Законы жанра

Л. В. Чернец, Литературные жанры (Проблемы типологии и поэтики), Изд. МГУ, 1982, 192 с.; Н. Лейдерман, Движение времени и законы жанра. Жанровые закономерности развития советской прозы в 60 – 70-е годы, Свердловск, Средне-Уральское книжное изд-во, 1982, 256 с.

В литературе последних десятилетий мы наблюдаем своеобразный «жанровый взрыв». Литературоведы и критики в один голос говорят о большой жанровой мобильности, о взаимопроникновении и переплетении жанров, о нарушении родовых и жанровых границ и т. д. При этом проблему жанра едва ли можно числить сейчас среди самых животрепещущих проблем науки о литературе. Однако количество работ в области жанрологии неизменно возрастает. Выходят и целые тематические сборники, посвященные жанрам, и отдельные труды. Лучше всего исследованы зарождение и развитие некоторых жанров, их историческая жизнь и современная судьба. Гораздо реже встречаются попытки представить функционирование современных жанров как систему, выявить сущность и уточнить место жанра среди других важнейших категорий и понятий теории литературы. Очевидно, что существует острая потребность в такого рода обобщающих трудах. Неудивительно поэтому, что появление двух монографий, в центре которых коренные вопросы теории жанра, хотя и затронутые с неодинаковой степенью полноты, привлекло к себе внимание.

Книги эти разные и разноплановые, у каждой из них – свой аспект и своя задача, в чем-то они пересекаются, в чем-то, естественно, расходятся. Обоим авторам свойственны и серьезность намерений, и основательность подхода к избранной проблеме. Л. Чернец начинает с попытки определить различные системы подходов к изучению жанров, обозначить границы и объем исследования. Историографии вопроса отведена значительная часть всей работы. Весьма полно и систематично изложена типология жанров по Гегелю и Веселовскому. Соотнеся концепции этих мыслителей, автор приходит к верному выводу: «Теория Веселовского как бы корректирует, дополняет гегелевскую, освещая то, что Гегель, возможно, намеренно, оставил в полумраке» (стр. 41). Как бы перекидывая мостик от века минувшего к нашему времени, Д. Чернец справедливо полагает: «Типологии жанров у Гегеля и у Веселовского сохраняют свою ценность и поучительность и для современного литературоведения. Социально-историческое по своей сути объяснение содержательного своеобразия жанров в обеих концепциях подготовило почву для марксистских историко-генетических исследований в данной области» (стр. 42 – 43).

Содержателен также выборочный обзор жанровых теорий в западном литературоведении последних десятилетий. Отметив «принципиальное различие марксистской методологии и методов буржуазного литературоведения» (стр. 43), указав на такие пороки буржуазной науки, как разрыв между типологией и историей жанров, антиисторический подход к литературе, Л. Чернец сосредоточивается в основном на характеристике жанровых концепций в советском литературоведении 20 – 30-х годов.

Но наибольший интерес вызывает, безусловно, глава, обозревающая разработку проблемы жанров в современную пору. Жанровые воззрения М. Бахтина, оказавшие значительное влияние на все современное литературоведческое мышление в целом, не случайно оказываются в центре рассмотрения и того и другого автора. Ценность суждений знаменитого ученого признают все, но каждый исследователь заимствует у автора «Эпоса и романа» то, что близко и необходимо именно ему. Л, Чернец выделяет три круга проблем в жанровой концепции Бахтина (жанры и внутренняя динамичность произведения, жанры и структура произведения и, наконец, жанры в истории литературы, их генезис и традиция). Это дает довольно полное представление о жанрологических интересах ученого. Л. Чернец в ряде мест не только излагает положения Бахтина, но и комментирует их, разъясняет, пробует наметить их логическое продолжение. «Жанр, – замечает автор, – является как бы одним из мостов, соединяющих писателя и читателя, одним из важнейших показателей характера художественной концепции в данный период. Выбор жанра писателем, его трансформация, так или иначе, предполагают определенное представление о читателе, намечают русло, в котором будет протекать процесс художественного восприятия» (стр. 77).

Эта актуальная мысль о формирующей читательское восприятие функции жанра разрабатывается и другим нашим автором, и уже от себя добавим, что жанр не только намекает читателю, о чем пойдет речь, но и усаживает его в кресло определенным образом и задает некий особый регистр слушания. Жанр обозначает фронт внимания, предупреждает о том, чего можно в данном случае ждать, и о том, чего заведомо здесь не будет. Заметим, что Л. Чернец разделяет далеко не все взгляды Бахтина на природу жанра. Однако критика бахтинских положений совершается, так сказать, в привычных рамках: исследовательница ограничивается в основном уже известными по другим статьям и рецензиям возражениями, касающимися идеи полифонического романа, расширительного понимания «карнавализации», «памяти жанра».

Идеи Бахтина, по мнению автора книги, вплотную подводят к необходимости разработки жанровой типологии. Своеобразной вершиной в этом ряду, увенчивающей историографический обзор, стал раздел, излагающий жанровую теорию Г. Поспелова. Нет, опять-таки, необходимости напоминать основные положения жанровой системы названного ученого: они хорошо известны. Особое внимание Л. Чернец уделяет последней научной публикации Поспелова, в которой автор развивает и уточняет некоторые ключевые места своей концепции. В частности, Поспелов подчеркивает то обстоятельство, что «сущность жанра совсем иная, чем сущность рода» и «жанровые и родовые свойства лежат в разных плоскостях» ¹.

Это действительно так, однако плоскость рода и плоскость жанра оказываются не безнадежно удаленными, а взаимопересекающимися, частично совпадающими, и род в этом смысле как раз и является одним из жанрообразующих факторов. Этот феномен, на наш взгляд, не учитывается ни Поспеловым, ни автором рецензируемой книги. Правда, пытаясь все-таки упорядочить общую картину родов и жанров, Поспелов предлагает помимо жанровых выделить еще и родовые формы. Увеличение количества слагаемых не вносит определенности и стройности в общее состояние системы. Концепция Поспелова известна уже много лет, но не получила до сих пор широкого практического применения. При всей ее внутренней упорядоченности она мало помогает при конкретном анализе литературного произведения. Вместе с тем обоснование категории жанрового содержания является конструктивным фактором и заслуживает дальнейшей разработки и развития. Перспективной представляется и идея группировки жанров по проблематике и типу конфликта (именно сама идея, а не разработанная на ее основе конкретная классификация). Необходимость проблемно-содержательной группировки жанров поддержана учеными самых разных направлений. Права Л. Чернец, высказавшая мнение о сближении на этой почве концепций Поспелова и Бахтина. Мысль о существовании наджанровых образований развивает и Н. Лейдерман, отведя этому вопросу раздел.

В известном смысле свердловский исследователь начинает там, где Л. Чернец останавливается. Большую часть ее книги занимает все-таки обзор и изложение различных жанровых теорий. Вторая часть работы Л. Чернец, посвященная конкретным разборам и приложениям, представляет, по нашему мнению, меньший интерес. Отдельные наблюдения над классическими текстами, безусловно, заслуживают внимания, но сам способ отыскивания в различных литературных произведениях особых приемов нравоописания не открывает новых перспектив в постижении художественного смысла. Если работа Л. Чернец носит по преимуществу констатирующий и систематизирующий характер, то Н. Лейдерман в своем изложении, напротив, смело идет на обострение, непрерывно ставит вопросы и, главное, стремится выяснить, понять саму логическую суть сложных и спорных проблем. Л. Чернец сосредоточивается главным образом на том, что уже есть, тщательно фиксирует то, что достигнуто, в то время как Н. Лейдерман направляет свои усилия в область еще нерешенного, неокончательного. Одно из веских достоинств его книги – это способность автора к обобщению, активному теоретизированию. И в этой своей активности он часто идет до конца, не опасаясь ошибок, заблуждений, даже очевидных несоответствий.

Н. Лейдерман начинает свой труд с закладки прочного теоретического фундамента, с характеристики «трех китов» литературного процесса – метода, жанра и стиля. Автор еще раз уточняет роль, место и сферу влияния каждой из этих категорий в свете главных закономерностей и назначения искусства. Он особо подчеркивает регулирующую и координирующую роль жанра по отношению к литературному произведению. Вслед за Бахтиным и другими его последователями Н. Лейдерман ставит жанр в центр движения литературы и делает упор на созидающей функции жанра, жанр рассматривается им как «система способов построения произведения» и обладает ярко выраженной моделирующей способностью. Лишь упомянув о различных концепциях жанра, уральский ученый отказывается от их подробного рассмотрения, – а обращается к ним только по мере- необходимости, настойчиво прочерчивая собственную линию размышлений. Один из ее узловых моментов – тезис о некой неистребимой основе жанра, о его смысловом центре, который Н. Лейдерман называет ядром, а в другом месте – «потаенными клетками жанра». Это есть не что иное, как попытка реализовать и развить известное бахтинское выражение «память жанра».

Автор монографии, на наш взгляд, верно ухватывает диалектику взаимодействия между жанрами и литературным процессом и проясняет характер «встречи» жанра с неповторимым миром творца. «Память жанра», – развивает свою мысль свердловский литературовед, – это тот художественный закон, который обязывает писателя при создании произведения вводить свой опыт, свой замысел, свою идею в связь с «целой жизнью» и структурно закреплять эту связь в своем, новом жанре. Процесс творения произведения – это всегда процесс взаимной проверки жизни и искусства. Эстетическая концепция, существующая в замысле автора, ищет такую жанровую форму, которая бы опредметила ее, эту концепцию, в «самостоятельном» и «самодостаточном» художественном мире» (стр. 18 – 19). Таким образом, жанр существует и как потенциальная возможность, открытая каждому художнику, и как обнаруженная и достигнутая закономерность, необходимый способ осуществления художественной идеи. Подобный подход к «прохождению» жанра через историко-литературный процесс представляется плодотворным. При этом, правда, остается далеко не ясным, что же такое «ядро» жанра, его состав и «материя». На этот счет можно строить различные предположения, однако сама идея «ядра» удачно объясняет живучесть жанра, его способность к постоянству, действующий в нем «механизм перевода».

Тяготение к проверке только что сформулированных, так сказать, еще не остывших теоретических положений на живом и тоже еще не устоявшемся литературном материале современности – сквозной импульс работы Н. Лейдермана. Советская литература двух последних десятилетий и стала своеобразной лабораторией для «обкатки» теоретических изысканий, испытания их правильности и действенности. Практически Н. Лейдерман так или иначе прослеживает метаморфозы всех основных эпических жанров советской литературы современной поры. Он исходит из верного допущения о том, что в каждый отдельный период развития литературы в зависимости от сложившейся общественной и эстетической ситуации на авансцену литературного процесса выходит тот или иной жанр. «…В рождении и расцвете жанров, которые начинают: играть ведущую роль на определенном отрезке истории литературы, находит наиболее адекватное воплощение объективный процесс эстетического освоения концепции личности, рожденной временем» (стр. 32).

Обозревая жанровое движение русского советского рассказа 50 – 60-х годов, Н. Лейдерман весьма убедительно показал, как «находят» друг друга жанр и определенная содержательная тенденция. Особенно удачным кажется тот раздел, где автор разъясняет, почему в эти годы потребность в изображении цельного народного характера воплотилась именно в такой разновидности жанра малой прозы, как рассказ-судьба, высшим образцом и эталоном которого стала шолоховская «Судьба человека». Столь же убедительно раскрыта в этой главе и неизбежность жанровых перемен в усложнившейся литературно-общественной ситуации. В частности, жанровый сдвиг обозначился в закономерности перехода от монументального рассказа к диалогическому и аналитическому. Речь идет, понятно, лишь о преобладающей, доминантной линии. Ярче и полнее всего это жанровое направление представлено в творчестве Шукшина.

Автор высказывает немало дельных соображений о жанровой природе рассказов Шукшина, но порой впадает в явные и непродуктивные преувеличения. Никак не возможно согласиться с тем, что каждый шукшинский рассказ – «завершенный мирообраз» и «модель» мироздания» (стр. 62). Совсем наоборот – рассказы автора «Характеров» лаконичны, фрагментарны, их зачины и финалы весьма недвусмысленно указывают на принадлежность малых сих к чему-то большему, на вхождение их в какое-то крупное составное единство, в котором только и складывается общая атмосфера целого. И если уж говорить о «модели» мироздания» у Шукшина, то она возникает только и исключительно в контексте цикла или книги рассказов, которые выступают по отношению к каждому отдельному произведению как жанр другого порядка или метажанр. В главе «Динамика жанра» Н. Лейдерман вводит в научный обиход новое понятие. Это метажанр. Правда, автор книги придает этому термину несколько другой смысл, чем тот, в котором мы его только что употребили. Опираясь на концепцию Бахтина и Поспелова, Н. Лейдерман предлагает называть метажанром некое единство, которое «оказывается отвлеченнее, «алгебраичнее» жанра» (стр. 136). По его мнению, под эту рубрику умещаются, с одной стороны, поспеловские группы жанров, а с другой – те «крупные художественные образования», которые выделял в истории литературы Бахтин. Можно ли считать удачным применительно к указанным явлениям такое определение, как метажанр, и есть ли основание полагать тип художественной проблематики по Поспелову и бахтинские конгломераты однопорядковыми величинами?

Эти вопросы требуют тщательного осмысления и додумывания. К тому же утверждение нового термина в правах неизбежно повлечет за собой пересмотр и перегруппировку уже сложившихся понятий и категорий. Сама же идея метажанра представляется весьма конструктивной. Во всяком случае, в рецензируемой книге она приносит свои плоды.

Обозрение жанровых порядков современной советской литературы обнаруживает наличие в ней двух разнородных тенденций. Первая состоит в ускоренном росте «жанрового населения», в появлении множества всяких гибридных, смежных и промежуточных новообразований. Разумеется, далеко не все эти новоявленные формы действительно могут претендовать на звание литературного жанра. И все-таки нельзя совсем игнорировать такие отпочкования, как микророман, киноновелла, миниатюра. Наряду с дроблением очевидно проявление и интегрирующих начал, взаимотяготения жанров на основе какой-либо общей платформы. Свердловский исследователь верно определяет эту особенность литературного процесса последних лет: «Тенденция к эпическому синтезу повлияла и на характер отношений между жанрами: если в шестидесятые годы господствовали отношения отталкивания и чередования, то в семидесятые значительно сильнее тенденции к сосуществованию и взаимодействию разных жанров, к интеграции структур…» (стр. 210).

Группировка жанров, их трудное выравнивание относительно друг друга, их оптимальное взаимодействие с другими составными в контексте литературного процесса в высшем своем выражении становятся системой. А сложившаяся, устойчивая система жанров, по мнению автора монографии, является существенным признаком зрелости литературного направления, к которому она в свою очередь относится как подсистема. В последней главе книги и рассматривается современный литературный процесс с точки зрения взаимодействия жанров и жанровых групп. На основе жанровых предпочтений и традиционных связей и по преобладающему пафосу прослеживаются три литературных течения, сложившихся, по мнению автора, к концу 70-х годов: традиционно-реалистическое, романтическое и учительное. Жанровые истоки этих течений прослежены весьма тщательно. Спорным остается только вопрос о границах и названиях этих течении, о самом их количестве. Вот, например, учительная тенденция или учительный метажанр, ведущий свое начало, по мнению автора книги, еще от эпохи классицизма. Каковы же приметы, определители, отличительные черты этого течения? Исследователь предполагает, что такой специфической его особенностью является «традиционное движение от мысли к материалу» (стр. 234). Совершенно очевидно, что подобная характеристика остается слишком общей и не содержит в себе зерна индивидуальности. Равным образом не может считаться прерогативой учительного жанра и употребление документов, исторических свидетельств, биографических фактов. Вызывает сомнение и сам перечень произведений, отнесенных к упомянутому течению. Почему вдруг попадают в один ряд «Дневные звезды» О. Берггольц и «Ледовая книга» Ю. Смуула, «Уроки Армении» А. Битова и «Клавдия Вилор» Д. Гранина. Подбор весьма произволен, он сбивает с толку и лишает почвы предположение о существовании в современной советской литературе самостоятельного учительного течения. Сам же принцип выделения отдельных ответвлений на жанросодержательной основе едва ли может быть оспорен.

Затруднение состоит в том, что в сложном переплетении с жанровыми существуют стилевые течения, региональные школы и т. п.

Многие вопросы в книге Н. Лейдермана не решены, даже не поставлены в полный рост, а только затронуты. Но и в этом есть свой положительный момент. Разбудить мысль, привлечь внимание, заронить интерес – это тоже очень существенное достоинство литературоведческого труда. И в этом плане книга Н. Лейдермана оказывается весьма действенной. Несомненно также, что обе книги в разной мере являются полезными, «продвигающими» и обогащающими наши представления о жанре и в теоретическом разрезе, и в практическом приложении. Они нацеливают на новые рубежи изучения жанра.

г. Донецк

1. Г. Н. Поспелов, Типология литературных родов и жанров. – «Вестник Московского университета». Серия «Филология», 1978, N 4, с. 13, 14.[↩]