Юрий Бит-Юнан, Давид Фельдман. Василий Гроссман: литературная биография в историко-литературном контексте
Юрий Бит-Юнан, Давид Фельдман. Василий Гроссман: литературная биография в историко-литературном контексте. М.:НЕОЛИТ, 2016. 248с.
Вторая книга Ю. Бит-Юнана и Д. Фельдмана — об одном из самых значительных советских писателей. В первом томе («Василий Гроссман в зеркале литературных интриг», 2016) речь шла о детстве и юности будущего прозаика, пробуждении в нем писательского дара, а также — о политических и литературных интригах, которые окружали его в 1940—1950-е годы.
Новая монография сконцентрирована вокруг интриги, связанной с арестом романа «Жизнь и судьба». Авторы привлекают голоса современников, анализируют мемуарные свидетельства и следят за критической рецепцией.
Начинается «литературная биография» с возвращения в 1953 год, когда в советской прессе развернулась антигроссмановская кампания. Авторы по казывают, что опала была скорее случайной, чем закономерной, — спустя четыре месяца Гроссман «вовсе не гонимый, а вновь авторитетный прозаик» (с. 6), с публикациями и госнаградами. Вручение ордена Трудового Красного Знамени «за заслуги в области художественной литературы» они трактуют как поражение Гроссмана-писателя, который согласился на подачку после череды унижений.
К этому времени Гроссман полностью утратил иллюзии относительно советского строя. Его «обвинительной речью» стала «Жизнь и судьба». К работе над книгой писатель приступил еще в сталинское время, понимая, что «роман, где игнорируется официальный идеологический дискурс, <в СССР> не будет опубликован» (с. 15). После XX съезда КПСС опасность ареста самого Гроссмана сводилась к минимуму. Однако примеры В. Дудинцева («Не хлебом единым») и Б. Пастернака («Доктор Живаго») показывали: возможны и запрет на публикацию, и полномасштабная травля в прессе.
Случилось небывалое: арестовали рукопись.
Со второй части и до конца моно графии Бит-Юнан и Фельдман по следовательно корректируют воспоминания С. Липкина. При чем обращаются к нему на столько часто, что мемуарист становится вторым главным героем книги (а это ставит перед автора ми новую задачу — демифологизировав образ Гроссмана, написать биографию писателя, которая не напоминала бы поле литературных сражений).
Вот только один из примеров. Липкин утверждает: после 23 мая 1960 года, когда Гроссман подписал договор о публикации «Жизни и судьбы» в «Знамени», «началась пытка ожиданием <…> Шли за неделей неделя, за месяцем месяц <от журнала> ни звука» (с. 77). На самом деле — поправляют Бит-Юнан и Фельдман — Гроссман «не ждал ответ через неделю, месяц или два после заключения договора. Потому что рукопись еще не передал <главному редактору> Кожевникову» (с. 77) — это произошло в октябре 1960 года. А уже в декабре Гроссмана вызвали на заседание редколлегии, а роман объявили враждебным. Все это подтверждено документально.
Претензий к Липкину, действительно, много. Однако некоторые излишне пристрастны — так бывает, когда на волне неприятия начинаешь придираться буквально ко всему. Биографы пишут: «В липкинской версии арест романа «Жизнь и судьба» обусловлен доносом Кожевникова. Тогда уместен вопрос, почему «самый близкий друг Гроссмана», всегда такой проницательный, не предотвратил такой итог» (с. 75). На мой взгляд, вопрос неуместен, во всяком случае в научном издании.
Порой складывается впечатление, что Липкин для биографов — личный оппонент. Отсюда не вполне академические выражения: «…не следует, что мемуарам Липкина можно верить» (с. 138), «Ему многие не угодили, вот счеты и сводил в мемуарах» (с. 173) или «Липкин <…> все остальное, по своему обыкновению, сочинил» (с. 193). Оспорить пристрастное отношение авторов к мемуаристу на страницах «Вопросов литературы» пытался Б. Сарнов — эмоционально, но бездоказательно. Поскольку Бит-Юнан и Фельдман борются все же не с Липкиным, а с его мифотворчеством. Но вернемся к монографии.
Донос Кожевникова не относится к области фактов — он основан на слухах. Соавторы пытаются реабилитировать его имя. Главный аргумент — не существует ниодного документа, подтверждающего обращение Кожевникова к вышестоящей инстанции.
Бит-Юнан и Фельдман объясняют цель начального этапа интриги — «предупредить, что роман признан антисоветским, почему и рукописи нельзя кому-либо показывать» (с. 85). Функционеры ЦК КПСС не хотели, чтобы пастернаковский сценарий (публикация «Доктора Живаго» за границей и последующая Нобелевская премия) повторился. Поэтому после заседания редколлегии, на которое Гроссман не явился, следует запротоколированный телефонный звонок, а затем письменное предупреждение — от секретаря «Знамени» В.Катинова.
Арест рукописи — а «Жизнь и судьбу» вскоре начали называть «репрессированным романом» — переводил писателя в статус заложника. Лагеря, повторюсь, уже не грозили, но судебный приговор мог повлиять на судьбы жены и пасынка. Не говоря о собственном статусе.
Реконструируя процесс изъятия рукописи, Бит-Юнан и Фельдман последовательно опровергают воспоминания «лучшего друга Гроссмана». Согласно Липкину, к писателю пришли «двое, утром, оба в штатском <…> Обыск сделали тщательный <…> Обыскивали только в той комнате, где Гроссман работал <…> час с чемто» (с. 89—91). Мемуарист обстоятельства ареста домыслил. В копиях протоколов и воспоминаниях очевидцев (а Липкина среди них не было) сказано: квартиру посетили пятеро: наряд из трех человек и двое понятых; «офицеры КГБ производили так называемую «выемку»» (с. 92). Обыска небыло. И т. д.
Арест рукописи авторы называют актом устрашения. К этому времени многие друзья Гроссмана попали под наблюдение КГБ. Видимо, поэтому даже после смерти писателя опасались передавать рукопись «Жизни и судьбы» за границу.
Описывая эти события, Бит-Юнан и Фельдман обращаются к архивным материалам, докладным запискам завотделом культуры ЦК Д. Поликарпова, руководителей КГБ А. Шелепина, В. Семичастного и П. Ивашутина, функционера Союза советских писателей Г. Маркова и др. Сведения, приводимые в них (например: «…в последнее время установлено, что Гроссман, несмотря на предупреждения, намерен дать роман для чтения своим близким знакомым», с. 105), позволяют утверждать: КГБ воспользовался работой осведомителей или прибег к прослушке.
Следующий этап интриги — очная ставка Гроссмана с членом политбюро ЦК М. Сусловым. Перед серым кардиналом СССР ставилась задача убедить прозаика: единственно возможная уступка со стороны государства — сохранение литературного статуса Гроссмана, «коль скоро он откажется от самой идеи публикации «Жизни и судьбы»» (с. 121). В противном случае предполагались «чрезвычайные меры» — от очередной антигроссмановской кампании в прессе до суда и запрета на публикации. Компромиссный вариант: переиздание ранее написанных книг (гонорар предполагал безбедное существование в течение нескольких лет) — Гроссман принял. И только жене признался (это следует из донесения Семичастного): «Я понял, что я умер» (с. 130).
Бит-Юнан и Фельдман оценивают степень достоверности воспоминаний Г. Свирского, Н. Роскиной, Е. Эткинда, Б. Ямпольского, А. Берзер, Б. Закса и др. Сравнивая, находят противоречия и эффектные, но порой выдуманные детали. У Эткинда — это свидетельства о якобы изъятых листах копировальной бумаги; у Свирского — об аресте и пытках машинистки; Ямпольский приписал Суслову слова о возможной публикации «Жизни и судьбы» через 200—300 лет и т. д. (Последнему посвящено мини-исследование — Бит-Юнан и Фельдман пытаются выяснить, кто на самом деле назвал эту цифру.) И все же свидетельства мемуаристов и оказавшиеся в руках исследователей документы не дают ответа на три вопроса: кто известил КГБ или ЦК партии о гроссмановском романе, зачем и почему в доносе обвинили главреда «Знамени» Кожевникова?
Пытаясь разобраться, Бит-Юнан и Фельдман делают несколько интуитивных предположений. Дело в том, что «Жизнь и судьбу» одновременно читали и Кожевников, и Твардовский. Рукопись хранилась не только в «Знамени», но и в сейфе «Нового мира», откуда ее во время ареста также изъяли. Отвечая на соответствующий вопрос в интервью в»Экслибрисе» (2017, 7 сентября), авторы намекают — Кожевникова могли оклеветать: «…<он> собирался вернуть рукопись автору. Твардовский же в дневнике рассуждал о возможности новомирской публикации. Ну а потом вмешался заведующий отделом печати ЦК КПСС. Кстати, приятель Твардовского». Прагматику нападок на «номенклатурного агента» Кожевникова (см. воспоминания Липкина, Роскиной и др.) авторы видят в желании отвести подозрения от «новомирского» главреда.
Разумеется, обвинений в адрес Твардовского нет. Только предположения, что на консультацию в ЦК роман мог отнести нетолько Кожевников, поскольку «доказательств <его> причастности — нет» (с. 164). Эта версия вписывается в миф, отражающий «путь автора к нонконформизму» (с. 168). Напомню. В интриге, связанной с публикацией романа «За правое дело», «силы добра олицетворял Твардовский» (с. 169), силы зла — М. Бубеннов. В случае с «Жизнью и судьбой» на роль антагониста назначили Кожевникова. Авторы полагают: такая версия возможна. Но без документальных подтверждений исчерпывающей не выглядит и она.
Несколько параграфов посвящены «армянскому сюжету» в творческой биографии Гроссмана — повторному переводу частично переведенного романа Р. Кочара «Дети большого дома» и путевым заметкам «Добро вам!». В процессе реконструкции в очередной раз подвергается критике «липкинское наследие».
Биографы уверены: психологическое давление и невозможность публикации «Жизни и судьбы» подорвали здоровье Гроссмана. Писатель скончался от последствий онкологического заболевания осенью 1964 года. Книга завершается описанием похорон («надгробной риторикой») и последующей деятельности комиссии по литературному наследию.
Недостатки монографии минимальны. Помимо упомянутого выше личностно-пристрастного отношения к свидетельствам Липкина, это пара десятков опечаток, а также несколько отсылок к несуществующим в «литературной биографии» параграфам из первой книги («Они были уже сформулированы во введении к нашей книге», с. 95). Но на научную ценность исследования это почти никак не влияет.
Совсем недавно вышла и третья книга. Это биография Гроссмана в литературно-политическом контексте, посвященная реконструкции событий, связанных с публикацией повести «Все течет» и романа «Жизнь и судьба» сначала в русском зарубежье, а затем в СССР, и посмертной славе писателя.
Статья в PDF
Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №5, 2018