Юрий Фридштейн. Профессия: критик

Не утихают споры о смерти критики как таковой и о том, в каком же виде эту критику нужно (и нужно ли) возрождать. Кажется, автор книги с заголовком «Профессия: критик» должен яростно вступать в полемику, безапелляционно высказывать свое мнение по этому вопросу. Однако перед нами книга совершенно другого стиля. В ней четыре раздела. Первый – «Монолог о режиссере» – состоит из одной маленькой заметки – «Неюбилейные мысли», посвященной памяти режиссера Анатолия Эфроса. Написана заметка в 1995 году. Второй раздел – «Режиссерские диалоги»: интервью, взятые сотрудником Библиотеки иностранной литературы имени М. И. Рудомино и театральным критиком Юрием Фридштейном у режиссеров А. Ледуховского, К. Гинкаса, С. Женовача, С. Арцибашева. Здесь же – статья о Станиславском и Мейерхольде, о перипетиях их творческих судеб, объединенных в рамках статьи «темой Метерлинка», понимания обоими режиссерами творчества этого автора. Третий, самый большой раздел – «Мои литературные мечтания»: статьи о русских и зарубежных писателях и драматургах, где образ мыслей Фридштейна как критика-эссеиста выявился в полной мере. Четвертый раздел – перевод воспоминаний Марлен Дитрих, названный «Фрагменты автобиографии». Юрий Фридштейн собрал в книге свои наблюдения и впечатления за тридцать лет работы театральным и литературным критиком и преподнес их читателю в виде интервью, эссе и перевода. Эти жанры не предполагают новизны и аналитики, однако несут на себе печать личности автора.
Автор никому не навязывает своей точки зрения; он просто, как старый приятель, разговаривает с друзьями-читателями. «Критик» для Ю. Фридштейна – не идеолог (какой бы то ни было направленности: либеральной, леворадикальной, постмодернистской, фрейдистской и т.п.), не ментор, а человек, который делится своим опытом видения или прочтения произведения. По сути, автор возвращает слову «критик» его изначальное понимание, которое в России после Карамзина за редкими исключениями практически утратилось. Впрочем, употребляя слово «идеолог», уточню, что сам-то Фридштейн его употребляет в другом смысле. Рассуждая об идеологии, он пишет: «»Идеологизированность» – то есть зашоренность, подчиненность догме <…> Совсем иная вещь – идеология: как сумма представлений о мире, как некий негласный свод нравственных истин. Без этого – ничего невозможно» (с. 322). И идеология в качестве «негласного свода нравственных истин» у него есть, и есть стремление писать без фальши. Отсюда – предельная искренность и вместе с тем желание высветить в произведении все лучшее: «…Сделанное Эфросом предстает сегодня еще более глубоким, ошеломляюще пронзительным, воплощением абсолютного совершенства – как античные ‘статуи, как музыка Моцарта, как строки Пушкина» (с. 6).
Не так уж много сейчас найдется людей, способных сочувствовать князю Вяземскому или радоваться успехам Бернарда Шоу, О. Генри, Грэма Грина… Юрий Фридштейн рассказывает нам о них как их современник – заинтересованно, взволнованно, горячо.
Остановлюсь чуть подробнее на третьем разделе, на «литературных мечтаниях» автора. Первые четыре статьи – о связи русских литературы и театра с зарубежными, то, что сам Фридштейн называет «странными сближениями» – как преднамеренными, так и случайными. Автор касается и отношения Пушкина к Байрону, Вольтеру и Шатобриану, и традиции понимания Вольтера и постановок его пьес в XVIII-XIX веках, и того, как ставили на русской дореволюционной и на советской сценах пьесу по книге Марка Твена «Принц и нищий». Фридштейн, опираясь на авторитет Ю. Лотмана, Е. Эткинда, заставляет взглянуть на давно знакомые вещи с иной стороны. Но главное здесь – не столько новая информация по рассматриваемым темам, сколько отношение автора к излагаемым событиям. А отношение, как и положено в эссе, всегда самое искреннее, живое.
В статьях о зарубежной драматургии конца XIX-XX века обращает на себя внимание тот факт, что какие бы разные по характеру, по политическим убеждениям, по направленности творчества ни были писатели, которым посвящены статьи, для автора все они равно значимы. Поэтому ему одинаково интересно творчество и Оскара Уайльда, и Бернарда Шоу, и Сары Кейн. Автор словно стремится напомнить, что их пьесы – не только тексты, несущие информацию, которую нужно анализировать или расшифровывать (что слишком привычно для современной критики), но что за ними стоят люди со своими сложными судьбами, отразившимися в произведениях. И понять душевный мир этих людей – политически ли это ангажированный Артур Миллер, ироничный ли любитель головоломок Стоппард или Сара Кейн, вылившая в свои пьесы «простой факт боли» собственной жизни и покончившая жизнь самоубийством, – в этом, кажется, главная задача эссе Фридштейна. Доброта в критике – нечастое и потому особенно ценное качество.

Н. ПОСЕЛЯГИН