Живое прошлое литературы США

А. Старцев, От Уитмена до Хемингуэя, «Советский писатель», М. 1972, 407 стр.

Сборник работ А. Старцева подводит итог довольно длительному периоду исследовательской работы критика. В значительной части он состоит из разновременно печатавшихся трудов автора. Дополненные и собранные воедино, они связаны не только формально-хронологической последовательностью, но и внутренней общностью проблематики и образуют единое целое.

В центре внимания А. Старцева ряд крупнейших американских художников, творчество которых поныне сохраняет свою актуальность: Уитмен (рассматриваемый в очень новом, полемически заостренном и оригинальном толковании), Торо, Мелвилл, Брет Гарт, Фицджеральд, Хемингуэй и Фолкнер. Статья «Американская новелла XIX века и социальные мотивы в литературе США» дает представление о сложных путях развития реалистической новеллы – ведущего жанра в литературе США прошлого и начала нынешнего столетия. Проблема литературного наследия американских писателей остро поставлена в «Полемических заметках». В первой из них речь идет о роли советской американистики в воссоздании подлинного облика Твена-сатирика; вторая подводит итог деятельности недавно умершего литературоведа и критика Ван Вик Брукса – одного из «последних могикан» поколения 20-х годов; третья представляет собой критический разбор монументальной биографии Эрнеста Хемингуэя, написанной Карлосом Бейкером, и выдвигает ряд актуальных вопросов, относящихся к судьбе Хемингуэя – человека и писателя. Эти заметки усиливают общую полемическую интонацию, пронизывающую в той или иной степени все очерки и портреты, входящие в книгу.

В сборнике выделяется несколько крупных «сквозных» тем, придающих ему внутреннее единство: тема специфического соотношения романтизма и реализма в американской литературе XIX века, тема американской утопии на разных этапах литературного развития в США, начиная с Торо и до современности, тема жанрового своеобразия литературы США в рассматриваемый автором период.

«В силу многих экономических и социальных причин, определивших развитие американской культуры в XIX веке, американская литература, – пишет А. Старцев, – не имела своего Бальзака, который произвел бы со скальпелем в руке анатомическое изучение буржуазного общества в США». Действительно, функции критического реализма в литературе США в течение долгого времени оказывались по преимуществу достоянием романтиков. Брокден Браун, Купер, Мелвилл, Торо, По, Готорн и другие вели глубокую разведку, исследуя тревожившие их противоречия «буржуазного прогресса» и нравственного состояния общества и обобщая свои открытия или предвидения в образах, иногда фантастических или причудливо-гротескных, иногда близких к формам действительной жизни, но во всяком случае проникнутых глубокой актуальностью. Брокден Браун уже уловил хищнический, авантюристический, «темный» характер буржуазного предпринимательства; действие его романов развертывается в зловещей атмосфере безумия, преступлений и чумы. Купер уже в «Пионерах» (1823) – первой книге его пятичастной эпопеи о Кожаном Чулке – показал непримиримые противоречия между трудовым народом Америки (и ее исконными жителями, индейцами), с одной стороны, и классом крупных собственников, опирающихся на власть и закон, – с другой. История Кожаного Чулка Чингачгука символически обобщала еще только намечавшиеся тенденции общественного развития США. Э. По в своих новеллах с потрясающей силой трагизма передал безысходную разобщенность и одиночество людей в условиях американской цивилизации.

В книге А. Старцева эта особая роль романтизма в литературе США наиболее глубоко раскрыта на примере Германа Мелвилла. В статье о «Моби Дике» автор показывает органическую, хотя и причудливую, взаимосвязь реалистических наблюдений и романтической символики в этом «полуреальном, полуфантастическом повествовании о погоне за Белым Китом». А, Старцев исследует своеобразную романтическую «мифологию» романа. Он констатирует «огромное противоречие между силой чувства, с которой выражена ненависть к злу у героев Мелвилла, и затуманенной обрисовкой этого зла, при которой один только мифический кит является бесспорным его средоточием». Символические перипетии смертельного поединка команды китобойца «Пекод» с Белым Китом имеют, по замыслу Мелвилла, прямое отношение к действительной жизни американского общества.

«…Зло, заключенное в Белом Ките, – пишет А. Старцев, – это царящая в жизни «неправда», неравенство и моральная приниженность людей в обществе, где «каждый чувствует скорее не локоть, а кулак соседа»; вынужденное одиночество человека; душевная неустроенность, мешающая ему быть «великим, блистательным и светлым созданием». Автор предупреждает, что «полумистическая форма», в которой выражает свои мысли капитан Ахав, одержимый ненавистью к Белому Киту, так же как и термины идеалистической философии, к которым прибегает Измаил, не должны «заслонить от читателя существа вопроса; Мелвилл нерелигиозен, и он искренне хочет «пробиться» к истинному пониманию отношений людей в обществе».

В статье о Торо критик подвергает всестороннему анализу его книгу «Уолден» – этот классический образец американской романтической утопии. Он показывает, что и Торо, идя несколько иным путем, чем Мелвилл, «пробивается» к пониманию отношений людей в обществе. Исследование «Уолдена» принадлежит к числу лучших страниц книги. А. Старцеву удается сочетать строгое определение социально-исторического смысла утопии Торо с проникновенной характеристикой художественного своеобразия этого произведения, где публицистика, сатира, лирическая исповедь и поэзия природы сливаются воедино, образуя совершенно особое жанровое явление в истории прозы США.

При этом А. Старцев справедливо возражает против бытующего иногда и в нашем литературоведении мнения об «Уолденском эксперименте» как о последнем слове Торо – мыслителя и общественного деятеля. Это мнение опровергается не только всей историей позднейших смелых выступлений Торо в поддержку руководителя антирабовладельческого восстания Джона Брауна и его соратников, участием писателя в организации «подземной железной дороги» для переправки на Север беглых рабов и т. д. Не все помнят о том, что в самом «Уолдене», рассказывая о добровольном двухлетнем отшельничестве в построенной своими руками хижине на берегу Уолденского озера, Торо подчеркивал, что отнюдь не призывает мыслящих читателей поступать так же: «Я ни в коем случае не хочу, чтобы кто-либо следовал моему примеру; во-первых, пока он этому научится, я, может быть, подыщу себе что-нибудь другое, а во-вторых, мне хотелось бы, чтобы на свете было как можно больше различных людей и чтобы каждый старался найти свой собственный путь и идти по нему…» Значение книги Торо заключалось в том, чтобы пробудить в его современниках сознание ненормальности, противоестественности современной им буржуазной «цивилизации».

Особенно интересно анализируется судьба американской демократической утопии и ее поверка действительным ходом истории в статье об Уитмене. Исходя из детального исследования «Песни о себе» (1855), которую он по праву считает «ключевым» произведением Уитмена, А. Старцев придает особое значение своеобразной «троичности» героя этой поэмы. Этот герой – и «Уолт Уитмен, и каждый американец, и Соединенные Штаты в целом». Автор прослеживает стремительную динамику поэмы, в ходе которой осуществляются эти поэтические метаморфозы героя. Когда наконец герой «рождается в третий раз», его личность, как бы вбирая в себя всех его сограждан, перерастает масштабы обыденной жизни: «появляется гигант, сродни гигантам американского фольклора»; он «шагает от моря до моря и включает в свои «зрелища» не только людей, населяющих материк, но и природу, флору и фауну, всю страну». Так решается здесь в этом гармоническом триединстве поэтических образов (художника, народа, страны) задача, провозглашенная в первом двустишии «Листьев травы», которое, по замечанию А. Старцева, «звучит как лозунг и… представляет для Уитмена род заклятия, перед которым должны «стушеваться» противоречия книги.

Одного я пою, простую

отдельную личность,

И все же твержу слово

Демократия, слово «En Masse»,

Однако эта гармония, воплотившая в себе накануне Гражданской войны утопический идеал американской демократии, в дальнейшем расщепляется. В нее врываются резкие, кричащие диссонансы. Если иногда любовь поэта «к своей родине и своему народу оборачивается броской рекламой США», как, например, в «Песне о выставке», то в иных случаях у Уитмена появляются горькие признания в несовершенстве социального строя США и в собственном общественном бессилии («Я сижу и смотрю», 1860, и другие стихотворения).

В стихотворении «Мне приснился город» (1860) снова возникает светлый утопический образ – «город друзей», который «нельзя победить», потому что в нем «выше всего… ценилась любовь». Но этот образ уже явно противостоит реальной американской действительности; это желанный, но невоплощенный идеал, осуществление которого на почве буржуазных общественных отношений невозможно.

Выродившаяся и изуродованная «американская мечта» окончательно развенчивается и терпит крушение в литературе США XX века. Одну из последних вспышек этой «мечты» автор книги видит в жизненной драме Великого Гэтсби – героя одноименного романа Фицджеральда. По-своему искреннее стремление этого дельца к любви и счастью, купленным «успехом», угасает в крови и грязи. В статьях о Фицджеральде А. Старцев обнаруживает глубокое понимание своеобразного дарования этого писателя, в лучших вещах которого лирическое начало сочетается с сатирической иронией. В свете работ А. Старцева возникает, в частности, необходимость пересмотреть резкие суждения Хемингуэя о Фицджеральде, значение которых иногда абсолютизировалось нашей критикой. Последнее слово в этом споре осталось за Фицджеральдом, который, пережив тяжелый творческий кризис, показал своим незаконченным посмертным романом о нравах Голливуда, что его таланту открывались новые горизонты.

Содержательны и интересны и другие статьи сборника. Обращает на себя внимание статья «В студии умершего мастера», посвященная «Островам в океане» – посмертно опубликованной рукописи романа, не завершенного погибшим писателем. Анализируя «Острова в океане» в контексте всего творчества Хемингуэя, А. Старцев предпринимает попытку гипотетической реконструкции задуманной, как он предполагает, автором «Островов» тетралогии, где четвертым, завершающим звеном должна была служить повесть «Старик и море».

Глубокое проникновение в противоречивую сущность творчества Фолкнера характерно для статьи о трилогии этого писателя, где анализу «Деревушки», «Города» и «Особняка» предпослано рассмотрение предшествовавших этапов трудного пути, пройденного их создателем. Советский исследователь стремится понять творческое развитие Фолкнера во всей его действительной сложности. Он не скрывает того, что «этот высокоодаренный писатель нередко является жертвой собственного же декадентства»; но вместе с тем напоминает, что «нельзя назвать почти ни одной книги Фолкнера, где черный пессимизм не прорезала бы искренняя тревога и боль за страдающего человека… А сквозь сумятицу даже наиболее темных его страниц проглядывали эпохальные образы американской жизни и американской истории». Трилогия, в которой Фолкнер выходит из «душной, атмосферы» своего творчества 20 – 30-х годов на просторы «большого мира истории и современности», рассматривается А. Старцевым как «идейно-творческое завещание» этого большого художника. Статья об этой социальной эпопее Фолкнера закономерно завершает книгу, в которой судьбы американской литературы «от Уитмена до Хемингуэя» рассматриваются в тесной связи с судьбами народа США.

Написанная с присущим автору выразительным лаконизмом, книга эта иногда заставляет, однако, пожалеть об отдельных опущенных подробностях или свидетельствах, которые могли бы по праву занять в ней место. Это относится, в частности, к теме американо-русских литературных связей в изучение которой А. Старцем внес много нового. Тема эта не раз возникает в книге. Запоминается остроумное сопоставление образа непокорных шпал-людей в «Уолдене» Торо с «Железной дорогой» Некрасова. Отзыв Чернышевского о рассказе «Мигглс» помогает оценить бунтарски – демократический дух творчества Брет Гарта, а стихотворение Асеева «Степной найденыш» передает поэтическое обаяние бретгартовских рассказов. Но трудно понять, почему в статье о Торо не нашлось места для характеристики отношения к нему Льва Толстого и Чехова. В известном письме к Э. Гарнету, представлявшем собой, в сущности, открытое обращение к американскому народу, Толстой назвал Торо в ряду тех писателей США, «которые, я думаю, – писал он, – особенно повлияли на меня… Мне хотелось бы спросить американский на; род, – продолжал далее Толстой, – почему он не обращает больше внимания на эти голоса (которых вряд ли можно заменить голосами Гульда, Рокфеллера и Карнеджи), и почему он не продолжает того хорошего дела, которое столь успешно ими начато». Что касается Чехова, то он не только сам заинтересовался первым русским переводом «Уолдена» (появившимся в газете «Новое время»), но поспешил обратить на него внимание Короленко, для которого стал даже приготовлять комплект газетных вырезок, содержавших главы «Уолдена». Интересные суждения Чехова о прозе Торо, как и суждения Толстого, были бы вполне уместны в статье об «Уолдене».

Книга А. Старцева – труд, обладающий внутренним единством, богатый содержанием, политически острый и написанный так, что его с интересом прочтет не только литературовед-специалист, но и широкий читатель.