«Я верю в слово»

* Заметки о психологии творчества 

* Интервью 

* Творческая история 

* Страничка из писательского блокнота 

Без творчества аргентинского писателя Хулио Кортасара, так же как без романов Габриэля Гарсиа Маркеса, без Варгаса Льосы, Алехо Карпентьера, невозможно представить себе современной мировой литературы. Произведения Кортасара экранизируются (в частности, таким крупным мастером мирового кино, как Антониони), переводятся на многие языки и постоянно переиздаются. О творчестве Кортасара много спорят, – если собрать все написанное о нем, то работы эти составят целую библиотеку. Хорошо известно имя писателя и у нас в стране. В серии «Мастера современной прозы« вышел том, в который включены роман «Выигрыши«, рассказы и повести «Менады«, «Преследователь«, «Другое небо«, «Воссоединение«, миниатюры из цикла «Истории о хронопах и фамах«. Переводы его произведений появляются и на страницах журналов «Иностранная литература« и «Латинская Америка«. 

Я познакомился с Кортасаром в Гаване, в «Доме Америк«. Он участвовал в открытии заседания жюри по присуждению ежегодной литературной премии. После Кубы он намеревался отправиться в Никарагуа для того, чтобы написать серию статей и очерков о молодой республике по заказу нескольких французских, итальянских и испанских журналов. 

Кортасар – искренний друг Острова Свободы, где чувствует себя, по его собственным словам, как дома. Прилетает на Кубу почти каждый год, тесно сотрудничает с «Домом Америк«, постоянно публикует статьи, очерки, стихи и рассказы в журнале, издаваемом «Домом«, – «Каса де лас Америкас« и в других кубинских изданиях. Некоторые его рассказы посвящены «первой на континенте свободной территории«, как называют Кубу, героям кубинской революции. И беседа наша, естественно, началась с Гаваны, с «Дома Америк«. 

– Люблю этот город, – говорит Кортасар. – В Гаване для меня много родного. Больше, чем в Париже. Несмотря на то, что многим обязан французской столице, – живу и работаю в ней уже тридцать лет. Но Гавана… Она для меня как маленькая родина, как дом, в котором отдыхаешь душой. Ведь у аргентинского и кубинского народов – одни корни, одна история, один язык, один темперамент и судьба, я верю, общая. 

На Кубе у меня много добрых, сердечных друзей, много читателей. Очень люблю встречаться с кубинской молодежью, со студентами. Вопросы их часто весьма неожиданны и интересны… 

(…В интервью перуанскому журналисту Уинстону Оррильо Кортасар говорил: «В Латинской Америке простой человек мало знает о своей стране. Он обладает как бы врожденным чувством патриотизма и готов погибнуть за родину, но жертва эта в своем большинстве бессознательна. Он не знает своей страны, потому что ему никогда не говорили о ней правды, а, как правило, лгали. Он имеет ошибочное представление и о своей земле, и обо всей Латинской Америке. Помимо того, он обладает абсурдным чувством превосходства, так как ему всегда внушают, что его страна лучше всех других. Я думаю, что на Кубе все обстоит иначе. Чувство любви кубинцев к родине, к революции – это не наивное чувство, основанное на лозунгах и фразерстве, это политически осознанное чувство, присущее даже детям, которые с естественной для их возраста наивностью говорят очень справедливые вещи. Они знают о той борьбе, которую ведет правительство, солидарны с ней и участвуют в ней. Да, я думаю, что именно слово «участие« наиболее верно отражает отношение кубинцев ко всему происходящему«.) 

– А с кубинским «Домом Америк«, – продолжает Кортасар, – я дружу уже больше двадцати лет, со дня его основания. И горжусь этой дружбой. В самом деле, трудно переоценить значение этого истинно свободного института американской культуры. Существование его, как говорил Че Гевара, одно из самых ярких доказательств кубинской демократии, интернационализма. Конверты с приглашениями, книгами и рукописями «Дома Америк«, которые приходят ко мне в Париж, можно сравнить с большими перелетными птицами, полет которых ничто не может остановить или задержать, с птицами, которые рождаются и летят с далекой земли, как бы говоря нам, что истинный мир не имеет границ и что красота и правда выше любой самой современной системы радаров и перехватчиков… Простите, ради бога, за этот ужасный стиль, но я действительно очень высокого мнения о работе «Дома«, многим ему обязан. А, кроме того, я не только прозаик и политический деятель – я и поэт. Мне простительно. 

– К сожалению, я плохо знаком с вашим поэтическим творчеством. На русский ваши стихи не переведены, насколько мне известно. Лишь здесь, на Кубе, я услышал диск с записью ваших стихотворений и отрывков из поэм, выпущенный «Домом Америк«. 

– Это не удивительно, моя поэзия не очень известна. Но пишу стихи с самого детства. Как рождается писатель? По-моему, каждый из нас повторяет в себе путь развития человечества, его историю. Произведения «детства человечества«, первые философские труды, вся жизнь древних были поэзией. Некоторые дети пишут стихи, некоторые не пишут. Но каждый нормальный ребенок – поэт, и что бы он ни сказал – это поэзия. 

Я пишу стихи и по сей день. Кроме всего прочего, они помогают моей прозе. Экономностью, насыщенностью, образностью – необходимыми составными поэзии. И вообще современная проза, – и я не открываю этим Америки, – гораздо ближе к поэзии, а поэзия в свою очередь ближе к прозе, чем хотя бы полвека назад. Нет точного разделения. Поэзия стала входить, врываться в повествование – это бесспорно. И особенно в латиноамериканской литературе – романах Гарсиа Маркеса, произведениях Карпентьера, Фуэнтеса… И обратный процесс – стихотворения и поэмы, которые с определенной точки зрения можно назвать кусками прозы. Но все-таки они остаются поэзией. 

(…Многие рассказы самого Хулио Кортасара называют «поэмами в прозе«. И в романах его есть целые главы, даже по звучанию приближающиеся к поэзии. На Кубе мне приходилось слышать, как студенты-филологи цитировали по памяти целые куски из его романа «Игра в классики« и из «Историй о хронопах и фамах«, которые поистине являются поэмой в прозе. Редко случается, чтобы проза так запоминалась. Причиной тому, думается, богатая и точная метафоричность, образность и даже афористичность языка Кортасара. Отточенность каждого слова, каждой интонации. Профессионализм в высшей степени. За легкостью, за удивительным ритмом и необычным, словно затягивающим, как водоворот, построением фразы, – например, из длинных, в какой-то степени барочных и в то же время крепко сколоченных, максимально нагруженных фраз рассказа «Другое небо« не выберешься до самой точки, – годы упорнейшего труда, годы экспериментов, поражений и побед.) 

– Не могли бы вы хоть коротко вспомнить о своих писательских университетах? Как, по-вашему: писателем рождаются или становятся? 

– Я считаю – одно неотделимо от другого. Я начал писать почти так же рано, как и читать. А сколько мне было лет, когда я научился читать по детским кубикам, даже не помню. Мама рассказывала, как однажды вечером сидела в кресле с газетой, а я подкрался сзади и громко вслух прочитал заголовок. Она упала в обморок от неожиданности. В семь лет я уже писал много стихов и приходил в восторг от рифм. Лет двадцать назад я нашел свою детскую тетрадочку. Поверьте, отдельные интонации, образы и даже рифмы в тех стихотворениях были изумительными. Особенно в сонетах о любви. Позже я уже не мое так писать, но это естественно. 

С прозой же вначале было очень трудно. Я долго не находил своего ритма, дыхания… Я начинал писать большой рассказ или роман и чувствовал, почти физически, что задыхаюсь, вернее сказать, произведение мое задыхается. Я копировал, подражал, выдумывал… Муки мученские! До тридцати лет я так и не решился опубликовать ничего, хотя писал невероятно много. С публикацией как таковой в те годы проблем в Аргентине не было. Огромный, в шестьсот страниц, сентиментально-максималистский роман я сжег. Сейчас, конечно, немало жалею об этом. В нем было много непосредственных юношеских впечатлений, любопытных размышлений, живых споров между героями на разные, в том числе и философские, темы… Но и роман, и две или три книги рассказов, которые я написал в те годы, меня совершенно не удовлетворили. Они были вялыми, со слабой композицией, до краев наполненными вычурным романтизмом. И главное, что и решило их судьбу, – не было моего, единственного, органичного для меня ритма. Тогда я считал это очень важным в прозе. И теперь не изменил своего мнения. Точный ритм необходим и прозе. Его вырабатывают годами. Обрести его мне помогли и переводы. 

Молодой писатель, если он не графоман, как правило, чувствует в начале пути диссонанс между своим мышлением и тем, что выливается на бумагу. Чувствует, что проза его или спотыкается, или слишком уж легко летит вперед. Сейчас я бы ему посоветовал на время ее оставить. Заняться переводами. Это то же творчество, может быть, лишь ступенью пониже. Только на переводчике не лежит ответственность за мысли, высказываемые писателем. А в смысле ритма и стиля, по-моему, ничто не может принести больше пользы молодому прозаику. Я всю жизнь занимался переводами и сейчас сотрудничаю в ЮНЕСКО в качестве переводчика. 

– Какими языками вы владеете? 

– Английским, французским, итальянским. Это дает мне возможность проверять качество переводов моих произведений на эти языки. 

(…Мимоходом замечу, что тридцать лет жизни в Париже и на юге Франции наложили определенный отпечаток на выговор Кортасара. Его испанский своей плавностью напоминает итальянский, а у французского он перенял почти незаметное, но все-таки грассирование.) 

– Кстати, хотел бы вас спросить: хороши ли переводы моих рассказов на русский? 

– Мне лично они очень нравятся, и вообще в Советском Союзе, особенно среди молодежи, вы пользуетесь популярностью. (Вспоминаю свое знакомство с творчеством Кортасара. Началось оно с поздних его рассказов, опубликованных сравнительно недавно в журналах «Латинская Америка« и «Иностранная литература«, особенно запомнилась своим трагическим подтекстом новелла «Из блокнота, найденного в кармане«. Затем я открыл для себя другие его рассказы и повести и лишь потом встретился с подлинниками.) Но вы знаете, когда я прочитал на испанском ваше «Другое небо«, «Игру в классики«, то понял, что вашу прозу очень нелегко переводить. Без потерь не обойтись. 

– Да, потери заметны во всех переводах. Некоторые переводы более удачны, некоторые менее, но все теряют главное – ритм. Я ужасно люблю музыку, не могу без нее. Сам немного учился, отвратительно играю на саксофоне. Но для меня слушать музыку – счастье, которому нет равных на земле. Даже занятия литературой не могут с ним сравниться. Разве доступен литературе такой свободный, раскрепощенный полет фантазии, такая бесконечность, без которой немыслим настоящий джаз, вообще талантливая музыка! 

В одном из интервью Ж.