвижностью и косностью; соединение личного и универсального в дантовской поэтике радости; сходство-несходство сцен с Франческой в «Аде» и Арнаутом Даниэлем в «Чистилище» и многие другие.

Все выводы делаются с опорой на многочисленные источники разного рода, в том числе комментарии к поэ­ме. На первый взгляд может показаться, что цитат слишком много, что авторский текст становится почти центонным, может возникнуть вопрос, имеем ли мы дело с еще одним комментарием к тексту «Комедии» или с научным исследованием, выявляющим ранее не рассматривавшиеся проблемы и предлагающим новые решения. Однако для ситуации отечественного литературоведения, находящегося в известном вакууме, эта особенность необыкновенно значима. Процесс вчитывания в дантовские контексты и комментарии к ним обладают в книге самостоятельной ценностью и как бы призывают читателя участвовать в этом расширительном толковании, при котором исследовательская мысль постоянно творчески генерирует новые смыслы. Такой подход, близкий к методу «медленного чтения», вполне оправдан и эффективен, когда мы имеем дело с дантовским текстом, поскольку, как известно, одной из авторских стратегий Данте было вовлечение читателя в процесс размышления над его творчеством; и в первую очередь это относится к «Комедии». Поскольку текст «Комедии» очень непрост для понимания в целом, а для современного читателя особенно (не говоря уже о читателях, не являющихся носителями итальянского языка), интерпретационная методика К. Ланды представляется необыкновенно удачной.

Некоторое недоумение/несогласие может вызвать утверждение, что «употребление «слов радости» в значении небесного блаженства является отличительной особенностью дантовской поэтики» (с. 108). Возникает вопрос, не является ли это спецификой религиозной литературы в целом, а мистической в особенности? Отметим и ряд небольших неточностей. К их числу можно отнести рассуждения о значении слова triste (во времена Данте оно употреблялось в форме tristо) в «Комедии» и в других современных ей и более поздних текстах. Автор склоняется к той точке зрения, что Данте привнес в литературный язык новое значение этого слова — «проклятый, злой», что повлияло «на последующий народный узус» (с. 69). Но, скажем, вряд ли можно заподозрить Никколо да Поджибонси, автора дневника паломничества на Святую Землю «Заморская книга» (1346), в том, что он читал Данте, а между тем он постоянно использует это прилагательное для характеристики сарацин именно в значении «злой, проклятый». Или высказывание о том, что Джордано да Пиза проповедует радость (с. 93), представляется несколько натянутым, так как его проповеди очень рационалистичны и прагматичны, и отдельные употребления этого слова вряд ли целесообразно называть проповедью радости. Обратим внимание также на не всегда корректную передачу итальянских имен на русском языке: форма Якомо (Giacomo) в русском не употребляется, возможные варианты — Джакомо или Якопо; не Брандан, а Брендан («Путешествие св. Брендана»); река Лета обозначается то в привычном для русского языка виде, то в итальянизированной форме «Лете». Разумеется, эти замечания второстепенны и ни в коей мере не влияют на результаты исследования.

Разносторонне описав лексику с семантикой радости, автор делает весьма оригинальный переход к тем ее контекстам в «Комедии», где описываются отношения между людьми, людьми и природой, людьми и Творцом. Такой ход мысли вполне обычен для религиозной, в частности святоотеческой, литературы (вспомним, к примеру, по­учения аввы Дорофея о хранении совести по отношению к Богу, людям и вещам), но для художественной литературы предстает как необычный, новаторский. В следующих трех главах последовательно представлен анализ этой парадигмы отношений в трех кантиках поэмы — в результате «искаженная перспектива Ада, человеческая реальность Чистилища и идеальная гармония Рая» (с. 338) образуют единую универсальную модель «коммуникации в дантовской вселенной» (с. 338). Особое внимание уделяется «радостному словарю» (с. 229) третьей кантики, в которой он выступает как основной художественный прием описания небесной реальности. Эволюция концепта радости из области литературоведения окончательно перемещается в богословие. Впрочем, это вполне оправдано для «Комедии», где, как в подлинном мистическом тексте, богословие и поэзия идут рука об руку. Радость рассматривается в тесной связи с ключевыми понятиями средневековой мистики, такими как сладость, свет, глубинное соединение душ («взаимопроникновение»). Автор приходит к выводу о ее фундаментальном свойстве — быть объектом и свойством коммуникации в Раю, как между людьми, так и между людьми и ангелами, ангелами и Богом, человеком и Богом. В качестве примера всеобъемлющего характера радости в Раю разбирается, в частности, знаменитый эпизод встречи Данте с его предком Каччагвидой, предсказывающим Данте изгнание, — сцена, традиционно воспринимаемая как тень печали, омрачающая небесное путешествие поэта. Ланда убедительно демонстрирует, как земная печаль растворяется в небесной радости, не упраздняя мрачного пророчества, но включая его в перспективу спасения. Общим выводом можно считать утверждение автора о том, что общение в Раю — это общение между родными и близкими, и характеризуется оно взаимной радостью (с. 300).

В последней главе первой части рассмотрены образы смеха и улыбки в «Комедии»: Ланда обращает внимание на новаторство дантовского подхода, при котором, в отличие от средневековой религиозной традиции, они оказываются включенными в общую перспективу радости и любви, апеллируя при этом и к чувственному опыту человека. Такая реабилитация «смеха» в «священной поэме» является весьма ценным наблюдением, уточняющим и углубляющим наши представления о средневековом менталитете.

Во второй части книги автор разбирает, как лексика радости передана в ставшем классическим переводе «Комедии» Лозинского. Надо отметить, что Ланда посвятила теме переводов Данте на русский язык блестящую монографию («»Божественная Комедия» в зеркалах русских переводов: К истории рецепции дантовского творчества в России», 2020), содержащую, в частности, очень тонкие и точные указания на случаи влияния поэтов Серебряного века (и не только) на переводческие решения Лозинского.

И вторая часть рецензируемой книги вырастает из этой более ранней монографии: Ланда прорабатывает ее идеи на материале «поэтики радости»; поэтому читатель многое предугадывает с самого начала. И эти догадки подтверждаются на протяжении всей второй части. Ср. лишь некоторые примеры: «…у Лозинского глагол «радоваться» не имеет такого исключительного статуса, как у Данте <…> Поэтому в поэтическом языке перевода мы не можем выделить его как маркер небесной реальности, в отличие от оригинала» (с. 368); «…из текста уходит важная черта дантовской поэтики: описание схоластических категорий в терминах субъективных переживаний» (с. 375); «Лозинский нередко отказывается от дантовских стратегий по вовлечению аудитории перевода в переживания героя» (с. 413). Вергилий выглядит в переводе более аллегоричным и менее человечным, чем в оригинале; куртуазный контекст не срабатывает в переводе там, где он важен для Данте, и, наоборот, появляются дополнительные контексты русской культуры, устанавливающие иные связи. Однако предвидение результатов анализа не отменяет удовольствия от самого процесса их формирования.

Большую ценность представляют предлагаемые в приложениях переводы Ланды нескольких песен «Рая» (было бы замечательно, если бы Ланда перевела таким образом весь «Рай»), а также одной лауды Якопоне да Тоди.