«Все перед ним в долгу»

Е. М. Евнина, Виктор Гюго, «Наука», М. 1976, 215 стр.

В книге Е. Евниной о Гюго приведено множество откликов на его творчество, принадлежащих крупнейшим французским и русским литераторам и общественным деятелям: значение и влияние писателя огромно.

Естественно, что перед современным исследователем творчества Гюго стояли сложные задачи, связанные с необходимостью найти верные пропорции в отборе материала, в освещении разных аспектов этой обширной темы.

Одно из достоинств работы Е. Евниной в том, что она способствует более близкому, чем было до сих пор, знакомству нашего читателя с лирикой величайшего из французских поэтов. Если романы Гюго у нас издавна любимы и почитаемы, то стихотворения и поэмы, за исключением гражданской лирики, да и то далеко не всей, известны меньше и еще не оценены. Между тем в лирике Гюго – мыслитель и художник открывается новыми сторонами.

В книге Е. Евниной при небольшом ее объеме стихотворения и поэмы рассмотрены сравнительно подробно, развитие поэта прослежено на материале многочисленных сборников – начиная от «Од и баллад», в которых явно ощутимы влияния других авторов, до посмертных публикаций. Анализируется сплетение романтической экзотики с темой борьбы за свободу Греции в «Восточных мотивах», где все пиршество красок, богатство и раскованность ритмики служат постижению мира в его чувственном великолепии. В сборниках 30-х годов обогатившийся духовный опыт поэта отразился одновременно с углублением и расширением социальной темы. После изгнания родилась неистовая поэзия «Возмездия», получившая огромный общественный резонанс. «Обширен диапазон поэзии Гюго, – пишет Е. Евнина. – Порой в ней воспевается тончайший трепет чувств, пробуждение цветка или улыбка ребенка, порой слышится грозная поступь целых эпох и народов. И как для одного, так и для другого поэт находит свою, наиболее выразительную и, оригинальную поэтическую форму» (стр. 30). Во второй части цикла «Созерцания», включающего ряд настоящих шедевров, преобладает трагически окрашенная философская лирика. «Легенда веков» – смотр мировой истории в сплаве с легендой, под знаком веры в прогресс и победу добра; этот монументальный цикл драматических поэм звучит, по словам Луначарского, как триумфальный марш. Глубоко потрясенное сознание выразило себя в «Грозном годе», поэтическом дневнике периода франко-прусской войны и Парижской коммуны, в котором трагическая любовь к родине, скорбь и человеческое достоинство побежденных, но не покоренных людей слились воедино.

Думается, сравнительно меньшая у нас популярность Гюго-поэта связана с определенными свойствами его стиля, которые не могут приниматься одинаково французским и русским читателем. Автору «Песен сумерек» даже в интимной лирике бывает присуща известная риторичность, органическая для него и для французской поэзии; она связана с давним прочным влиянием культуры латинян, у которых высокоразвитые формы общественной жизни способствовали расцвету вратарского искусства, в свою очередь наложившего заметный отпечаток на литературу, Риторика- препятствие для художественного чувства русского читателя; а в лирике Гюго «удельный вес» ораторства часто выше, чем в его прозе. И русские различали: Лев Толстой (считавший «Отверженных» лучшим романом всей французской литературы), сказав Маковицкому, что «всегда любил» Гюго, добавил: «У него есть фраза и пафос, которые отталкивают, а вместе с тем есть и простота» ¹. (Позднее А. Ахматова, не выносившая риторики, не любившая стихов Гюго и переводившая иностранных поэтов по строгому выбору, перевела ряд его стихотворений для пятнадцатитомного собрания сочинений.)

По-новому читаются в наше время особенно его стихи о природе и космосе. Гюго – подлинный поэт космоса. Его воображение тяготело к безмерным пространствам, к тайнам светил и стихий. Его страсть к гиперболам, то, что насмешливо называли его гигантоманией, как нельзя более соответствовала этим темам.

Французскими исследователями отмечено, что зрелище одухотворяемой фантазией, очеловечиваемой и одновременно глубоко бесчеловечной вселенной отличается у Гюго той свежестью и остротой восприятия, какие характеризуют древних поэтов, творцов мифов. В легендах заключалось немало прозрений; они встречаются и в космической «мифологии» Гюго, в его образном постижении тайн вселенной интуицией, мыслью, воображением, слитыми воедино. Ф. Лежён осторожно подсказывает, что подъем астронавтики начиная с 1957 года, современные космогонические гипотезы, открытие сверхзвезд меняют наши суждения о головокружительных фантазиях Гюго, его настойчивых усилиях вообразить и поэтически воссоздать бесконечность².

Глубокая взволнованность загадками мира, страх от сознания затерянности человечества во вселенной и ужас смерти, пытливость мысли и радость познания, вера в человека, надежда на преодоление тяготеющего над ним фатума одухотворяют космические образы Гюго, которые по-новому входят в достояние современного читателя.

Академическое литературоведение в наши дни признало Гюго родоначальником всей позднейшей французской поэзии. «Все… перед ним в долгу, так как все они частью заключены в нем, парнасцы, символисты, импрессионисты и даже сюрреалисты, от Вердена до Аполлинера и Макса Жакоба, от Бодлера и Рембо до Пеги и Клоделя» ³. Но у преемников Гюго его могучий гуманистический пафос идет на убыль или утрачивается.

Книга Е. Евниной не является специальным исследованием его поэзии; но страницы, посвященные лирике, написаны с верным чувством ее своеобразия и – как вся работа в целом – на уровне современного знания предмета; они помогут лучшему пониманию у нас национального поэта Франции.

Как того требует научно-популярный жанр, автор отбирает наиболее важные факты почти легендарной биографии поэта, неотделимой от общественной борьбы эпохи, сжато рассказывает о литературных боях, кипевших вокруг его пьес, об осуществленном им перевороте в области литературного языка и стиля.

При провиденциальном понимании истории, пишет автор книги, «мало кто из писателей того времени так явственно чувствовал колоссальную силу, заключенную в народе, как Гюго» (стр. 124); отсюда «удивительный накал общественного и нравственного сознания, которым всегда отличаются романы Гюго» (стр. 164); отсюда активный герой, утраченный натуралистами, патетика героизма и страсти – пусть поэту и не хватало трезвой проницательности, присущей Бальзаку, в постижении того, что такое буржуа или государственный механизм буржуазной республики.

Излагая философско-исторические взгляды писателя, и в частности рассматривая его оценку опыта Ватерлоо в романе «Отверженные», Е. Бенина показывает, что «Гюго свойственна порой не однолинейная, а диалектически сложная оценка исторических событий» (стр. 127). Это важное положение, ибо один из ходячих, прочно укрепившихся предрассудков состоит в том, что Гюго приписывают прямолинейную схематичность взглядов, особенно на прогресс. В действительности его воззрения сложнее и глубже; писатель видит оборотную сторону прогресса и знает, какой тяжелой ценой он дается (ср., например, «Путешествие в ночи»), В настоящее время и во французской литературной науке, после длительного господства ложных представлений о якобы поверхностном и легковесном характере системы взглядов Гюго, возобладала точка зрения Роллана, назвавшего поэта еще в 1935 году «великим непознанным мыслителем» ⁴.

Заслуживает внимания и анализ романов Гюго, предложенный Е. Евниной. Исследователь стремится прочитать художественную мысль писателя в ее движении, не отрываясь от ткани произведения. Так, в «Соборе Парижской богоматери» каменная симфония «храма без религии» как средоточия народной души и культуры средневековья, романтический образ толпы, хитрая политика короля, драматический узел судеб героев, романтическая идея фатума разбираются в единстве с «живописностью и звучностью романа» (стр. 36 «чувством цвета, пластики и динамики» (стр. 46), вместе с традициями Рабле, контрастами и гротеском; в результате романтический роман предстает во всей сложности его состава. В анализе последующих романов также раскрывается их поэтическое качество, вплоть до «Девяносто третьего года», где «объективно существующей противоречие между гуманной целью и вынужденной жестокостью революции» (стр. 192) представлено с огромной страстью.

Е. Евнина справедливо связывает с романтизмом такие свойства творчества Гюго, как его универсализм – широкий охват жизненных проблем, художественное видение целых эпох, проблематику борьбы человека с природными стихиями и его труда в масштабах земли, – все, что создает эпический размах его романов и поэтических циклов. Романтический принцип борьбы противоположных начал составляет сердцевину поэтики и философии Гюго, в нем выражается его творческая индивидуальность. Представление о поединке Добра и Зла, Света и Мрака как таинственных мировых начал лежит в основе его эстетической системы, его тяготения к символике и мифотворчеству. Вместе с тем, как подчеркивает автор книги, художественный мир Гюго не абстрактен, а пронизан ощущением реальности и конкретной образностью, любовью к плоти и материи в бесконечности их форм и красок. Не раз отмечалось совершенство динамических зрительных образов у Гюго. Прославленные примеры: поединок рыбака и спрута в «Тружениках моря», обуздание канониром сорвавшейся пушки в «Девяносто третьем годе» ⁵.

Е. Евнина дает довольно полное представление о том, как построены романтические образы Гюго – воплощение света и _; мрака, арена борьбы противоположных начал, с их кризисами, скачкообразным развитием; внутренний мир персонажей – таинственный, величественный, порой беспредельный «хаос страстей» (стр. 118), Необходимо отметить, что между исследователями Гюго существуют острые разногласия в оценке его принципов раскрытия психологии героев; именно с ними подчас связывают версию об устарелости писателя, неприятие его как художника. Даже Флобер, горячо любивший Гюго, особенно его лирику, восхищавшийся его поэтической силой, вместе с тем писал: «У этого гения нет дара создавать подлинных людей. Будь у Гюго этот дар, он превзошел бы Шекспира» ⁶.

Нельзя не пожалеть, что рамки работы не позволили автору расширить исследование этого вопроса и осветить подробнее противоположные точки зрения на мастерство Гюго как психолога. Искусство творца Гавроша в воссоздании детской души общепризнано. Бодлер писал о глубине психологического обобщения в «Буре в душе» (глава «Отверженных»), а такой судья, как Ф. Мориак, находит, что и епископ Мириэль «показан изнутри». И все же: как принять уподобление внутренней борьбы, происходящей в душе Вальжана, «состязанию драконов и гидр» или Гуинплена – «поединку белого и черного ангела на мосту через бездну» (берем крайние случаи) – рядом с психологическим анализом Стендаля и Флобера, романистов.. XX века?

Здесь важен самый подход к творчеству писателя. Интересное прочтение принципов раскрытия у Гюго психологии персонажей предложено некоторыми современными авторами, стремящимися найти основу для восприятия внутри его художественной системы. Так, М. Карлсон⁷ на примере «Тружеников моря» показывает, что Гюго избирает свой особый путь для решения психологических задач, стремится раскрыть внутренний мир персонажей через «внешние» моменты; М. Карлсон считает, что упрек, будто слишком «внешняя» манера повествования заслоняет от читателя тайму человеческой души, несостоятелен. Разве не прибегали к тому же приему – посредством внешнего проследить внутренние процессы – писатели позднейшего времени, от Мопассана до Хемингуэя, видоизменяя его соответственно общим особенностям своего стиля, временами возводя в принцип?

Для Ф. Лежёна также важен «визуальный» поворот психологической темы у автора «Созерцаний»; исследователь глубоко вживается в его универсально-символический язык света и тени. Многое у Гюго, подсказывает Ф. Лежён, нужно читать, как «читают» живопись или слушают музыку. У Гюго свет и< тень служат образным языком не только в космических панорамах, но также в передаче чувств, мыслей, душевных волнений.

По-видимому, довольно широко распространенное прежде пренебрежение критики к «внешним эффектам» и «навязчивым антитезам» Гюго с течением времени сменяется, говоря пушкинскими словами, судом по законам, самим поэтом над собой признанным. При этом исчезает неправдоподобный разрыв между гениальным лириком и неуклюжим психологом.

Е. Евнина привлекает внимание к присущему романтизму сближению разных видов искусства, которое столь полно воплотилось в наследии Гюго.

Стремление охарактеризовать творчество Гюго в его целостности, проблема его романтизма стоят в центре книги. Но в этом плане автор не всегда последователен. Возражая против «снисходительности» к романтизму, признавая, что «всякое истинно художественное произведение отражает, таким образом, подлинную правду жизни» (стр. 49), что фантастическое и точно увиденное «составляют единое целое в художественном методе Гюго», Е. Евнина все же прибегает для характеристики творческого метода писателя к извиняюще-половинчатым обозначениям: «элементы реализма», «черты реализма», «смыкается с реализмом» (стр. 113, 115, 213). О Гавроше сказано: «почти реалистический характер» (стр. 213). Цо разве он выпадает из романтической системы образов романа? Гаврош, о котором Гюго пишет: «это дитя скверны – но и высоких идеалов», «бог всегда касается гамена»? Если правдивое отнести целиком за счет реализма, снимается ли тогда трактовка романтизма как красивой лжи, трактовка, которую автор книги хочет опровергнуть?

Очерк творчества Гюго Е. Евниной, как и обычно хорошие популярные работы, содержит исследовательский элемент, что относится прежде всего к главе о посмертной судьбе наследия писателя во Франции,

Роллан писал о многих обликах «старого Орфея», сменяющих друг друга во времени, не исчерпывая «неиссякаемого и вечно обновляющегося источника, каким является гений».

Научно-популярный очерк Е. Евниной о Гюго заставляет пожелать, чтобы у нас и впредь активизировалось углубленное научное исследование его творчества.

г. Саратов

1. «Литературное наследство», 1937, т. 31 – 32, стр. 1004.[↩]
2. Ph. Lejeune, L’ombre et la lumiere dans les «Contemplations» de Victor Hugo, P. 1968, p. 18, 41.[↩]
3. J. -B, Barrere, Victor Hugo, Hatier, P. 1967, p. 279.[↩]
4. Ромен Роллан. Собр. соч. в 14-ти томах, т. 14, Гослитиздат, М. 1958, стр. 595.[↩]
5. В этой связи исключительный интерес представляют рисунки Гюго (в книге Е. Евниной воспроизведен один из них, символическая «Моя судьба»). По мнению специалистов, «рисунки Гюго можно узнать среди тысяч». В них те же, что в его поэзии, дальние горизонты, дух эпохи, таинственность, сила чувств, та же динамика и символика, и та же точность, пластичность, острота в видении обыкновенных предметов. Во французском научном издании полного собрания сочинений Гюго 1967 – 1970 годов два тома из восемнадцати полностью посвящены его рисункам.[↩]
6. Гюстав Флобер, Собр. соч. в 10-ти томах, т. 8, ГИХЛ, М. 1938. стр. 440.[↩]
7. M. Carlson, L’art du romancier dans «Les travailleurs de la mer». Les techniques visuelles de Victor Hugo, – «Archives de lettres modernes», 1961 (4), N 38.[↩]