«…А речь ликовала…»
Юрий Минералов, Поэзия. Поэтика. Поэт, М, «Советский писатель». 1984. 204 с.
Выход этой книги представляется симптоматичным. В поколении тридцати с лишним летних поэтов, которых в обиходе называют «молодыми», «новой волной» и тому подобными стереотипными номинациями, явно обозначилась филологическая группа. Формально она никак не объединена, ибо представители ее живут в разных концах Союза и, может быть, даже не знакомы. Выступают они независимо друг от друга. Это явление (а подобная тенденция существует и в поколении «сорокалетних») стоит отдельного разговора, по возможности спокойного, без навешивания ярлыков и без упреков в том, что творчество такого-то не соответствует, дескать, его требованиям к другим.
Здесь можно сказать пока только о том, что сразу же бросается в глаза. Несколько поэтов из «тридцатилетних» выступили, хотя и не с явными, декларациями активного усвоения культуры дальнего и ближнего прошлого. Причем осваивают они культуру не просто «для себя», а выступают пропагандистами ее. Можно назвать статьи Андрея Чернова о «Слове…», Пушкине, Лермонтове; штудии Михаила Поздняева о Радищеве и его эссе о советских прозаиках и поэтах; работы Станислава Лакобы о В. Хлебникове, О. Мандельштаме, В. Каменском, о деятелях русской культуры 10 – 20-х годов нашего века, связанных с Абхазией; работы о Хлебникову и Маяковском Сергея Бобкова… Я не считаю их единой «обоймой», ибо перед нами очень разные поэты.
Юрий Минералов, автор рецензируемой книги, тоже известен не только своими поэтическими публикациями в периодике и книгой стихов «Эмайыги», но и критическими статьями, рецензиями, стиховедческими изысканиями в сфере русской рифмы, серьезными работами о Державине и Маяковском. Важно, однако, то, что всем этим он занимается не только как филолог, а и как поэт. И неизвестно, какое из его призваний движет им сильнее в осмыслении множественности традиций русской поэзии.
Эти соображения имеют самое непосредственное отношение к разговору о книге. Для Ю. Минералова написать книгу о Семене Кирсанове означает, как я понимаю, в немалой степени осознать и выявить плодотворное и менее плодотворное в поэтике, которая близка и ему самому. Однако и в признании недостатков поэтической школы большая сила, чем в тех комплиментах, которые раздают иные старшие младшим и наоборот. Серьезная привязанность всегда критична и диалектична. Как всегда, строга любовь. (В частности, очень интересна взаимокритика Тынянова – Эйхенбаума – Шкловского1.)
Ю. Минералов недвусмысленно говорит о той разнице между стихом Маяковского, Хлебникова и Кирсанова, которая существует объективно. Если слово у Маяковского отличается яркой публицистичностью, а у Хлебникова оно «философское», то кирсановское слово преимущественно «игровое», подчеркивает Ю. Минералов. Да, оно не выдерживает тяжелой психологической нагрузки, но таково его свойство, а не вина. Как заметил Шкловский по другому поводу: «…Не надо стараться в чашку для кофе налить литр – не помещается» 2.
Природное свойство поэзии Кирсанова было усилено ориентацией на установку Маяковского «делать стихи», на пример Николая Асеева, стиху которого игра была присуща в высшей степени, склонностью Кирсанова к имитации, к парафразису, «то есть обработке воспринятых элементов чужого в соответствии со своим стилем» (стр. 154). Обо всем этом пишет автор книги. Интересны его наблюдения над таким характерным явлением в литературе, как подражание. У Кирсанова, пишет Ю. Минералов, «почти все поэмы обыгрывают откровенно «вторичные» сюжетные ситуации. Но отношение к литературности должно, видимо, как и все в поэтике, определяться кардинальным вопросом «для чего?». Часто Кирсанову удается, как в «Моей именинной», наделить реминисценции четкой функцией, превратить их в художественный прием. Через сказку, через миф, через игру высвечивается современность, живая жизнь» (стр. 52 – 53). Здесь, думается, можно было расширить поле разговора. Ведь элементы игры со словом были у «сатириконцев», рядом с Кирсановым работали конструктивисты, а как вольготно играли словом обернуты… Как-то в стороне оказались «песнебоец» и «энтузиаст» Василий Каменский и «иезуит слова» А. Крученых. Без их влияния тут не обошлось.
В работе Ю. Минералова часто упоминается имя Маяковского. Автор ссылается на его стихи и теоретические установки. Это естественно. Ведь Маяковский и открыл Кирсанова, ввел его в литературу, помогал ему утвердиться на пути поиска. Пример Маяковского для Кирсанова значил очень много, прежде всего, очевидно, это был пример творческого поведения, нацеленности на поиск новых выразительных возможностей стиха, «езды в незнаемое». «…Влияние Маяковского, – пишет автор, – развило в нем (Кирсанове. – С. Б.) особый дар «поэтического отклика», умение вдохновиться только что происшедшим событием» (стр. 129). Особенно сильно по художественному результату проявилось это качество в годы войны. Успех кирсановских стихов военных лет, его знаменитой серии листовок «Заветное слово Фомы Смыслова» был не случаен. Исследователь делает совершенно справедливый вывод, что «в произведениях военного времени отразился мощный рывок, сделанный поэтом Кирсановым на пути совершенствования своего художественного метода» (стр. 130).
Говоря о следовании Кирсановым традиции Маяковского, автор книги открывает и «болевые точки» этого взаимодействия. В частности, он рассматривает неудачи ряда публицистических поэм, сделанных в стиле Маяковского. Этот достаточно лаконичный и четкий анализ лишний раз подтверждает известную мысль, что следование прямое, буквальное «убивает» последователя.
У Кирсанова, безусловно, было свое органичное дарование, которым он захватывал как своих сверстников, так и тех, кто открыл его стихи для себя в 50 – 60-е годы. Думаю даже, что Семен Кирсанов – поэт по преимуществу «юношеский», если не «детский». Ю. Минералов прямо об этом не говорит, но это у него читается: «Пожалуй, неологизмы Кирсанова – лучший по своей наглядности пример его отношения к слову. Хлебниковские моделируют мифологическое сознание, кирсановские же – микромодель сознания детского. Они – одно из проявлений присущего ему стилевого «дадаистского» инфантилизма…» (стр. 65). Недаром, вероятно, к творчеству именно этого поэта обращаются в 70-е годы композиторы, пишущие для вокально-инструментальных ансамблей.
Восприятие и скандирование «спортивного», «циркового» стиха Кирсанова обычно идет рядом со стихом Маяковского, Асеева, Каменского, с хлебниковскими «Смехачами»… Юношеская энергия бьется не только в мышцах, но и в слове, в языке. Ю. Минералов совершенно прав, когда он пишет: «…Разве русский язык не достоин быть героем поэзии? Почему можно воспевать его, со стороны говоря о нем (как в стихотворениях Тургенева, Брюсова и др.), а воспевать «изнутри» – демонстрируя его изобразительную гибкость -нельзя?..» (стр. 120).
В этом смысле идеальной для адекватного восприятия Кирсанова была его книга «Искания», вышедшая в 1968 году.
Я ставлю сущность
выше слов,
но, верьте мне на слово:
смысл
не в буквальном смысле слов,
а в превращеньях слова.
При буквальном прочтении эти строки воспринимаются полемическим перехлестом. Но ведь и в самом деле обычные слова в поэтической речи претерпевают превращения, новые сцепления слов выводят на открытия новых смыслов. Интересны замечания Ю. Минералова о «державинской» линии в русской поэзии, о «повышенном внимании к поэтическому языку» (стр. 120), свойственном этой традиции. Это давняя тема Ю. Минералова, которую он развивает вслед за Тыняновым, но с поправкой. Если Тынянов говорил о двух попеременных доминантах, то Минералов говорит о двух традициях в русской поэзии. Терминологически оба взгляда находятся в дополнительных отношениях друг к другу. Поскольку традиция имеет свойство то затухать, то вновь разгораться, необходимо говорить о доминировании одной из них в данный период. Что только подчеркивает продуктивность тыняновской идеи. Та же гегелевская формула, которую приводит Ю. Минералов: «Постоянный переход от одного члена сохраняющегося противоречия и обратно» (стр. 151 – 152), – чрезвычайно остро характеризует актуальность открытия Тынянова.
Несколько в ином плане, но близком рассуждал И. Сельвинский, когда писал о борьбе «двух стихий» в русском стихе.
Так или иначе, наблюдения Ю. Минералова над державинской традицией весьма существенны в разговоре о Кирсанове. «Державин – это не только гражданская тематика, не только способность поэтически откликаться на события современности… Это и переворот в рифмовке, прихотливое разнообразие ритмов (вплоть до предваривших Маяковского опытов с акцентным стихом), изобилие неологизмов, емких метафор, по-разговорному преобразованный синтаксис…» (стр. 82). Все это присуще как современнику Державина Семену Боброву, так и Маяковскому и его младшему товарищу Семену Кирсанову. В разработке этой традиции последнему принадлежит важная роль. Исследователь говорит об «учительстве» Кирсанова для поэтов конца 50-х – начала 60-х годов, когда «он личным примером «провоцировал» молодежь на активную разработку образно-ассоциативной системы нашей литературы» (стр. 143).
У Кирсанова новые смыслы слова открываются как бы в его искрометном полете под куполом цирка. Кстати, ничего оскорбительного в слове «циркач» нет. Профессия эта – одна из самых реальных в искусстве. Недаром К. Станиславский говорил о высшей правдивости цирка, а В. Мейерхольд использовал цирковые приемы в спектаклях. Недавно один из крупнейших мастеров и теоретиков советского искусства С. Юткевич с горечью заметил: «Цирк, мюзик-холл, комический фильм и его герои по-прежнему вынуждены топтаться в прихожих и кухнях, откуда лишь изредка соблаговолят пустить отдельных «нечистых», в частности клоунов, в хоромы «большого искусства» 3. В литературе отношение к эксцентрическим формам еще более суровое.
Ю. Минералов пишет об этой особенности таланта Кирсанова, я бы сказал, осторожно и с пониманием. «Всю жизнь – антрэ, игра, показ! Алле! Циркач стиха!» Это «определение» – «циркач стиха» – приводилось часто упреком поэту. А стоило бы ухватиться за него и продолжить сопоставление поэзии Кирсанова с цирковым действом, с театром представления. Многие «трюковые» формы стиха Кирсанова сродни тому, что делается в цирке. Клоунада, акробатические трюки демонстрируют, кажется, лишь чистую ловкость, а на самом деле – это один из путей преодоления косности человеческого тела. Потому-то вызывают в нас цирковые приемы целую гамму переживаний, а не только чувство восхищения или страха. Но мы не настолько наивны, чтобы требовать от цирка, например, психологии или переживания – в затверженном понимании. Зато мы понимаем, что цирк, помимо всего прочего, занятие не бесполезное. Что он помогает нам лучше понять собственные физические и моральные свойства и усовершенствовать их. Не за этот ли пример тоже мы любим отважных циркачей
В лучшей, на мой взгляд, главе книги – «Эта традиционная новаторская поэтика» – Ю. Минералов пристально рассматривает особенности кирсановской рифмы. В результате статистического обследования стихов Кирсанова и поэтов, вступивших в литературу в 50- 60-х годах, автор приходит к выводу, что «предударная рифма – не что иное, как перевернутая классическая. Она поэтому действительно повторяет у Кирсанова и современных поэтов свойства заударной, но повторяет наоборот, «наизнанку», по другую сторону ударения. Она есть не простое смещение созвучия влево, а «зеркальное отражение» заударной…» (стр. 152). Наблюдения показывают, что «эволюция русской рифмы пошла с середины XX века именно по этому пути» (стр. 154).
Стиховедческие выводы ценны сами по себе. Но поскольку рифма не есть что-то формальное, а как раз напротив – семантически ценное («бочка с динамитом» – по определению Маяковского), то теперь мы уже с полным основанием можем говорить, что «циркач стиха» показал через рифму путь к углублению и расширению значимости слова в поэзии. Жаль только, что исследователь, отметив зеркальность в рифме и «кирсановское умение мыслить «зеркально» (стр. 201), не остановился на этом свойстве поэтики подробнее. И «повесть в двух планах»»Зеркала», и зеркальная речь героев «Дельфиниады», и интерес поэта к палиндромам (перевертням) – словам и стихам, читающимся одинаково в оба конца (так написан прозрачный и лиричнейший «Лесной перевертень»), – дают к этому все основания.
Наиболее интересны те страницы книги, где Ю. Минералов проникает в структуру стиха, где он как поэт и филолог вскрывает внутренние связи поэзии Кирсанова. Менее удачны описательные куски. Здесь вдруг возникают совершенно бытовые определения типа «просто – хороший поэт» (так называется одна из глав) или малопродуктивные, внешние аналогии. Например, говоря о поэме «Неразменный рубль», автор отмечает, что здесь «слова болят», как в лирике Маяковского» (стр. 121, подчеркнуто мной. – С. Б.). Не так все-таки болят, а по-другому, по-кирсановски. Да не сочтется это придиркой. Обсуждая какое-то явление, мы не можем не сравнивать. Но в данном случае сравнение не помогает нам увидеть особенность дарования Кирсанова.
Если в стихах Маяковского даже размолвка с любимой превращалась во вселенскую катастрофу, то горе утраты любимой в стихах Кирсанова выявляет со всей откровенностью его юношескую растерянность. Здесь плач мужа-мальчика сменяется тяжелой необходимостью профессионала-клоуна, похоронившего жену, назавтра выходить на публику. Эти стихи не менее трагичны, но трагедия здесь иного свойства, менее романтичная.
Справедливо пишет Ю. Минералов о том, что никто не подсчитал количество рационального и иррационального в творчестве любого поэта. В Кирсанове стихийное начало как раз преобладало, даже в его самых неудачных и «сделанных» вещах. Он шел чисто эмпирическим путем в своих исканиях, а его попытки следовать какой-то теории, в том числе и своей собственной, часто приводили к срывам и откровенным неудачам. В лучших же произведениях рациональное оставалось на уровне замысла, а дальше поэта вел его, кирсановский, стих. В этом сила и слабость Кирсанова. Он хоть и старался, но не умел поверить «гармонию алгеброй». Пушкин, имя которого чаще всего приводится как пример органичности, умел это делать в высшей степени.: Органичность его другого рода, это органичность сочетания художественного и научного мышления.
Книга Ю. Минералова – первая большая работа о Кирсанове. Думаю, что мы еще не раз будем обращаться к творчеству этого самобытного поэта. Ю. Минералов здесь оказался первопроходцем со всеми вытекающими из значения этого слова последствиями. Ему удалось главное – показать поэта без хрестоматийного глянца, выявить достоинства его поэзии, отделить зерна от плевел в творчестве Кирсанова, определить его место в «периодической системе» литературы.
г. Тамбов