«За то я полюбил вас крепко», или Похождения «чистейшего авантюриста». Окончание

ПРОГУЛКИ С ЛЕНИНЫМ¹

Предпринятая Анучиным фальсификация горьковских писем неотделима от другой его подделки, связанной с именем Ленина. Личные отношения Ленина с Анучиным, воспоминания Ленина о встрече с ним, их «переписка» и прочее – важнейшие опоры и скрепы той масштабной конструкции, которая создавалась Анучиным на протяжении ряда лет и отнюдь не ограничивается горьковским сюжетом.

Взглянем на письма Горького в свете «ленинской темы». Какие только чувства не проявляет Владимир Ильич по отношению к Анучину: и благодарность, и восхищение, и умиленную память… «Ваше письмо к Вл. Ул. (Владимиру Ульянову. – К. А.) все-таки до него дошло, – сообщает Горький Анучину в письме (разумеется, апокрифическом) от 1/14 октября 1908 года. – Он будет писать Вам подробно с оказией, а пока просит передать и большую благодарность, и братский привет…» (7, 25). Или другой пассаж, получивший широкую известность: «…В. Ул<ьянов> часто вспоминает «сибирского шамана» и о тех беседах, которые Вы вели с ним во время похождения в Юдинскую библиотеку. Забавно выходит, когда он в лицах изображает, как Вы, рыча октавой, завлекаете его в сибирскую веру» (7, 137; письмо от 25 мая/7 июня 1909 года). А 20 мая/2 июня 1912 года Горький дает Анучину такой совет: «…Вы к нему (Ленину. – К. А.) прислушивайтесь – это человек большого плавания» (10, 47). Анучин хорошо понимал, что после обнародования горьковских писем ему непременно придется отвечать на вопросы, касающиеся его знакомства с Лениным. И он принимает единственно верное (если следовать его логике) решение – предварить или сопроводить публикацию горьковских писем своими воспоминаниями о Ленине.

На сохранившейся рукописи «Воспоминаний» Анучин поставил: «Казань. 7 – 12 февраля 1924 г.»². Становится ясно: сразу после смерти вождя, исполненный горестных чувств, Василий Иванович записал свои воспоминания о великом человеке – дабы не пропало для вечности. В действительности же «воспоминания» создавались Анучиным в 1937 году (29 января 1938 года он отправил их в Москву Бонч-Бруевичу³). Анучин нигде не заявлял (письменно) о красноярской встрече в марте 1897 года. Более того: приблизительно до середины 1937 года Анучин, вспоминая в своих «жизнеописаниях» об этом периоде, выдвигал на первый план иные обстоятельства.

О том, что происходило в то время с нашим героем, можно достоверно узнать из полицейских справок. Оказывается, 14 января 1897 года в томской квартире Анучина был произведен обыск и среди разного рода бумаг и литературы обнаружен «листок почтовой бумаги с уставом кружка взаимопомощи и саморазвития». Анучина привлекли к дознанию по статье 320 Уложения о наказаниях («принадлежность к сообществу, которое употребляет какие-либо средства для сокрытия от правительства своего существования, устройства или цели»⁴) и в течение нескольких недель или месяцев он находился под следствием, которое, однако, вскоре прекратилось ввиду того, что «виновность Анучина <…> установлена собственным его чистосердечным сознанием», а также – «за силой 1 п. IV ст. Всемилостивейшего Манифеста 14 ноября 1894 г.»⁵.

В автобиографической заметке, задуманной им как «материал для предисловия» к пьесе «Красноярский бунт» и написанной, по всей видимости, в январе 1937 года, Анучин указывал:

«В первый раз В. И. отбывал тюремное заключение (декабрь 1896 – март 1897) за организацию антиправительственных кружков в Томске…»⁶  Обыск, арест и пребывание в Томске (весной 1897 года) подтверждаются и рядом автобиографических заметок и записей Анучина, предназначенных для «внутреннего употребления»: «Арест и тюрьма – зимою 1896 – 1897 гг.»; «97 г. весна. Томск»; «1897 г. Весной – обыск и арест. Семинарская история»⁷. И т. д.

Со всей уверенностью можно утверждать, что в марте 1897 года Анучина в Красноярске не было. Придуманная и пестро расцвеченная Анучиным история его знакомства с Лениным – дискуссии «за чайным столом» с молодыми социалистами, прогулки с вождем мирового пролетариата по заснеженным улицам Красноярска, задушевные беседы о девушках-революционерках, щеголяющих небрежностью своего туалета (что, понятно, не нравилось Владимиру Ильичу), и совместно исполненная песня «Ты голову честно сложил…» («а глаза у него при этом были такие, словно он смотрел куда-то вдаль») – все, решительно все, есть чистейший вымысел «чистейшего авантюриста»!

За «встречей» последовала «переписка». Не решившись сочинять за Ленина, Анучин сообщил в 1941 году, что его переписка с вождем охватывает 1903 – 1913 годы; что ее приходилось вести, «используя нелегальные партийные связи» (выходит, Василий Иванович был видным социал-демократом!). Выяснилось также, что Анучин никогда «не делал секрета из ленинских писем: они читались в кружках, нередко переписывались…»⁸  И, в довершение, Анучин поведал миру о содержании ленинских посланий. Каких только глобальных проблем не затрагивал Ленин в своем эпистолярном общении с Василием Ивановичем! Тут и индийская материалистическая философия, и лозунг «Азия для азиатов», и проект «Сибирских соединенных штатов». Ну и, конечно, клеймит Владимир Ильич «прохвоста» Троцкого – целое письмо, ему посвященное, послал он Анучину из Кракова в конце ноября 1913 года⁹, и письмо это было даже гектографировано и распространено (удивительно: ни одного экземпляра не сохранилось!).

Тема «Троцкий» берет свое начало в горьковских письмах. Горький нелестно высказывается о Троцком в апокрифическом письме от 25 мая/7 июня 1909 года: «Что Лев «истеричка» – с этим нельзя не согласиться. А что он «когда-нибудь свинью подложит» – не знаю! В каком смысле?» (7, 137). Взятые в кавычки слова принадлежат, конечно, Анучину и восходят, пояснил комментатор, к анучинскому письму, коим Архив Горького, увы, «не располагает» (странно! Куда ж оно могло подеваться?). В общем, в отношении Троцкого Василий Иванович оказался куда прозорливее, чем Алексей Максимович, хотя, конечно, все трое – Горький, Ленин и сам Анучин – уже в 1909 году полностью раскусили «Иудушку».

В начале 1960-х годов один из советских авторов, порывшись в ташкентской части анучинского архива, обнаружил еще целый ряд любопытных подробностей, которые Василий Иванович утаил от современников (уж не по скромности ли?). Биографы Ленина смогли, например, узнать, что у Анучина было, кроме красноярской, еще две встречи с Владимиром Ильичем: одна «на нелегальной квартире» в Петербурге 3 марта 1900 года, другая – в первой половине сентября 1907 года в Куоккала; во время первой встречи Ленин обсуждал с Анучиным вопрос об издании за границей «нелегальной общерусской газеты революционных марксистов», а во время второй – «вопрос о борьбе «с сибирскими, из ссыльных, меньшевиками и махистами…»»; сообщалось и о судьбе драгоценных писем: оказывается, Анучин получил от Ленина в целом 16 писем и все они «были утеряны во время многочисленных переездов В. И. Анучина по России»¹⁰. О том же, что письма были изъяты у Анучина чекистами при обыске (в Казани в 1924 году), общественность узнает лишь в перестроечную пору¹¹.

Зато М. Вексельман опубликовал еще один – лишь отдаленно похожий на первый! – перечень проблем, по которым высказывался Ленин в своих письмах к Анучину (любопытствуя, конечно, узнать мнение своего корреспондента): «…а) создание единого фронта большевиков и областников; б) организация Сибирской Федерации при социалистическом государстве; в) Азиатская Федерация; г) закон Менделя в социологии; д) связь между социальными экспериментами Китая в V веке до н. э. и коммунизм инков в Ц. Америке; е) буддизм и социализм; ж) Маркс о русском вопросе» и т. д.¹²  В общем – богатейший спектр!

Задержимся на втором и третьем пунктах. Тема «сибирской федерации» возникает уже в поддельном письме Горького от 20 мая/2 июня 1912 года, и именно с этим письмом приключился некий конфуз. Дело в том, что Ленин был решительным противником сепаратизма; мысль о самостоятельном государственном устройстве Сибири он не мог поддержать ни в какой форме. Анучин же вкладывает ему в уста чисто областнические идеи. С какой целью? Прикрываясь Лениным, Анучин пытался защитить собственную позицию, которую, наряду с Потаниным, Адриановым и другими сибирскими областниками, он разделял в досоветское время. «…Не впасть в областничество», – предупреждал Ленин Троцкого в марте 1920 года¹³. А в 1912 году, передавая в письме к Анучину мнение Ленина «по вопросу о будущем Сибири», Горький приводит ленинские слова: «Демократическая республика Сибирь – очень хорошо. Республика Сибирь как единица Федеративной России – превосходно». При этом Ленин призывает поддержать не «культурническое», а «революционное» областничество – «и именно анучинского толка» (10, 47). Эта неувязка смутила даже таких ревностных публикаторов Анучина, как Кожевников и Коптелов. Перепечатывая все 23 письма Горького к Анучину, они уже в 1941 году поостереглись публиковать это ленинское высказывание, заменив его многоточием¹⁴; отсутствует это место и во всех дальнейших перепечатках горьковских писем к Анучину, вплоть до 1961 года (в свое время на это обратил внимание Б. В. Яковлев¹⁵).

Чтобы окончательно утвердить факт своего знакомства с Лениным весной 1897 года, Анучин оставил в своем архиве небольшое стихотворение, посвященное вождю. Стихи назывались «Знаю» и начинались со строк:

Сердце застыло гранитом,

Мысль отточилась в борьбе,

Встал на пути непробитом (так! – К. А.),

Выкликнул вызов судьбе¹⁶.

Извлекший эти стихи из анучинского архива М. Вексельман сообщает, что они были прочитаны Ленину уже «при первой встрече». Довольно странно, если вспомнить, что в печатном тексте воспоминаний на вопрос Ленина «Стихи пишете? Поэт?» Анучин ответил отрицательно¹⁷. Непонятно и другое: что именно могло вдохновить Анучина на создание этих стихов до очного его знакомства с Владимиром Ильичем? – то ли ленинская работа «По поводу так называемого вопроса о рынках» (размноженная на гектографе, она, по словам Анучина, горячо обсуждалась в Томске уже в 1895 году), то ли слухи о «видном социал-демократе», достигшие провинциального Красноярска, то ли незаурядная прозорливость мемуариста, с которой мы уже не раз сталкивались…

Ну что ж! По крайней мере, теперь известно, кто первым в русской (да и мировой) поэзии посвятил Ленину вдохновенные строки.

ПИСЬМО К СТАЛИНУ

Удачным ходом Анучина в его самаркандской борьбе и тяжбе было обращение к Сталину. 31 мая 1938 года Анучин пишет «на высочайшее имя». Это письмо, выявленное в Российском центре хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ), цитировалось Е. Н. Никитиным в его новомирской публикации 1994 года. В связи с неточностями, допущенными Никитиным, приводим этот документ по книге В. П. Козлова (факсимильное воспроизведение на с. 64):

«31 мая 1938.

Многоуважаемый Иосиф Виссарионович

Подарите 20 минут памяти Ленина и просмотрите прилагаемое воспоминание.

Как великий революционер и филосов (так! – К. А.) Ленин известен всему миру, а потому я намеренно остановился в своих воспоминаниях только на штрихах, характеризующих Вл. Ил, как человека, а он и в мелочах оставался великим.

При многократных отказах принять для печати мои воспоминания были приведены следующие соображения:

1. «Автор снизил образ Ленина – необходимо добавить моменты, рисующие его в качестве вождя» (РАПП).
2. «Ваши воспоминания ровно ничего не прибавляют к биографии В. И. Ленина» (Н. Бухарин).
3. «Для того, чтоб писать о великом человеке нужен особый стиль и особый слог, а Ваши заметки написаны косноязычным языком обывателя» (К. Радек).
4. «И бессодержательно и бездарно» (Клочков).
5. «Встреча с Лениным не может быть напечатана в «Литературной Газете»» (январь 1938 г.).

И т. д.».

Для Е. Н. Никитина данное письмо – свидетельство того, насколько безуспешны были все попытки Анучина опубликовать свои воспоминания о встрече с Лениным (написанные якобы в 1924 году). И если бы не это письмо, направленное А. Н. Поскребышевым в Институт Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП (б), то воспоминания Анучина о Ленине, размышляет Никитин, и вовсе бы не увидели света.

Увидели бы! Слишком многое в этих воспоминаниях было, как говорится, «в струю». Кроме того, отправляя это письмо, Анучин преследовал другую цель, в то время для него более важную, – получить ответ (пусть даже отписку) из высокой инстанции и, размахивая этой «бумажкой» в разговорах с местными чиновниками, наводить на них ужас и священный трепет. К тому времени он превосходно изучил скрытые механизмы советской жизни и понимал, что есть имена и учреждения, обладающие в СССР силой магического воздействия.

Прием, использованный Анучиным в письме к Сталину, уже знаком читателям нашей статьи. В приведенном выше письме к Потанину от 7 октября 1904 года (на самом деле, эти письма сочинялись Анучиным в 1935 – 1936 годах), излагая неудачу с романом «Сполох», он уже прибегал к этой схеме: мол, обращался в разные редакции – отовсюду отказ! Правда, со «Сполохом» все выглядит невинно: просто либералы-интеллигенты не захотели печатать талантливую фантазию о будущем социалистическом рае. В письме к Сталину ситуация оборачивается зловещим образом: мелкий бес лжи и подмены, каким был Анучин до 1917 года, пропитывается кровавым духом, становится «красным демоном»¹⁸ – характерным порождением русской революции. Ведь кто, собственно, – глянем еще раз в текст письма – противится, по Анучину, публикации его мемуаров о Ленине? В первую очередь — рапповцы, с которыми расправились еще в начале 1930-х годов (а в 1938-м судили Л. Л. Авербаха, вскоре расстрелянного). Затем – Бухарин, расстрелянный в марте 1938 года – сразу после показательного процесса, и Радек, осужденный еще в январе 1937 года. Кроме того, Анучин называет имя историка Михаила Васильевича Клочкова (1877 – 1952), краеведа и публициста, работавшего в начале 1930-х годов в Москве старшим консультантом Наркомхоза и арестованного в январе 1934 года по делу об Азово-Черноморском филиале «Российской национальной партии». Приговоренный к трем годам ссылки, Клочков отбывал ее в Средней Азии.

Не случайно упомянута и «Литературная газета» – А. П. Селиновский, один из ее редакторов в 1930-е годы (в прошлом – видный рапповец), был также арестован и осужден в 1936 – 1937 годах, а к моменту отправки анучинского письма Сталину уже и расстрелян.

Так вот кто, оказывается, препятствовал публикации анучинских воспоминаний: враги народа, разоблаченные и получившие по заслугам. Как было не поддержать автора, затравленного «врагами»! Однако настоящей поддержки Анучин так и не дождался. Во всяком случае, предлагая в 1938 – 1939 годах свои воспоминания московским и красноярским редакциям, он не упоминает о письме из Института Маркса-Энгельса-Ленина, хотя в прочих подобных случаях охотно ссылался на «мнение Москвы».

ФАЛЬСИФИЦИРОВАННЫЙ АРХИВ

Жизнеописания, автобиографии, письма Горького, воспоминания о встрече с Лениным – как видно, к 1938 году Анучин произвел на свет уже немало подделок. Но вышеназванное – лишь верхушка айсберга.

Из переписки Анучина с В. Д. Бонч-Бруевичем известно, что Литературный музей вступил с ним в 1935 году в деловые отношения. Узнав о хранящихся в Самарканде письмах Горького и других материалах, В. Д. Бонч-Бруевич, бескорыстный собиратель архивных сокровищ, загорелся желанием приобрести анучинский архив целиком. «Все Ваши архивы будут у нас помещены в особый фонд, который будет у нас расти по мере присылки Вами материалов, – радовался Бонч-Бруевич. – Пишите мне почаще о всех Ваших делах» (письмо к В. И. Анучину от 4 июня 1935 года)¹⁹.

«Это прекрасно, что Вы решили отослать нам весь архив полностью, – восклицает Бонч-Бруевич через несколько месяцев, – будет прекрасный фонд Вашего имени» (письмо от 3 сентября 1935 года)²⁰.

В обширном архиве Анучина, действительно содержалось немало ценного: газетные вырезки, предметы, вывезенные им из экспедиций, изобразительные материалы, альбомы, гравюры, лубочные картинки, книги с автографами, документы третьих лиц… Все это, начиная с 1935 года, Анучин стремился привести в соответствие с задачей – создать себе биографию революционера, ученого, писателя и т. д. Будущие исследователи – Василий Иванович хорошо представлял себе развитие событий – не смогут пройти мимо его собрания, насыщенного материалами по истории Сибири, письмами сибиряков, мемуарными свидетельствами. Да и представление о нем самом (так, очевидно, рассуждал Анучин) будет создаваться на основании его архива.

Процесс «подготовки» архива к передаче его в Москву растянулся на несколько лет: начавшись весной 1935 года, он продолжается вплоть до середины 1938-го.

«Весь мой архив, в литературной его части, я сдаю Гос<ударственному> Литературному Музею в Москве, – сообщал Анучин М. К. Азадовскому 9 марта 1937 года. – По настоящий день сдано около тысячи номеров. В фонде имеются вещи, признанные исключительно интересными. Подавляющее большинство писем снабжены копиями (на машинке) с примечаниями»²¹.

О «примечаниях» следует сказать особо. Анучин, видимо, предполагал, что кто-нибудь в будущем может усомниться в подлинности того или иного документа, а потому, желая подстраховаться, создавал некую «систему». Так возникают его «примечания» – пояснения к материалам, переданным в Литературный музей. Из сохранившейся переписки Анучина с Литературным музеем можно видеть, как в 1935 – 1936 годах, стремясь придать своим материалам именно такую комментированную форму, он настойчиво убеждает Г. А. Смольянинова и В. Д. Бонч-Бруевича в важности его сопроводительных текстов.

«Нужно ли слать в сыром виде <…> – спрашивал Анучин Г. А. Смольянинова 24 мая 1935 года, – или снабдить материал примечаниями? <…> Я взял бы на себя труд систематизировать материалы и по возможности снабдить их примечаниями, – не комментариями, а именно примечаниями, без которых никакой комментатор не сможет ничего сделать <…> Я бы вплотную принялся за эту работу, взяв на себя обязательство и впредь давать нужные объяснения и справки»²².

На это письмо Анучину отвечает уже директор Литмузея, желавший, естественно, получить материалы не в «сыром», а в обработанном виде (ведь как пригодятся будущим исследователям, ликовал, наверное, Бонч-Бруевич, эти драгоценные свидетельства самого адресата и участника давних событий!). «Буду Вам очень благодарен, – писал он Анучину 4 июня 1935 года, – если Вы приготовите примечания к письмам, так как они будут нам очень полезны, и мы Вам за них уплатим причитающуюся сумму денег <…> Мы будем очень благодарны, если Ваша жена Софья Фридриховна поможет Вам в этом деле»¹⁹.

Анучин энергично принялся за дело. Вся вторая половина 1935 и первая половина 1936 года ушли у него, по-видимому, на работу по составлению примечаний. «Одновременно с этим письмом послал Музею папку «Письма Анучина к Потанину», – пишет Анучин Бонч-Бруевичу 17 мая 1936 года. – Там оригиналы и приложена копия (на машинке) писем с примечаниями.

Если б у Вас нашлось время просмотреть эту копию!?

Вопрос же в том: нужно ли снабжать примечаниями письма хотя бы тех, кто уже имеет литературное имя (Бахметьев, Шишков и др.)? Или слать их Вам в сыром виде?

Просмотрев мои письма (к Потанину), Вы познакомитесь с характером примечаний – и можете решить вопрос: нужны ли они?

Примечания составила (при моем содействии) моя жена София Фридриховна»²³.

О С. Ф. Анучиной (1884 – 1942) известно немного. Была ли она (и если была, то в какой степени) соучастницей анучинских фальсификаций, установить трудно. Во всяком случае, Анучин не раз действовал под этим не вызывающим сомнений прикрытием. В самаркандском издании писем Горького к Анучину (1941) указывалось: «Примечания составлены С. Ф. Анучиной».

Комментарии к письмам Горького – важный компонент самих писем. Например, отрывок из письма от 1/14 октября 1908 года – «О Вашем участии в «Красноярской Республике» я узнал из рассказов Вашего соподвижника Ур<ицкого>. Он, как говорят, недоволен Вашим максимализмом…» (7, 25). Этот пассаж начинает «играть» лишь при наличии «разъяснений» о том, что Урицкий не одобрял крайне революционных предложений Анучина. Тема «Красноярской республики» продолжается в письме от 20 мая/2 июня 1912 года. «…Каким образом это получилось, – спрашивает Горький, – что Вы в Рев. Комитете «Красноярской Республики» имели шесть голосов?» (10, 47). Фраза эта имеет смысл лишь в соединении с соответственным примечанием, повествующем об активном (мнимом, как мы теперь знаем) участии Анучина в Комитете Красноярской республики. Из самаркандской книжечки 1941 года примечание дословно перекочевывает в издание «Горький и Сибирь» (что делать, ежели иных сведений, подтверждающих участие Анучина в «Рев. Комитете», не обнаружить, как ни старайся!), а затем повторяется в новейшем академическом издании (10, 409) – со ссылкой на книгу «Горький и Сибирь» и, разумеется, без упоминания о том, что разъяснение принадлежит самому Анучину (формально – С. Ф. Анучиной).

Горьковскую тему Анучин – весьма осторожно – вплетает и в другие тексты и примечания. Так, в его письмах (фальшивых, о чем будет сказано ниже) к Т. Н. Потанину встречаются упоминания о В. А. Поссе и самом Горьком – на них также опирается комментатор в академическом издании.

Анучин придавал своим «примечаниям» первостепенное значение. Посылая в Литературный музей письма к нему (Анучину) писателя В. М. Бахметьева, он писал в сопроводительном письме от 17 октября 1936 года:

«Владимир Дмитриевич пожелал, чтоб по возможности все письма и документы моего архива были снабжены объяснительными примечаниями. Во исполнение этого посылаю копии писем т. Бахметьева <…> снабженные комментариями»²⁴.

В своих жизнеописаниях, мемуарах, письмах и «примечаниях», написанных во второй половине 1930-х годов, Анучин неуклонно расширяет круг людей, с которыми он якобы общался или вел переписку. Среди крупных партийных советских деятелей, с кем Анучин, по его словам, был знаком и встречался, появляются, помимо Ленина, другие лица. «…Жду писем Луначарского, Ленина и пр.», – напоминает Бонч-Бруевич Анучину 3 сентября 1935 года²⁵. Указания на личное знакомство Анучина с Урицким и Троцким содержатся в фальшивых письмах Горького. Впоследствии – тем или иным способом – Анучин вплетет в канву своей биографии Дзержинского²⁶, Фрунзе²⁷, Красикова²⁸, Калинина… К ним присоединяются – в лабиринте анучинского архива – знаменитости из области науки и культуры: Репин, Суриков, Скрябин, Менделеев. Упоминая то одно, то другое имя, Анучин искусно создает впечатление своей причастности к высотам русской истории и культуры.

Некоторые «пояснения» наводят на мысль, что и само-то письмо появилось на свет исключительно ради сопроводительных примечаний, уточняющих роль и значение Анучина в русской жизни начала XX века. Вот, например, анучинское письмо к забытому ныне литератору и драматургу И. М. Булацелю, сохранившееся якобы в виде черновика. Дата письма – 14 декабря 1901 года. Читаем:

1. Окончание. Начало см.: Вопросы литературы. 2006. N 3.[↩]
2. РГАЛИ. Ф. 14. Оп. 1. Ед. хр. 3. Л. 13.[↩]
3. Определено по штемпелю 275 на конверте (там же. Л. 18).[↩]
4. Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1885 года. Издано Н. С. Таганцевым. Изд. 8-е, пересмотр, и доп. СПб., 1895. С. 300.[↩]
5. ГАРФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1900. Дело 1725. Л. 2.[↩]
6. Научный архив Красноярского краевого краеведческого музея.[↩]
7. ЦГА Узбекистана. Ф. 1726. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 19; Ф. 1726. Оп. 1. Ед. хр. 2. Лл. 21, 25.[↩]
8. См.: Сибирские огни. 1947. N 2. С. 106.[↩]
9. Там же.[↩]
10. Вексельман М. О встречах и переписке В. И. Ленина с В. И. Анучиным // Коммунист Узбекистана. 1963. N 4. С. 95 – 96.[↩]
11. Об этом сообщил Е. Н. Никитин в своей новомирской публикации 1993 года, ссылаясь на «Краткое жизнеописание…» Анучина (РГАЛИ. Ф. 14. Оп. 2. Ед. хр. 2). Сам же Анучин упоминает об этом в письме к Г. А. Смольянинову 10 мая 1935 года (ЦГА Узбекистана. Ф. 1726. Оп. 1. Ед. хр. 70. Л. 50).[↩]
12. Вексельман М. О встречах и переписке В. И. Ленина с В. И. Анучиным // Коммунист Узбекистана. 1963. N 4. С. 96.[↩]
13. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Изд. 5. Т. 51. Письма. Июль 1919 – ноябрь 1920. М., 1965. С. 155.[↩]
14. См.: Сибирские огни. 1941. N 1. С. 135.[↩]
15. Яковлев Б. Ленин в Красноярске. С. 135 – 136.[↩]
16.  Цит по: Вексельман М. О встречах и переписке В. И. Ленина с В. И. Анучиным // Коммунист Узбекистана. 1963. N 4. С. 95.[↩]
17. Анучин В. Встреча // Литературный современник. 1940. N 1. С. 5.[↩]
18. »Песнь о Красном демоне» – название брошюры Анучина (Томск, 1919), насыщенной апокалиптическими видениями. Заповеди и призывы Демона, напоминающие одновременно и «Заратустру» Ницше, и заклинания сибирских шаманов, отражают подлинные – антибольшевистские! -. настроения Анучина того времени («Заповедь новую даю вам – истребляйте друг друга, и велика будет ваша награда»; «Блаженни подлый, яко тех есть царство всесветное» и т. п.). [↩]
19. РГБ. Ф. 369. Карт. 124. Ед. хр. 62. Л. 1.[↩][↩]
20. РГБ. Ф. 369. Карт. 124. Ед. хр. 62. Л. 5.[↩]
21. РГБ. Ф. 542. Карт. 57. Ед. хр. 51. Л. 4.[↩]
22. РГАЛИ. Ф. 14. Оп. 1. Ед. хр. 8. Л. 3.[↩]
23. РГБ. Ф. 369. Карт. 233. Ед. хр. 1. Л. 1.[↩]
24. РГАЛИ. Ф. 14. Оп. 1. Ед. хр. 9. Л. 3.[↩]
25. РГБ. Ф. 369. Карт. 124. Ед. хр. 62. Л. 5об.[↩]
26. »…я зашел к т. Дзержинскому, с которым был лично знаком», – читаем в «Кратком жизнеописании» (РГАЛИ. Ф. 14. Оп. 2. Ед. хр. 1. Л. 8). Знакомство, значит, было настолько близким, что Василий Иванович мог запросто «зайти» к председателю ВЧК! [↩]
27. Краткие воспоминания Анучина о встрече с Фрунзе в 1904 году «в конспиративной квартире» на Васильевском острове, хранящиеся в РГАЛИ (Ф. 14. Оп. 1. Ед. хр. 4. Лл. 1 – 4), опубликованы Е. Н. Никитиным (Менеджер. 1992. N 8(55). 21 апреля – 7 мая. С. 14; рубрика: «Неизвестные страницы истории»; заголовок: «Продать Сибирь американцам предлагал М. Фрунзе, если это в какой-то мере посодействует делу поддержания революции»).[↩]
28. Петр Ананьевич Красиков (1870 – 1939), видный советский партработник. Родился в Красноярске. В 1890-е годы – марксист, социал-демократ; встречался с Лениным весной 1897 года в Красноярске. После 1917 года – член коллегии Наркомюста и заместитель наркома. В 1924 году – прокурор Верховного Суда СССР, с 1933 по 1938 год – заместитель председателя Верховного суда СССР.[↩]