№3, 1999/Обзоры и рецензии

«Вопреки «эпистолофобии»…»

Ю. М. Лотман, Письма 1940 – 1993, М., Школа «Языки русской культуры», 1997, 800 с.

Нет чтения интереснее, чем переписка выдающихся людей, и особенно если она снабжена хорошим комментарием. Она ценна сама по себе и как часть «гипертекста», создаваемого тем или иным автором. Как пишет У. Теккерей в 41-й главе своего романа «Пенденнис», «когда бы можно было написать тайную историю книг и рядом с каждым текстом поместить заветные мысли и переживания автора, сколько скучных томов приобрели бы интерес…!» Мысль эта, высказанная за сто лет до теории Жака Деррида, не потеряла актуальности, она помогает деконструировать (или «деавтоматизировать», как выразился Ю. М. Лотман) известные тексты или хотя бы лучше их понять.

Сказанное в полной мере относится и к солидному тому «Писем» Ю. М. Латана, составленному и прокомментированному Б. Ф. Егоровым. Книга включает в себя более семисот писем выдающегося литературоведа и культуролога. Она открывается обстоятельной вводной статьей Б. Егорова, а в конце ее помещены указатель имен, хронологический указатель, помогающий представить общее количество писем ученого по годам и месяцам, а также небольшая подборка талантливо выполненных рисунков Лотмана – создателя дружеских или острых, комических и фантастических шаржей и автошаржей. Наиболее крупные комплекты писем – Б. Ф. Егорову (свыше 200), сестре Л. М. Лотман и другим членам семьи, а также Ф. С. Сонкиной, В. Н. Топорову, Б. А. Успенскому и другим.

Чем ценны эти письма ученого, помимо содержащейся в них уникальной информации научного и биографического плана? Прежде всего искренностью тона. Создавались они в спешке, чаще всего ночью, после трудового дня. Лотману приходилось превозмогать себя, свою адскую усталость, нелюбовь к сочинению писем, надо было создавать эпистолярную прозу в условиях жесткого цейтнота. Но, как это иногда бывает и у великих писателей, например у Достоевского, именно эта лихорадочная спешка и способствовала подъему творческих сил автора, как бы «заставляла» его творить эпистолярные шедевры либо просто по-человечески интересные документы.

Будучи человеком глубоко интеллигентным, Ю. Лотман то и дело извиняется перед своим адресатом за излишнюю, как ему кажется, искренность своих писем, за их лирический «беспорядок». «Пишу в четвертом часу утра – совсем обалдел, сердце колотится, как овечий хвост, от кофе – простите за бредовость письма» (с. 227), – пишет он Б. Егорову; между тем никакой «бредовости» в тексте послания нет: Лотман хотя и жалуется на усталость, но он еще полон боевого задора, он умело и едко комментирует дискуссию о славянофилах, шедшую в 1969 году. И такие извинения часты: «простите за горечь этих строк – вопль души» (с. 198), «прости за меланхолический тон письма» (с. 383) и даже за то, что «пишу тебе всякую ерунду» (с. 405), просто за то, «что расписался» (с. 336). Это чисто чеховская черта – скромность, душевная деликатность, доводимая до пес plus ultra.

Но это одна сторона медали. Скромность гротескно уживалась в Ю. Лотмане с фронтовым опытом, с солдатской прямотой, с умением кстати вставить и ядреное, крепкое словечко. Естественно, если его адресат – мужчина и близкий человек. В этом смысле особенно показательна его переписка с Б. Егоровым. Тут, кстати, сказались не только годы войны, но и опять-таки знание русской классики. Как ругнуть, например, нерадивых издателей научных трудов? Ученый пишет: «Как любил говорить Бунин: «Вот встал бы из гроба Антон Павлович Чехов и покрыл бы вас по е… м……. Особенно впечатляет картина: Чехов именно ради этого встал из гроба» (с. 316). Да, Бунину лучше знать, каким мог быть «выдавивший из себя по каппе раба» Чехов!

Впрочем, Лотман пользуется «сильными» выражениями умело: он прибегает к сокращениям, эвфемизмам, игре слов, избегая пошлости и безвкусицы, грубого цинизма – недаром ему импонировала работа Б. Успенского «Экспрессивные выражения и культ матери-земли» (1987), в которой глубоко прослежены мифологические истоки русского мата1. Характерным образчиком эзопова языка Лотмана (о необходимости изучения которого пишет Б. Егоров) является хотя бы такой пассаж из письма Б. Успенскому: «Польша моя ни мычит, ни телится. (О, Мать-энтропия! Думаю, что и Манихейская Мать тут приложила свою руку.)» (с. 567). Только из комментария становится понятным пучок смыслов, каламбурно-смысловых ассоциаций, заложенных в этих двух строках. Речь идет об очередных бюрократических задержках с поездкой ученого в Польшу, и проволо´чке этой предлагается шутливое, с обсценным намеком полукибернетическое-полумифологическое объяснение – с отсылкой к упомянутой выше работе адресата.

Подобного рода вольности, уместные при фамильярном контакте участников диалога, оживляют письма ученого, снимая с них какой-либо след «гелертерского» стиля.

В рецензии нет места заниматься исследованием жанровой природы писем Лотмана, но сказать об этом несколько слов все же стои´т. Главная отличительная их особенность – выбор верного тона. В любом эпистолярном жанре, в обращении к любому адресату автор пишет естественно, хотя бы ему приходилось при этом что-то скрывать, о чем-то говорить обиняками, эзоповой речью. Таковы, скажем, фронтовые письма Юрия Лотмана родным, в которых он, сообразуясь с цензурою и учитывая чувства близких, пишет о войне так, будто не столь уж она и страшна, не столь тягостна и ужасна, как могут подумать. Это типичные письма интеллигента, который говорит не столько о военных действиях (о них как раз и нельзя было рассказывать), сколько о своих чувствах и мыслях, это страницы самоанализа, отчет о вживании в действительность, о своем культурном развитии.

  1. См.: Б. А. Успенский, Экспрессивные выражения и культ матери-земли. – «Человек и природа», 1989, вып. 10.[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №3, 1999

Цитировать

Вахрушев, В. «Вопреки «эпистолофобии»…» / В. Вахрушев // Вопросы литературы. - 1999 - №3. - C. 345-354
Копировать