Выбор писателя
Иван Кашкин, Для читателя-современника. Статьи и исследования, «Советский писатель», М. 1968, 564 стр.
В сборник статей И. Кашкина, названный «Для читателя-современника», вошли работы, написанные на протяжении почти тридцати лет: тринадцать статей по американской И английской литературам и пять по вопросам теории и практики перевода. Иван Александрович, конечно, мечтал сам подготовить к печати книгу своих работ, но ему не пришлось это сделать.
«Для читателя-современника» – третья большая работа И. Кашкина, выходящая посмертно. Сборник любовно и тщательно подготовлен друзьями автора литераторами М. Лорие и П. Топером. Разумеется, далеко не все могло в нем уместиться, не исчерпан и рукописный архив. Очень хорошо, что в прекрасном комментарии М. Лорие перечислены все исследования и переводы И. Кашкина – описан большой жизненный труд.
Может быть, автор составил бы сборник как-нибудь иначе; наверняка многое бы переделал, – известно, как пристально, подолгу он работал над своими статьями. Но большое и доброе дело осуществлено, книга имеет актуальное значение для очень широкого читателя. Сборник хорошо передает единство и вместе с тем многообразие интересов выдающегося советского филолога, интенсивность работы критика, историка литературы, создателя советской школы перевода. И ведь размах: Чосер – Стивенсон – американская поэзия от Уитмена до Фроста; прозаики Бирс, Колдуэлл. И, конечно, Хемингуэй.
Почему-то не в конце, для итога, а с самого» начала хочется спросить себя: в чем же успех И. Кашкина?
Ответ будет не однозначным. Да, талант видения художника, о котором пишешь (не раз критики отмечали, что И. Кашкин говорит о писателях как писатель). Да, сочетание историко-литературного исследования автора с переводом его произведений, когда одно другому замечательно помогает.
Но и еще. И. Кашкин пишет о крупных фигурах в литературе и о том, что очень любит, и это один из вернейших залогов его успеха. Истина, правда, старая, но не стареющая и, вероятно, обязательная. Они сам скажет, как важно «выбрать своего автора, по душевной склонности». Возможно, что ему не всегда было легко отстоять свой выбор – ведь в ряде случаев он одним из первых у нас «открывал» писателя, который затем имел прочный читательский успех. И. Кашкин был горячим пропагандистом литературы; издатели и, разумеется, читатели ему многим обязаны. Даже Фолкнера, которого он долгие годы не ценил, – в конце концов издал именно он (сборник «Семь рассказов», 1958).
А теперь более подробно о статьях.
Естественно и даже закономерно, что книга начинается со статей о Хемингуэе и публикации его писем к И. Кашкину. М. Лорие в комментарии свидетельствует, что он начал изучать Хемингуэя с конца 20-х годов; творчество его ~ главный жизненный интерес критика; он занимался Хемингуэем не менее 35-ти лет, до последних дней своей жизни. И тут он был в самом хорошем смысле пристрастен, спорил с Хемингуэем, предупреждал о возможных опасностях, мучился, когда думал, что писатель запутался, радовался каждому его новому выступлению, готов был отказаться от своего суждения, если видел к тому причину.
Письма Хемингуэя к И. Кашкину – редкий и ценный документ творческой биографии писателя; да и где еще встретишь такую высокую оценку критики о себе со стороны писателя? Хочется самому взвесить – что понравилось ему в прочитанных статьях, за что был благодарен, почему написал критику через океан, навсегда запомнил его имя. И хотя на страницах этого журнала И. Финкельштейн касался этого вопроса (1967, N 8), постараемся очень коротко вновь на нем остановиться.
После шести или семи лет пристального изучения книг Хемингуэя И. Кашкин опубликовал о нем в 1934 году сразу четыре статьи: краткий «ввод» к переводу двух рассказов в «Интернациональной литературе» (N 1), обширную, на два листа, статью «Смерть после полудня» в «Литературном критике» (N 9), предисловие к первому изданию книги рассказов, названной «Смерть после полудня», и статью в «Литературной газете»»Помни о…» (18 октября 1934 года). Статьи эти во многом совпадают, в том числе и текстуально, но не во всем, и эти несовпадения говорят о том, как много уже тогда у него накопилось крупных и частных наблюдений, мыслей, оттенков мыслей, пожеланий.
В основу статьи, напечатанной в английском издании «Интернациональной литературы» (1935, N 5), положен перевод предисловия И. Катюша к сборнику рассказов, – но только в основу: прошло ведь почти полгода, и у критика явилась потребность что-то добавить, что-то изменить. К тому же Хемингуэй напечатал публицистический очерк «Говорит старый газетчик» с интересными высказываниями о литературном творчестве, о войне, о революции; критик их учитывает. Еще через год статья И. Кашкина выходит во французском издании журнала; теперь он в ряде случаев перестраивает аргументацию, добавлен постскриптум: к этому времени он познакомился с двумя новыми выступлениями Хемингуэя. Вот эти-то две статьи, или, скажем, две редакции одной статьи критика, прочел Хемингуэй и на них отозвался.
Напомним некоторые главные моменты статьи. Уже сложилась легенда о Хеме-охотнике, рыболове, спортсмене; но стоит раскрыть его книги, пишет И. Кашкин, и видишь не легендарного Хема Великого, а Хема трагического, придавленного тяжестью жизни. По разным произведениям критик прослеживает путь его лирического героя, путь разрушения иллюзий – прежде всего под воздействием страшной действительности войны. И уже тогда И. Кашкин писал о том, что каждый отдельный рассказ – законченное произведение искусства, но истинную его значимость можно постигнуть лишь в «контексте» всего творчества Хемингуэя. Говорил об умении писателя быть кратким, вычеркивать все, без чего можно обойтись, – о сочетании demi-mot u mot juste, о «новых способах выражения намеками, фиксируя лишь внешние черты ситуации, жесты». Стиль его только по видимости прост для восприятия; но при внимательном чтении всегда находятся «ключи» к его намекам, выявляются лейтмотивы. И. Кашкин отмечает, насколько Хемингуэй отошел от традиционного американского рассказа с развитым сюжетом, с готовой развязкой. «Сюрпризы рассказов Хемингуэя не в сюжете, а в психологическом развития». «Социальная функция таких новелл – не разрешать и даже не ставить какие-либо вопросы, а скорее возбуждать их. Они передают беспокойство и сумятицу самого автора, и в них не может быть никакого гармонического разрешения».
И. Кашкин не раз возвращается к мысли, что писатель в тупике, что им владеет отчаяние, тяготение к смерти. Он чувствует, что Хемингуэй стоит перед поворотом, перед выбором нового пути и что его мастерство, приложенное к «простому», ему хорошо знакомому материалу, «само по себе залог успеха». Может быть, несколько неожиданны в «строгой» статье такие слова: критик «желает ему удачи и выражает надежду, что он будет писать и дальше»; а может быть, такое открытое выражение сочувствия подкупило писателя: американские критики в те годы говорили ему совсем другие вещи. Всего, конечно, не перечислишь, но и указанного достаточно, чтобы понять, насколько серьезен и обстоятелен был его разбор; это и оценил Хемингуэй.
И. Кашкин не раз повторял, что Хемингуэй – писатель конца, хотя не всегда «оставлял в тени все позитивное и жизнеутверждающее в творчестве писателя» (как пишет И. Финкельштейн). Сам Хемингуэй на это ответил так: он уверен, что ему «еще удастся некоторое время давать повод И. Кашкину пересматривать окончательную редакцию моей биографии», – строки из письма С. Динамову (1937), которые И. Кашкин цитирует в своем комментарии к письмам Хемингуэя. И мы внаем, что так оно и было, что критик отказывался от того, что через какое-то время признавал устаревшим. Важно, однако, помнить, что многие и многие его наблюдения из первых же статей по праву нашли себе место в книге, законченной автором тридцать лет спустя, что в те годы сформировалось само отношение критика к избранному им писателю.
Первая статья в настоящем сборнике, «Перечитывая Хемингуэя» (1956), была написана после того, как почти пятнадцать лет о писателе у нас ничего не появлялось; «Содержание – форма – содержание» (1963) – последняя работа критика.
«Перечитывая Хемингуэя» – работа переходного характера, и выбор ее для сборника, пожалуй, спорен. В ней есть очень новые мысли, но они не всегда заострены; а по некоторым вопросам И. Кашкин более убедительно писал в последующих работах.
Хочется обратить внимание на некоторые наиболее интересные места в этой статье. Критик подчеркивает, что писатель «ищет утверждения жизни во всех ее видах – и через единение с природой, и в надежде на то, что останешься навсегда в тобою созданном произведении искусства, а позднее и в моральной победе подвига, который увековечит тебя в памяти людей».
Теперь И. Кашкин шире, чем ранее, ставит проблему потерянного поколения – лучшая его часть ощущала свою «потерянность» для буржуазного уклада, не принимала буржуазную действительность. О романе «Прощай, оружие!» он скажет, что это «по-своему наиболее лиричная и цельная из его книг». Повесть «Старик и море» он позднее оценит выше, но, думается, что он прав, говоря, что тяга к абстракции несколько ослабляет вещь. Замечательны слова о том, что правда для Хемингуэя – это и есть красота. А красота – «это все естественное, это красота земли, воды, рек и лесов, умных и чистых животных, четко действующей снасти, красота чистоты и света. Это красота старых моральных ценностей: простоты, честности, мужества, верности, любви, работы и долга художника». И напрасно он чуть выше говорит об условности «кодекса»»честной игры», который внушает писателю «объективистское беспристрастие». Ведь он сам убедил читателя, что в объективизме Хемингуэй был неповинен.
Когда же мы читаем, что после «Прощай, оружие!» для «Хемингуэя началась полоса примирения, «сепаратного мира» с теми богатыми бездельниками» или что «Хемингуэю долго пришлось прорываться к жизни и к людям из своего тупика», когда исследователь проводит слишком уж прямую параллель между писателем Гарри («Снега Килиманджаро») и его создателем, – обязательно хочется напомнить, что через несколько лет в книге о Хемингуэе (1966), в биографии писателя («Прометей») И. Кашкин пересмотрит такую точку зрения. Именно о первой половине 30-х годов он скажет, что «застой был мнимым; это было накопление сил для нового броска», что «творческая работа Хемингуэя не прекращалась, она приняла только новые формы».
А если критик скажет об ущербности гуманизма Хемингуэя, то напомним его слова из статьи «О самом главном» («Октябрь», 1960, N 3): «Гуманизм Хемингуэя не в абстрактных декларациях, он у него в крови, в его творчестве он проявляется и в большом и в малом». И о Роберте Джордане, герое «По ком звонит колокол», он впоследствии напишет справедливее, отдав должное его подвигу.
В статье «Содержание – форма – содержание» И. Кашкин подводит итог своим многолетним плодотворным наблюдениям над стилем Хемингуэя; в целом он отдает предпочтение «поздней» творческой манере. Эта работа печатается в третий раз, и ее научные достоинства говорят сами за себя. О Хемингуэе пишется и будет еще много писаться, и работы И. Кашкина послужат прочной основой для исследований в нашей стране.
Далее следует очерк о Бирсе; мне кажется, это большая удача критика. Он преисполнен сочувствия к трудной судьбе этого «неукротимого воителя», который свыше двадцати лет не мог добиться напечатания своих основных книг, а признание пришло не скоро после его смерти. «Бирс не имел и не искал успеха. Кто любит подшибленного, угрюмого ворона или филина-пугача? А Бирс – неудачник в жизни – в литературе был именно таким филином. Он был колюч, неприятен, пугающ, когда вскрывал окружающее его героев неблагополучие и неблагополучие в них самих, в их психике, их неспособность устоять в одиночку даже против мнимой опасности». И вот уже читатель получил о писателе впечатление, которое надолго останется в сознании.
И. Кашкин исследует журналистику Бирса, качества его разящей сатиры, все новое, что он внес в жанр «страшного рассказа». Критик задается вопросом: почему же нарастал нигилизм, почему оскудел столь блестящий талант? Ведь в эти годы продолжал писать стихи для новых изданий «Листьев травы» Уолт Уитмен, тогда же Эмили Дикинсон сочинила свои полторы тысячи стихотворений.
И. Кашкин дает, по-моему, убедительный ответ. Бирс, провоевавший всю гражданскую войну, тяжело переживал крах надежд, с нею связанных; он возмущался воцарившимся засильем плутократии, всеобщей продажностью. Ослепленный ненавистью, он не сумел увидеть людей, в которых мог бы найти поддержку, которые внушили бы ему веру в жизнь. Так пришло творческое иссякание.
Очерк об Эмили Дикинсон, почему-то у нас до сих пор почти неизвестной, начинается так: «Если душой самобытной американской поэзии считать Уитмена, то Дикинсон была ее второй душой…» Биография ее бедна фактами, круг внешних впечатлений как будто бы мал, – и напряженная, богатая содержанием внутренняя жизнь. И. Кашкин отметит ограниченность тем Дикинсон, но он, конечно же, прав, когда говорит, что стихи ее «до отказа перегружены смыслом». Со списком тем к ее поэзии вряд ли подойдешь – не удастся уловить живость необыкновенно непосредственного, тесного общения поэта с миром. Никакой красивости, никакой сентиментальности, никакой многозначительности. Многими стихотворными переводами И. Кашкину удается передать чарующую простоту интонации Дикинсон; в ее время, говорит он, это представлялось неслыханной дерзостью.
О Чосере он пишет по-другому. Надо сказать, что Чосер был еще одним из любимых спутников многих лет жизни И. Кашкина; он переводил его, работал над крупным исследованием (осталась большая рукопись, которую он не успел завершить). В этой статье, естественно, много истории – век далекий, бурный. Большая, углубленная работа позволяет автору показать Чосера не только как единственного представителя начальной стадии английского Возрождения, стоящего у истоков английской реалистической традиции (у него учились Филдинг, Скотт, Диккенс), – присутствует обаятельно живой поэт. Паж, придворный поэт, таможенный надсмотрщик, завсегдатай ярмарок, то в милости у двора, то в немилости, оборачивавшейся долгими годами нужды. И вот в последнее, наиболее трудное десятилетие своей и без того нелегкой жизни Чосер «создает самую яркую, самую жизнерадостную свою книгу». Демократический гуманизм Чосера, говорит И. Кашкин, – это «простая и сердечная любовь к человеку и к лучшим проявлениям человеческой души». Чосер, без сомнения, хорошо разбирался в противоборствующих силах своего неспокойного времени, и у него были свои симпатии и антипатии. Но убедительно говорится о том, что поэт не был ограничен узкосословным взглядом на ход вещей.
Из трех очерков об английских неоромантиках конца XIX – начала XX века наиболее ярок первый, о Стивенсоне. В необычной биографии писателя, переданной очень хорошо, учитывается и раннее увлечение поэзией Уитмена, и признание Торо, к которому он пришел не сразу. После вдумчивого, любовного прочтения произведений Стивенсона И. Кашкин утверждается в мысли, что он является «классиком фабульного жанра, снискавшим при этом высокую честь стать писателем для детей». С этим хочется согласиться; многие взрослые, вероятно, возвращаются к «Острову сокровищ» и другим его книгам как к любимым книгам своего детства; но ведь быть настоящим детским писателем – это действительно высокая честь!
Очерки о Конраде и Честертоне исследователю не пришлось завершить. Правда, в его задачи входило написать в основном о Конраде-романтике, а не о более поздних реалистических вещах (об этом говорится в комментарии). Правда и то, что не столько в начале 40-х годов, когда писалась статья, а лишь позднее стало выясняться выдающееся место, которое занимает творчество Конрада в литературе Запада, его длительное влияние, поздно пришедшая слава.
Что касается Честертона, то И. Кашкин больше всего пишет о его романах, и он по праву считает, что консервативность утопизма писателя в них весьма явственна; рассказам же и эссе Честертона он уделяет гораздо меньше внимания. А рассказы его остались, они увлекают выдумкой; и конечно, они не подрывают «устои жанра» детектива, а вносят свое, новое. Выделяются иные, чем, скажем, у Дойла, стороны людей, но вполне жизненные. То, что Честертон увидел и показал в окружающей его действительности, не нейтрализуется его утопическими увлечениями. И есть в этих рассказах притягательно доброе начало. Патер Браун – конечно, патер, и его опыт человековедения отчасти «профессионален». Но сила его – в активной доброте, независимой от рода занятий.
За последние годы в разных изданиях у нас печаталось довольно много эссе Честертона на разные темы; прочитанные заново, свежим взглядом и в хорошем переводе, они порадовали нас блеском, живостью остроумной – и, по сути, очень трезвой – мысли их автора. Правда, среди сотен его эссе есть вещи случайные, видно, написанные второпях. Но многие из них, и прежде всего на литературные темы, ряд биографических книг о писателях – особенно о Диккенсе, – представляют большой интерес (при дискуссионности тех или иных положений). В частности, о Стивенсоне он высказал немало проницательных суждений – о том, что мир его героев напоминает гравюру на дереве по однолинейности и резкости очертаний, что он иногда упрощает «уютную сложность жизни», что ему много дал кукольный театрик, услада его детских лет.
Статьи И. Кашкина о переводе (1952 – 1959) – это те специальные работы в трудной области, в которых совсем нет общих слов, а критические разборы некоторых переводов, изложение теоретических основ художественного перевода могут служить хорошей, очень нужной школой для молодого переводчика. Это пример удивительно внимательного, профессионального отношения к тексту. Подкупает темпераментность, принципиальность в отстаивании своих убеждений, подкупает убедительность, неопровержимость анализа.
И. Кашкин категорически отвергает идею о непереводимости оригинала, но в основе перевода «должен быть не изолированный и условный словесный знак и не строй языка, на котором написан подлинник, а прежде всего само произведение в целом, его живой образ, освещающий все детали», – «чтобы не утерять лица автора». Он предупреждает против узколингвистического подхода, против отлучения перевода от литературы.
Ставятся трудные и вечно заново возникающие вопросы: как не подпасть под «гипноз экзотичности всякого чужеязычного текста», как передать исторический колорит оригинала живым для сегодняшнего восприятия, где мера архаизации, – ведь надо «давать не консервы из книг, а сохранять их жизненность, их витамины». Одно из условий – знание не только языка и литературы, но и страны в целом, чтобы быть подготовленным «ко всяким случайностям», причем это обязательно также для редактора перевода; только в этом случае он может быть полезен переводчику.
Как ни старались мы представить книгу в разнообразных ее гранях, не удалось остановиться на всех статьях, вошедших в нее.
Читатель найдет и уже нашел дорогу к книге И. Кашкина, потому что это крупное явление нашей критики – книга яркая, темпераментная и серьезная, проникнутая чувством глубокой ответственности за изучение литературы прошлого и наших дней.