Американская книга о Чехове
«Chekhov and his Prose», by Thomas Winner, Holt, Rinehart and Winston, New York, Chicago, San Francisco, 1966. 263 pp.
Автор книги «Чехов и его проза» Томас Виннер – американский профессор, известный славист. Книга его резко выделяется из ряда других зарубежных работ, посвященных чеховскому творчеству. Примечательны попытки исследователя дать иностранным читателям наглядное, живое представление об эстетической ценности чеховской прозы. Трудно сказать, убедительны ли для этих читателей, не знающих ни слова по-русски, наблюдения Т. Виннера, что первые строки «Степи» инструментованы на звуках п и б, что в лирическом изображении реки (в «Скрипке Ротшильда») преобладают взрывчатые к и свистящие с («Тут с писком носились кулики, крякали утки. Солнце сильно припекало, и от воды шло такое сверкание, что было больно смотреть»), что одна из реплик героини рассказа «Учитель словесности» изобилует плавными л. И что в некоторых фразах писателя слышится стихотворный ритмический строй, например, в этом отрывке того же рассказа: «Послышался стук лошадиных копыт о бревенчатый пол», – первые четыре слова – амфибрахий, последние три – анапест.
Такими наблюдениями над звукописью русского автора профессор надеется убедить иностранцев, что Чехов действительно был отличный стилист.
Еще более смелы попытки исследователя поведать чужеземцам, как экспрессивны у Чехова речевые стили его персонажей, почему один из них говорит не рубль, а рупь, а другой пользуется эпитетами «черный-пречерный», третий изрекает «недурственно», четвертый русифицирует французскую лексику – употребляет словечко «бонтонша», пятый оснащает латинскими окончаниями самые простые слова: вместо штука – штукенция, вместо баба – бабенция, а шестой говорит вместо плохо – плохиссиме, и почему такой трагикомический смысл имеет опечатка в телеграмме: вместо похороны – хохороны.
Казалось бы, говорить иностранцам о причудах непонятного им языка – безнадежное дело, но Т. Виннер не смущается этим и даже делает попытку объяснить англо-американским читателям, в чем заключается юмор шутовского спряжения, основанного на игре русских слов: «Я иду по ковру, ты идешь, пока врешь».
Все эти попытки профессора привлечь иностранцев к суждению о Чехове на основе изучения форм незнакомой им речи едва ли следует считать совершенно бесплодными. Пусть иностранцы не поймут всей прелести чуждой им лексики, все же у них останется впечатление, что Чехов – мастер своего языка и что невозможно судить о его творчестве по плохим (и даже неплохим) переводам.
Судя по многим высказываниям ученого автора о чеховской прозе, он очень восприимчив и чуток к ее красоте, к живописной экспрессивности ее самобытного стиля. Все же, мне кажется, не следовало бы ему так часто формулировать свои наблюдения над чеховским стилем при помощи специальных литературоведческих терминов, таких, как анафора, консонанс, эвфония, полифония, метонимия и даже синекдоха. Было бы грустно, если бы изобилие
этих технических слов придало его книге характер учебника. Она привлекательнее именно тем, что в ней нет и тени педантства… Вся она продиктована автору живым и непосредственным эстетическим чувством. Здесь его главная сила. Не оттого ли ему удается то, что не удавалось почти никому: пересказывать произведения Чехова так, чтобы они у него под пером не утратили своего обаяния. Это дело трудное и очень рискованное, ибо подлинное создание искусства перестает существовать, погибает при всякой попытке изменить его форму. Чем лиричнее произведение поэзии, тем меньше поддается оно пересказу. Между тем, когда Т. Виннер излагает у себя на страницах «Дом с мезонином», «Черного монаха», «В овраге», «Невесту», «Даму с собачкой», «Ионыча», эти чеховские шедевры не терпят большого ущерба именно оттого, что ему удается сочетать пересказ с любовным и проникновенным комментарием, утверждающим высокую художественную и философскую ценность воспроизводимого текста.
Глава о «Степи» у него названа так: «Аллегория жизни и смерти». Подспудная тема «Степи» заключается, по его утверждению, в трагическом контрасте между миром душевной красоты и поэзии – и миром уродства, вульгарности, черствости. Этот отвратительный мир Т. Виннер определяет нашим русским словечком, написанным английскими буквами: poshlost (пошлость). Контрасту между поэзией и пошлостью в «Степи» соответствуют, по мнению автора, параллельные образы пышной и радостной жизни, которую неизменно побеждает всесильная смерть. Единственный герой этой повести, чувствительный к подлинным очарованиям природы, – восьмилетний Егорушка, страшно одинокий среди своекорыстных пошляков, поглощенных прозаическими мыслями о рублях и копейках.
Нельзя сказать, чтобы характеристика Чехова как врага и обличителя пошлости отличалась большой новизной. Когда читаешь в этой книге, что тема «Ионыча» и «Учителя словесности» – разрушение человеческой психики под воздействием пошлой среды, что студент Васильев в «Припадке» и Громов в «Палате N 6» вынуждены тяжко страдать из-за неумения приспособиться к окружающей пошлости, встречаешь эти строки как нечто знакомое, читанное тысячу раз. Здесь книга Т. Виннера наименее оригинальна и ярка. Ничего нового для советских читателей нет в утверждении профессора, что в «Доме с мезонином» прозаически-пошлое, утилитарно-практическое отношение к жизни противостоит душевной красоте и поэзии. И что в «Бабьем царстве», равно как и во многих других произведениях Чехова, посвященных любви, любовь неизменно гаснет в мертвящей атмосфере той же пошлости. И что только в «Даме с собачкой» – впервые у Чехова! – любовь торжествует победу над этим (казалось бы, непобедимым) врагом.
Но в банальную тему Т. Виннер вносит свои собственные наблюдения и мысли. Приведя в систему те художественные детали, при посредстве которых Чехов раскрывал перед нами всевозможные проявления пошлости, Т. Виннер распределяет их по нескольким рубрикам: звуковые детали, цветовые детали, детали бытовой обстановки, детали, характеризуемые особенностями языка персонажей, и т. д. Много новых зорких наблюдений вносит он и другую столь же шаблонную тему: пристрастие Чехова к изображению людей одиноких, лишенных контакта с другими людьми и пришедших к горькому сознанию, что их жизнь была истрачена зря. Он указывает, что те произведения Чехова, в которых изображены эти люди, наиболее музыкальны и лиричны. Столь же ценны его наблюдения над нарциссицизмом таких персонажей, как профессор Серебряков (в «Дяде Ване»), Каневская (в «Вишневом саду»), Ариадна, Попрыгунья, Княгиня в рассказах того же названия. Говоря о рассказе «Княгиня», Т. Виннер вспоминает о сиренах, полуптицах-полудевах «Одиссеи». Вообще, анализируя произведения Чехова, он нередко видит в их основе великие произведения минувших веков. Любопытны его сопоставления «Чайки» с шекспировским «Гамлетом» (Треплев – Гамлет, его мать Аркадина – Гертруда, Нина- Офелия), сопоставление «Ариадны» с античным мифом об Ариадне и Тезее (Тезей – Лубков, Дионис – Щамохин). В основе чеховской «Душечки» он, вслед за другим американским профессором, видит миф об Эроте и Психее и т. д.
Гораздо убедительнее сделанное Т. Виннером сближение «Черного монаха» с двумя рассказами Генри Джеймса «Будущая мадонна» и «Зверь в джунглях», трактующими ту же тему: о ничтожном и бездарном человеке, который вообразил себя гением. Плодотворны наблюдения ученого над «нулевыми концовками» (zero endings), преобладающими в чеховской прозе.
Можно не соглашаться с отдельными высказываниями автора (я, например, не совсем убежден, что Дионис, сирены и Тезей имеют какое бы то ни было отношение к чеховской прозе), но все же по всей справедливости нужно сказать, что эта книга подводит итог вдумчивой многолетней работе, что автор великолепно знаком со всей необъятной литературой о Чехове, в том числе со статьями наших советских писателей – Ю. Тынянова, Л. Гроссмана, А. Дермана, А. Роскина, З. Паперного и многих других.
Вообще книга Т. Виннера, равно как и некоторые другие англо-американские книги о Чехове, свидетельствует, на какой высоте в зарубежной науке находится в настоящее время изучение русского классика.
Т. Виннер в своей книге щедро ссылается на англо-американские переводы чеховских пьес и новелл. Этих переводов колоссальное множество. Но, увы, я еще не встречал ни одного перевода, который по своему стилю и духу приблизился бы к великому подлиннику. Недаром Т. Виннеру то и дело приходится, цитируя чужие переводы, вносить в них свои коррективы.
Среди очень немногих ошибок Т. Виннера я позволю себе указать, что напрасно он дважды именует Евреинову – Еврейниковой (стр. 249, 255), Федора – Федоровым (стр. 39), в известного реакционного публициста М. О. Меньшикова – издателем (стр. 65).