Встреча эпох, встреча поколений
Н. М. Дружинин, Избранные труды. Революционное движение в России в XIX в., М., «Наука», 1985, 485 с.
«Закон поколений» – понятие, равно приложимое и к жизненному пути Н. Дружинина, и к постоянному кругу его научных интересов как крупнейшего знатока, авторитетного исследователя революционно-освободительного движения в России и русской общественной мысли прошлого века. Самое влечение к истории «сквозь призму рождающихся политических стремлений», свидетельствует он в своих воспоминаниях, проявилось у него под «сильным воздействием нарастающего общественного подъема 1902 – 1904 гг.».
В преддверии революционных событий 1905 года он слушал в Московском университете лекции В. Ключевского, посещал семинары известных историков Р. Виппера и М. Богословского.
После закрытия университета в разгар революции 1905 года по рекомендации Инессы Арманд работал библиотекарем Московского комитета РСДРП, обеспечивая партийных пропагандистов нелегальной литературой. К «счастливым дням» своей жизни относит он время ссылки, когда, исключенный из университета за революционную деятельность, работал в рядах саратовских большевиков. И «исходным пунктом всей последующей политико-просветительной работы», сформировавшей его как историка, называет свои лекционные выступления в красноармейских частях московского гарнизона с лета 1919 года: «В качестве лектора я сосредоточил основное внимание на темах по истории революционного движения: для меня, так же как для многих молодых интеллигентов, представлялось особенно важно осмыслить закономерность развертывающихся событий, связать впечатление современности с предшествовавшими этапами революционной борьбы… Углублению внутреннего содержания лекций, так же как успеху их организационной подготовки, помогали жизненные впечатления 1919 – 1920 гг., особенно посещение заседаний II конгресса Коминтерна, где выступал В. И. Ленин» 1.
Типичный, что и говорить, путь представителя передовой русской демократической интеллигенции, который в дооктябрьские годы пришел к непосредственному участию в революционной борьбе, а после Великого Октября стал активным строителем новой, социалистической культуры, сначала пропагандистом, а затем и организатором молодой советской науки.
«Северное общество (декабристов) и конституция Никиты Муравьева» – одна из первых тем, самостоятельно разработанных Н. Дружининым еще в годы студенчества, на десятилетия вперед определила его увлечения и пристрастия, положила начало последующему многоаспектному и широкоохватному изучению декабризма. Из нее выросла и открывающая рецензируемый том избранного созданная на рубеже 20 – 30-х и впервые опубликованная в 1933 году большая работа «Декабрист Никита Муравьев». Оригинальное, а для того времени и новаторское по жанровой структуре монографическое исследование, она сопрягает духовный поиск личности и идейные искания общества, соединяет детализированный портрет политического деятеля и обобщенные картины исторической эпохи, дает обстоятельное биографическое жизнеописание декабриста и широкоохватную панораму социально-экономического развития России первой четверти прошлого века.
Такой была исходная установка исследовательской мысли на непременное соотнесение индивидуальной человеческой судьбы и объективных закономерностей исторического процесса, последовательное восхождение от единичного к общему, от фактологической основы изученного материала к концептуальным обобщениям типологического характера. Во вступлении к работе она получила развернуто-программное обоснование как первое необходимое условие научной методологии, чья неослабная ориентация на исторически конкретное, социально и классово обусловленное видение политических событий, общественных явлений в их выразительном своеобразии и характерной всеобщности изначально предполагает органичное единство, диалектическое взаимопроникновение анализа и синтеза.
«Избирая предметом своего изучения единичную личность, мы концентрируем свое внимание на отдельной неразложимой частице общественного коллектива; располагая при этом компактной группой документального материала, мы в состоянии достигнуть исчерпывающей полноты и конкретности в установлении фактов; такая предельная степень конкретизации является для историка хорошей гарантией против необоснованных выводов и поверхностных обобщений. Но изучение биографии имеет свою опасную сторону: исследователь может легко увлечься художественным воссозданием живой индивидуальности и за случайными психологическими чертами оставить нераскрытой закономерную диалектику общественных явлений. Задача историка представляется нам иною: использовать данные личной биографии для широкого социологического обобщения, подметить в изучаемом деятеле (его идеологии и его деятельности) типичные повторяющиеся черты, которые проливают свет на современные ему социально-политические процессы. Личность должна быть вдвинута в общую перспективу эпохи и понята В ее временной классовой обусловленности. Живое, конкретное изображение должно быть всецело подчинено этой социологической задаче, всесторонне помогая ее успешному разрешению. С такой основной точки зрения одинаково приемлемо изучение жизни рядового, но типичного декабриста и исследование биографии крупного, первостепенного деятеля: личность, вынесенная на гребень нарастающей революционной волны, не могла не отразить на себе общественные процессы в более яркой, выпуклой и легче наблюдаемой форме» (стр. 5 – 6).
В портретном ключе биографии и панорамном ключе эпохи – отсюда непременная широта социально-политического, идеологического, литературного контекста общественной мысли дворянских революционеров – выдержаны следующие работы разных лет: «К истории идейных исканий П. И. Пестеля», «Семейство Чернышевых и декабристское движение», «С. П. Трубецкой как мемуарист», «Декабрист И. Д. Якушкин и его ланкастерская школа». Взятые вместе, они позволяют целостно охарактеризовать принципиальное значение того направления в научном декабристоведении, которое создали Н. Дружинин и его школа.
Первым из советских историков он тесно связал духовную родословную дворянской революционности с русским просветительством конца XVIII – начала XIX века, включив в широкий круг исследований философское, историческое, литературное наследие просветительской мысли. Формируя мировоззренчески «отцов» – «старшее поколение дворянских семейств, из которых вышли крупнейшие декабристы» (стр. 50), – оно и на «детей» оказало сильное воздействие. Разумеется, их отношение к просветительству знало не только притяжения, но и отталкивания. Так, карамзинская «История государства Российского», испещренная пометами Н. Муравьева, сопровождавшая его впоследствии и в Петропавловской крепости, и в Сибири, послужила толчком для создания собственного рукописного труда «Мысли об «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина». Он примечателен как выражение не только философско-исторических взглядов декабристов, но и принципов литературно-политической пропаганды в защиту «новой точки зрения, которая провозглашала внутреннюю закономерность преемственного развития» (стр. 80). Спор с традицией? Безусловно. Но одновременно и объективное свидетельство ее действенного участия в становлении декабристской идеологии.
Как убеждает исследователь, прослеженная им связь просветительских – радикальных (А. Радищев, И. Пнин) и умеренных (Н. Карамзин) – идей с «общими преобразовательными идеями» раннего декабризма находила поначалу выражение и в организационных формах декабристской конспирации. Первые тайные общества будущих декабристов возникали «в виде замкнутого и строго конспиративного боевого союза» (стр. 71), на основе полулегальных масонских объединений, дальнейшая эволюция которых принимала, однако, «якобинский» характер. Наиболее подробно этот процесс превращения масонских «мастерских» в лабораторию революционных идей освещен в работе об идейных исканиях Пестеля, которому «были одинаково чужды и карьерные соображения, и аристократические симпатии, и мистические чаяния» (стр. 318). Но, безразличный к «масонству как сумме религиозно-нравственных принципов и масонству как совокупности символических образов», он видел в его разветвленных объединениях «организационную точку опоры для возникающего революционного союза» (стр. 321).
Почаще бы обращаться к такого рода наблюдениям и выводам, пересматривающим буржуазно-либеральную точку зрения на отношение декабристов к масонству и в противовес ей содержащим развернутые обоснования – неоспоримый приоритет Н. Дружинина! – объективных научных оценок. Опора на них наверняка бы избавила нынешние популярные, в том числе и литературно-критические, интерпретации декабризма от иных научно несостоятельных представлений, одинаково легковесных даже в полярных крайностях. С одной стороны, низведение высокой патриотической идеи, владевшей декабристами, до «квасного» патриотизма. С другой – отлучение декабристской идеологии от национальных корней, стремление видеть в ней наваждение космополитического «чужебесия». Нелишне, право, припомнить к случаю, как в спорах о романах Булата Окуджавы того, же Пестеля объявляли «немцем-лютеранином», который тем охотнее заимствовал на Западе свои идеи, что вырос-де не на русской почве и знанием русского языка «не прославился». О том, что Пестель, как и многие другие декабристы, был участником Отечественной войны 1812 года, героем Бородина, не говорилось, понятно, ни слова. Знакомый по «Донесению Следственной комиссии», а затем развитый в дворянской и буржуазной историографии мотив!
К нему восходит и неизменно бранный смысл, который привычно и бездумно вкладывается в самое слово «масонство». Как бы прямым ответом на это воспринимается заключение Н. Дружинина, призывающего помнить, что масонство начала XIX века не было сплошь «консервативной цитаделью», что и «в нелепых крайностях своих мистических увлечений» оно апеллировало к «свободе мысли», а ходом событий превращалось «в обширный и скрытый плацдарм, на котором зарождались и боролись разнообразные умственные течения, формировалось и крепло независимое общественное мнение» (стр. 321, 324).
Диалектическая гибкость этой и множества других оценок более чем наглядно демонстрирует преимущества конкретно-исторического анализа сложных, противоречивых явлений в многообразном взаимодействии слагающих их факторов. Имея неизменным отправным началом прочный источниковедческий фундамент, Н. Дружинин реконструирует на его основе «дух времени», чья неизгладимая печать ложится и на жизненные судьбы главных «героев» исследований, и на их республиканские идеалы, через призму которых рассмотрена «Конституция Н. Муравьева» (полный текст ее трех сохранившихся редакций дан приложением к работе), и на способ активных политических действий, преисполненных осознанного «стремления покончить с крепостным монархическим государством» (стр. 89). На обширном материале «Записок» С. Трубецкого, И. Якушкина, других мемуарных или эпистолярных источников воссозданы духовные искания декабристов в период сибирской каторги и ссылки. Исторические сюжеты в трудах Н. Дружинина нередко смыкаются и сплетаются с сюжетами литературными, о чем, впрочем, в немалой мере «позаботился» фактический материал исследований. Например, история «Арзамаса», в литературный круг которого Никита Муравьев входил «в качестве равноправного и активного деятеля… Получив хорошее классическое образование, он не отворачивался и от современной поэзии: следил за выходящими произведениями А. С. Пушкина, В. А. Жуковского и К. Н. Батюшкова, посещал литературные вечера, давал оценку стихотворениям И. И. Козлова, в беседах с П. А. Катениным любил «перебирать всю словесность от самого потопа до наших дней и истреблять почти всех писателей». Батюшков и Н. И. Гнедич считали его своим другом, молодой Пушкин читал у Муравьевых свои нелегальные экспромты. Удачное выступление на страницах «Сына отечества» завоевало Н. Муравьеву похвалы и надежды литературных соратников. В «Арзамасе» он числился под псевдонимом Адельстана и Статного Лебедя. В проектированном журнале ему уделялось место исторического писателя и политического корреспондента» (стр. 77 – 78).
Не «оживляющими» цитатными заставками приходят в научный текст поэтические строки В. Жуковского или К. Батюшкова, П. Вяземского или Е. Ростопчиной. Они – духовная реальность времени, Свидетельство его идейных устремлений и нравственного опыта. Ощутимо передает Н, Дружинин живое, деятельное присутствие в декабристской эпохе, в среде и окружении декабристов Пушкина, вводя в русло исследования многочисленные факты Ясизни и творчества поэта. В одних случаях это общеизвестные факты, как, скажем, пересылка с А. Г. Муравьевой знаменитого послания в Сибирь («Во глубине сибирских руд…»), – о них сообщается мимоходом, в хрестоматийном ключе. Другие, вроде искрометной пушкинской аттестации Н. Муравьева как «умного и пылкого человека», активно вовлекались в фактологический материал декабристоведения, чтобы стать обиходным достоянием науки. Третьи вообще открывались по первопутку. Такова, скажем, история «таинственного портфеля», который И. Пущин передал в преддверии ареста П. Вяземскому. Пролежав замкнутым в течение тридцати двух лет, портфель сберег конституцию Н. Муравьева, которая хранилась вместе и рядом – символическая, если хотите, деталь! – со стихами Пушкина, Дельвига, Рылеева.
Показательно: статья Н. Дружинина «Семейство Чернышевых и декабристское движение», впервые опубликованная в сборнике 1930 года «Ярополец» (восьмой выпуск «Трудов Общества изучения Московской области»), изначально была приурочена к юбилейной пушкинской дате – 130-летию со дня рождения. Дело в том, что родовое имение Ярополец близ Волоколамска находилось в одновременном владении двух семей: прапрадед декабриста З. Г. Чернышева купил его часть у П. П. Дорошенко, предка Натальи Николаевны Гончаровой по материнской линии. Посетив Ярополец в 1833 году, Пушкин останавливался в усадьбе своей тещи Н. И. Гончаровой, но вряд ли не воспользовался случаем, чтобы посетить по соседству и усадьбу Чернышевых, куда всего год спустя будет дозволено вернуться опальному декабристу. О полуторадневном пребывании в Яропольце поэт сообщал жене в письме, посланном из Москвы в Петербург 26 августа: «В Ярополец приехал я в среду поздно. Наталья Ивановна встретила меня как нельзя лучше. Я нашел ее здоровою, хотя подле нее лежала палка, без которой далеко ходить не может. Четверг я провел у нее… Она живет очень уединенно и тихо в своем разоренном дворце и разводит огороды над прахом твоего прадедушки Дорошенки, к которому ходил я на поклонение. Семен Федорович (управляющий имением. – Н. М., В. О.), с которым мы большие приятели, водил меня на его гробницу и показывал мне прочие достопамятности Яропольца. Я нашел в доме старую библиотеку, и Наталья Ивановна позволила мне выбрать нужные книги. Я отобрал их десятка три, которые к нам и прибудут с вареньем и наливками. Таким образом, набег мой на Ярополец был вовсе не напрасен… Из Яропольца выехал я ночью и приехал в Москву вчера в полдень» 2. Так, спустя восемь лет после восстания декабристов пушкинские пути-дороги как бы пересеклись с ними еще раз. Жаль, однако, что об этом пересечении мы узнаем не непосредственно из статьи Н. Дружинина, обошедшей факт «набега» на Ярополец, а из комментарий к статье.
Декабристы и Пушкин – сближением их характеризует Н. Дружинин мощный идейный полюс политической и духовной жизни, притягивавшей к себе в 20 – 30-е годы прошлого века самые жизнедеятельные, творческие силы русского общества, все его передовые, честные и совестливые умы. В завершающих книгу статьях прослежен выход на арену истории новой, революционно-демократической идеологии, воспринявшей эстафету борьбы «за полную демократизацию социально-политического строя России» (стр. 447). Идеи Герцена и Чернышевского, «Колокола» и «Современника» оказали «огромное влияние на формирующееся мировоззрение передовой молодежи» и заложили «основы будущего народнического движения, которое окончательно сформировалось на рубеже 60-х и 70-х годов» (стр. 445). В калейдоскопе же лиц и фигур деятелей революционного народничества выделена А. Якимова (Кобозева), член Исполнительного комитета «Народной воли», человек редкостного мужества и подвижнической судьбы, самоотвержением революционной борьбы, тяжестью «многолетнего заточения, каторги и ссылки» доказавший «великий смысл… собственного общественного подвига» (стр. 470). В памятный для нее день «празднества свободы», которым трудовая Чита отмечала в начале марта 1917 года свержение самодержавия, она «шла впереди революционной демонстрации, неся над головой развевающееся красное знамя. В ее лице народ приветствовал героическое поколение революционеров, которые нанесли первые могучие удары царскому самодержавию. Торжественною клятвою собравшиеся массы утвердили свою преданность свободе и свою готовность к ее защите» (стр. 469). А в 1925 году, когда Советская страна готовилась торжественно отметить 100-летие восстания декабристов, Всесоюзное общество политкаторжан и ссыльнопоселенцев избрало Анну Васильевну Якимову председателем юбилейной комиссии.
Красноречивый, что и толковать, факт! Однако, сообщая о нем, Н. Дружинин предпочитает скупой и сухой, «протокольный» язык информационной хроники. Нетрудно понять почему. Сдержанность авторских эмоций и чувств в природе научного труда. Но разве не на ответную, встречную волну эмоционального сопереживания читателей рассчитывал, помимо всего, ученый, показывая на примере и этого одного, всего одного из многих, факта, как чутко вслушивается в перекличку минувших эпох наше советское время, открывшее «закону поколений» просторы неослабного действия, придавшее ему безотказную силу и незыблемое значение великих революционных традиций отечественной истории?