Здравствуй, племя младое… знакомое?

– Эй, вы!

Небо!

Снимите шляпу!

Я иду!

В. Маяковский. «Облако в штанах»

Итак, я приехал сюда – дышать пылью, гулять с собаками, смотреть на скалы или кактусы и считать, что я первый из людей, кто все это видит. И попытаться прочесть письмо внутри себя.

Д. Коупленд. «Generation Икс»

1

Как только их не называли: «потерянное поколение», «поколение 007», «фронтовое братство тайных агентов». И вот последняя маркировка – «безъязыкое поколение».

Но почему безъязыкое? По-моему, оно языкатое. И даже очень. И настолько, что есть общие черты, достаточно явно выраженные и выстроившиеся в определенный семиотический ряд (стилевой, стилистический). В определенный интернациональный сюжет (А. Н. Веселовский), ставший популярным и понятным не только у нас, но и во всем мире: в Англии, Японии, Америке. Этакий литературный эсперанто, или «бродячие сюжеты», как говорили в старину, способный пролить свет и на проблему литературного поколения, и на «тип творчества» (Л. И. Тимофеев).

Если кто-то не догадался, поясняем: речь идет о «молодой прозе», о так называемых «двадцатилетних-тридцатилетних».

Нет, эти авторы заявляют о себе бойко, их стилистика напориста, динамична. Они даже не говорят, а сразу кричат, так как боятся (и не без основания), что их не услышат.

«Ура!» – кричит герой одноименной повести Сергея Шаргунова¹ ; «Кто я!» – кричит персонаж «Мемуара двадцатилетнего» Ника Лухминского² ; «Дневник! Родители! Выслушайте меня!» – взывает пятнадцатилетняя девочка из «Дневника Алисы»³ ; «Сила воображения побеждает силу власти», – развевается над забаррикадированной школой в «69» Рю Мураками⁴.

Да, в какой-то степени я продолжаю разговор, начатый мной в статье «Читать модно!» («ВЛ». 2004. N5), где в контексте современной отечественной литературы и литературного «времени» анализирую роль молодых и делаю попытку ответить на вопрос: «А есть ли у нас такой род литературы вообще?»

Нет, не дает этот вопрос покоя многим. Пример: присутствовала я на одной, скажем так, встрече критиков и литературоведов, где, помимо всего, обсуждалась и тема ближайшего критического мероприятия. Предлагалось одно, другое. И вдруг раздается: «Только не текущая литература, потому что ее нет!» Как нет? «То, что сейчас печатается, все эти пелевины – это не литература».

Ну, с подобной постановкой вопроса мы знакомы: приходилось не раз слышать из самых разных уважаемых уст частную версию «заката русской письменности». Для одного она кончается на Платонове, для другого – на Шолохове. «Есть художники, а есть – литераторы, – говорили мне. – Последние, конечно, необходимы. Но они не предмет исследования. Это – удел художников». Возможно. Но как быть с тем обилием книг за подписью молодых, которые сейчас издаются, ради творчества которых организуются многочисленные форумы, слеты, конференции? Как быть с читателем, который хочет быть сориентирован в бескрайней книжной массе? Достаточно зайти в «современный» отдел магазина «Москва», чтобы убедиться в изобилии начинающих авторов – отечественных, зарубежных. И ведь все они – часть так называемого «горячего» литпроцесса. И все они ждут профессионального критического разбора, оценки, только после которой и можно пытаться «решать», где – искусство, где – нет, где – художник, где – литератор, но в любом случае не отвергать пудинг a limine.

Тогда к идее «безъязыкого поколения» многие остались глухи. Вечер, посвященный «молодой» текущей литературе, так и не состоялся.

А жаль.

2

Мне не хотелось начинать разговор с уже ненового произведения С. Шаргунова «Ура!»: во-первых, я от него (произведения) не в восторге, во-вторых, о нем писали, и много. И несмотря на то, что ни одну тему нельзя закрыть, по этому поводу уже, на мой взгляд, сказано достаточно. Тем не менее, начиная разбор «Мемуара двадцатилетнего» Н. Лухминского, не упомянуть «Ура!» не могу. Шаргунов в этом жанре – даже не повести, не романа, а полудневника, полуэссе, полумемуара, полуманифеста – на нашей почве, на русской (или постсоветской?), выступил первый. Выступил от лица молодого поколения за молодое поколение.

«Происхождение «ура!» – тюркское. Переводится: «бей!» Это «ура!» меня с детства занимало. Яростное, как фонтан крови. В этом слове – внезапность. Короткое, трехбуквенное. Все же захватчики принесли простор и поэзию. Заряд энергии. Есть слова, которые выплескиваются за свои пределы <…>

«Ура!» не стормозит, оно бьет на лету! Хрустящая сердцевина арбуза, блик солнца на водной ряби, и удар в мясо, в кости, отрывание жизни! <…>

Для скольких этот звук был последним в жизни, сколько душ впитал в себя. Бежали слепо, цепляясь за свой же крик, и получали пулю, кроваво давясь криком. На войне все кричат: «Ура!» Из отчаянного командирского зова вырастает общий хор, ветвистое могучее дерево. Я предлагаю вам новый Миф о Древе Ура. Золотистая крона гудит и шепчется над полями войн».

А если проще, не так образно и одной фразой, то: «Прощай, старая жизнь! Здравствуй, новая!» В тексте, композиционно – это тоже несложно: череда сцен (исповедей) – череда глав, каждая глава – называние и описание порока (курение, водка, наркотики, «продажная любовь» всех ориентаций, неспортивный образ жизни, пивной алкоголизм и т.д.), отказ от порока, призыв к иной жизни. Незатейливые схемы, незатейливые радости:

«Что предлагаю я? Вообще-то предлагаю жизнь здоровую и красивую. Если уж поздно вставать, то очень поздно. Работать от заката до самого белого дня. А потом сомкнуть глаза, чтобы разомкнуть их уже вечером. Чуть шатает, приятная слабость в теле, а на столе белеет стопка сделанных бумаг. Чертежей и схем каких-нибудь… Можно выйти прогуляться, с полуулыбкой глядя на темные очертания мира. Вернуться, опять лечь и рано-рано встать».

Конечно, это прием. Но прием, как прием, хорош один раз, а здесь он тиражируется. И потом, плох тот прием, который виден. А здесь «видно, как сделано».

Наш юный воин, народный обличитель бежит от прошлой нехорошей жизни с криками «Ура!», «Я против!» к победе над хорошей жизнью, но бежит не совсем самостоятельно. Уже сам заголовок дает отсылку к раннему Владимиру Маяковскому («Нате!», «Вам!»). На протяжении всей книжки читателя не оставляет мысль, что «где-то я уже это слышал», что повесть Шаргунова – всего-навсего ловкое прозаическое переложение поэмы «Облако в штанах» с ее патетикой, с четырьмя криками «долой!», с образом непонятого мятежного поэта, его конфликтами с действительностью и с неразделенной любовью.

У меня в душе ни одного седого волоса,

И старческой нежности нет в ней!

Мир огромив мощью голоса,

иду – красивый,

двадцатидвухлетний <…>

Allo!

Кто говорит?

Мама?

Мама!

Ваш сын прекрасно болен!

Мама!

У него пожар сердца.

Скажите сестрам, Люде и Оле, —

Ему уже некуда деться.

Совпадает даже возраст лирических героев.

Но если у Маяковского – поэма, то у Шаргунова – агитка:

«Читатель, разорви пачку, разом переломи сигареты. И наступай смело. Ни шагу назад, не оборачивайся. Гони вон из себя дымные полчища! Курить ну никак больше не хочется. Лену Мясникову поцелую чистейшим ртом!»

Если у Маяковского – Мария, то здесь – всего лишь Лена Мясникова:

«Эй! У меня планы серьезные. Я хочу защитить чувства от шин черных джипов. Не хочу отдавать вам девочку, рыхлые вы скоты с холодными членами. Хочу, чтобы Лена в меня влюбилась <…>

После всех надругательств жизни я хочу заорать: дайте мне любовь <…> Я алчный, очень алчный, жажду любви. И вопль мой – о любви».

Как будто несложно.

Но если не спать, «положив на лапу с клещами звезд огромное ухо», если прислушаться к этим нехитрым схемам, услышать личность Маяковского, узнать первоисточник, который автоматически нагружает «Ура!» вторыми и третьими слоями, сквозь слои первые пробьется:

Читатель! Обрати внимание на наше поколение! Поверь в него. Оно лучше, чем тебе кажется. Оно хочет быть таким. Оно может быть таким. Ради твоей веры мы отбросим все дурное. Но мы еще так молоды и так нуждаемся в поддержке. Протяни свою руку!

3

Оглохли от обилия восклицательных знаков? Я от них тоже устала. Но что делать: когда пишешь, вольно или невольно подключаешься к стилистике своих персонажей.

Лухминский не такой «громкий» и стилистически напористый. Скорее – ироничный и жесткий. Эстафетную палочку он перенимает спокойно, но «идет дальше» своего предшественника.

Сразу проговорим, что «Мемуар» тоже начинается с глав «моя первая…» (и далее через запятую со всеми реалиями и подробностями). И здесь, конечно, книжка проигрывает: во-первых, угадывается Шаргунов, во-вторых, идет подмена целевой аудитории, есть и риск потерять на первых же страницах читателя вообще.

По идее целевая аудитория наших авторов – такие же двадцатилетние, как и они (если не моложе). Но по сути подобная литература, думается, более интересна не самим подросткам (они во все это погружены и так изо дня в день, и здесь для них нет открытий), а читателям старшего поколения, поскольку дает возможность вспомнить себя в эти годы, сравнить и узнать что-то новое о тех, кто приходит им на смену.

1. Шаргунов С. Ура!: Роман. М.: Эксмо, 2003.[↩]
2. Денежкина и К. Антология прозы двадцатилетних. СПб. – М.: Лимбус Пресс, 2003[↩]
3. [Аноним]. Дневник Алисы / Пер. с англ. К. Лопашинова. СПб.: Амфора, 2004. [↩]
4. Мураками Р. 69; Все оттенки голубого: Романы / Пер. с япон. А. Кабанова. СПб.: Амфора, 2003.[↩]