Н. Н. Перцова. Словотворчество Велимира Хлебникова

Наталья Перцова – специалист, пришедший в хлебниковедение из структурной, прикладной и математической лингвистики, из области точной и самодостаточной, чтобы не сказать – замкнутой на себя, академической науки. Тем более удивительна та свобода интерпретации источника, которую демонстрирует ученый. А свобода эта, оказывается, необходима уже при подсчете неологизмов, общий список которых «после просмотра практически всех доступных рукописей» (!) превысил девять тысяч – против примерно пяти тысяч в изданном Перцовой «Словаре неологизмов Велимира Хлебникова» (Wiener Slawistischer Almanach. В. 40. Wien; Moskau, 1995). Трудность «состоит в том, что нет (и не может быть) бесспорных критериев их выделения; в связи с этим разнятся словники, полученные разными исследователями на одном и том же материале» (с. 13). Поэтому автором вводится рабочее определение неологизма, которым «считается слово, отсутствующее в словарях и воспринимаемое как новое носителями языка» (с. 9).

Структурно-семантическая классификация хлебниковских неологизмов сопровождается рядом убедительных «натурных» этюдов по черновикам поэта, где прослеживается, каким образом зарождалось то или иное слово, как обрастало инвариантами, как получившаяся парадигма словообразов развертывалась в текст. Автор становится не только текстологом, но и графологом (не говоря о разборе клякс и полуабстрактных рисунков): «В рукописях Хлебникова отчетливо прослеживается целая гамма почерков <…> на фоне которых резко выделяется крупный, круглый, наивно-детский почерк фантастической прозы» (с. 36).

Этот род прозы возник не без влияния Андрея Белого: «Как и Белый, Хлебников стремится непосредственно передать процесс мышления <…> но пытается проникнуть в смутную довербальную мыслительную деятельность. Автор отказывается от условностей, принятых в том или ином литературном жанре, и ведет нас непосредственно в глубины сознания (быть может, скорее даже подсознания)…» (с. 39). «В большинстве этих текстов, – продолжает Перцова, – так или иначе задана «карта» мышления. В ее основе лежит метафора: абстрактные интеллектуальные и эмоциональные сущности часто выстраиваются вокруг стержневого для данного текста пространственного образа» (там же). Кроме метафоры, Перцова использует понятие мифологемы, привлекая теорию символа Вячеслава Иванова и фольклор (жанр сказки).

Установив, что в ранний словотворческий период «Слово о полку Игореви» было настольной книгой Хлебникова, исследовательница, однако, не затрагивает вопроса о рождении того гибридного вида текста, который позже получит название неповторимого хлебниковского верлибра. На первом месте стоит «слово как таковое» с его поэтической функцией. Якобсоновская теория этой функции, как доказывает автор, опирается на творческое наследие Хлебникова, не только поэта, но и философа языка.

Отсюда внимание к «преломлению лингвистических идей XVII века в «значковом языке» Хлебникова» (глава 1), параллели с Локком, Лейбницем, Бэконом, Дж. Уилкинсом. «Если в начале работы над своим языком Хлебников разделяет убежденность философов XVII века в несовершенстве естественного языка («Жалкий означающий лай, символический вой человеков нашего времени будет заменен символической музыкой в времени горнего человека. Подспорьем ему будет письменный язык всех народов» – л. 14об.), то скоро он убеждается в том, что именно благодаря своей недоопределенности естественный язык обладает большей выразительной силой, чем формальные системы (об этом свидетельствует запись: «Упреки ко всему русскому мыслящему и думающему в недостаточном понима<нии> духа русского языка» – л. 23)» (с. 25- 26).

В последнем высказывании можно обнаружить определенный зазор между тем, что знает автор монографии, и тем, что он дает увидеть читателю. Из какого контекста взяты найденные цитаты? Не получится ли, что заданный вектор авторской мысли разойдется с хлебниковским или окажется слишком частным? Кто такой «горний человек»? Почему дух русского языка соотносится с формальными системами, а не с другими «естественными» языками? Ведь известно, что в своем творчестве (и словотворчестве) Хлебников ввел ограничение на западный корнеслов, о чем во всей работе – ни слова, если не считать общего вывода: «Хлебников не навязывает русскому языку чего-либо для него чуждого, а использует и усиливает то, что в нем подспудно заключено» (с. 56).

Книга о Велимире Хлебникове значима уже по самой новизне и объему впервые привлекаемого здесь рукописного материала, в том числе «геополитически» недоступного архива Харджиева в Амстердаме. Основательное предисловие к монографии принадлежит перу Рональда Вроона.

В приложении публикуется текст редкой книжки Хлебникова и Крученых «Биель» (Баку, 1921), в которой Хлебников в последний раз обратился к своим ранним неологизмам.

Издание иллюстрировано графикой Петра Митурича, Гончаровой, Ларионова, Филонова, Елены Гуро и сестры поэта Веры Хлебниковой.

Александр ПАВЛОВСКИЙ