№11, 1971/Обзоры и рецензии

Война и проблемы литературы

«Литература великого подвига (Великая Отечественная война в советской литературе)». Составитель В. Борщуков, «Художественная литература». М. 1970, 438 стр.

Еще совсем недавно, говоря образно – вчера, освоение нашей критикой и литературоведением богатого опыта литературы о Великой Отечественной войне сводилось главным образом к анализу отдельных новых произведений прозы и поэзии с некоторыми более или менее широкими выходами в тему. Применяя терминологию военную, можно сказать, что решались но преимуществу задачи тактические, частные. Правда, и сегодня наша теоретическая мысль этого участка фронта находится лишь на подступах к проблемам стратегическим, однако общее положение дел сегодня здесь значительно лучше, чем вчера. Помимо статей в периодической печати, с которыми регулярно выступают Г. Бровман, Н. Гей, П. Глинкин, А. Коган, Л. Лазарев, В. Панков, В. Пискунов, Л. Якименко и другие, появились монографии А. Бочарова об Эм. Казакевиче и В. Гроссмане, книга Л. Плоткина «Литература и война», коллективные сборники «Живая память поколении», «Ленинское наследие и современная литература», выходят ежегодники «Литература и современность»…

В последнее время к этим изданиям прибавился сборник «Литература великого подвига».

В связи с 20-й годовщиной победы над гитлеровской Германией редакция «Вопросов литературы» предложила ряду писателей анкету из пяти вопросов, затрагивающих различные аспекты военной темы и работы над ней литераторов. Ответы на анкету перепечатаны в сборнике, они составили раздел «Навечно в строю».

Не со всеми положениями, высказанными тем или иным писателем, следует согласиться, кое с чем можно и поспорить (так А. Ананьев, например, полагает, что «только философское осмысление я может приблизить роман или повесть на эту уже историческую тему к сегодняшнему дню». Не очень ли категорично это «только»?). А кое-что надлежит и оспорить (утверждение, скажем, М. Пархомова, что о военном времени «создано больше десятка удивительных книг». Не очень ли обеднена этой цифрой наша большая литература о войне?! К тем писательским фамилиям, что называет Пархомов, – а подбор их очень субъективен, – правомерно прибавить другие)…

Но хочется идти не по отдельным спорным частностям, а подчеркнуть то бесспорно главное, что есть в ответах, что роднит их в своей идейной сущности. Во всех них чувствуется высокая гражданственность, долг перед памятью павших, долг перед живыми – защитить мир, уберечь человечество от новой войны, в которую пытаются ввергнуть людей новоявленные фашисты.

Эстафету из рук прозаиков и поэтов приняли критики и литературоведы. Проблемы, которые в ответах на анкету, по понятным причинам, были высказаны общо, эскизно, в критических статьях получили более или менее пристальное рассмотрение.

В первую очередь это относится к проблеме героического: героический характер, социальная природа подвига. В сущности, для литературы о Великой Отечественной войне эта проблема центральная ив плане идейном, и в плане эстетическом, и отнюдь не случайно, что в наше время она стала своего рода передним краем ожесточенной идеологической войны.

В статьях В. Щербины «Пафос героического», Г. Ломидзе «Нравственные истоки подвига», Е. Книпович «Подвиг и бессмертие» вскрыта полная несостоятельность «теорий» врагов советской литературы, метода социалистического реализма об иррациональности подвига человека, на конкретных примерах показана и доказана причинная связь действий воина в бою с его сознанием, прямая зависимость подвига от степени идейной убежденности человека.

«Степень, непрерывность, внутренняя осознанность героического свершения обусловливаются многими факторами. Главный из них – та идея, та высокая жизненная цель, которые определяют самую сущность героического поступка, его человеческую привлекательность. Подлинный героизм порождается не мгновенной вспышкой вышедших из повиновения инстинктов, не отчаянностью самозабвения, а причинами глубокими – социальными, историческими» (Г. Ломидзе).

Статья В. Щербины вместе со статьями Г. Ломидзе, А. Абрамова, В. Панкова, А. Когана, Ж. Фоминой образует раздел «Война и проблемы литературы», наиболее теоретический раздел сборника, и на нем поэтому следует остановиться подробнее.

Автор «Пафоса героического» разрабатывает тему в нескольких аспектах. Особенно ценной представляется мне раскрытие им героического как категории эстетической. «…Героическое по своей художественной, психологической и этической природе, – пишет В. Щербина, – отнюдь не однолинейно, напротив, оно гораздо богаче всех вариаций нарочитой, модной приземленности личности, приведшей сейчас к поразительному однообразию человеческих типов в антиреалистической литературе…

В наши дни отчетливо выражено общее тяготение лучших советских писателей к образному осмыслению незримой, но могущественной действенной связи между общественной и этической «доминантой» человека, его героической сущностью – и сферой сокровеннейших, тончайших «общечеловеческих» чувствований, внутренней мягкости и красоты в любви, дружбе, товариществе, творчестве.

В произведениях, написанных с таких позиций, героический образ нашего современника предстает не измельченным, а во всей полноте реалистической правды, во всей своей значительности и поэтичности».

Положение это хоть и обращено автором вовне советской литературы, оно весьма актуально и для нашей художественной практики. Что греха таить – бытует еще среди некоторой части писателей предубеждение, что героический аспект изображения человека на войне якобы притушевывает характер, мешает его многогранности. В статье раскрывается само понятие героического характера, понятие историзма применительно к герою Великой Отечественной войны, говорится о лирическом и эпическом началах в литературе, о народном подвиге.

К сожалению, последний вопрос у автора выражен в самом общем виде, а не развит, о чем можно лишь сожалеть, ибо наша военная проза – да, больше всего проза – подошла к тому рубежу, когда создание крупных эпических полотен о войне поставлено в порядок дня. Исследование того, что сделано писателями в этом плане, было бы насущно необходимо.

Статья Г. Ломидзе «Нравственные истоки подвига», как уже отмечалось, примечательна своей направленностью против тех, кто по другую сторону идейной баррикады, против апостолов дегероизации советской действительности. Свои положения автор основывает на анализе произведений не только русской советской прозы, он рассматривает и романы Л. Первомайского и П. Куусберга, повести М. Бирзе. «Национальные черты воинской психологии, национальные традиции и формы их выражения, – подчеркивает Г. Ломидзе, – были поставлены на службу социалистическому патриотизму, преобразованы в новое качество, способствующее воспитанию смелых воинов». Г. Ломидзе не просто упоминает произведения национальных прозаиков, не только перечисляет их, а включает в творческий разговор по существу.

Нельзя, однако, не отметить, что количество таких произведений у автора могло быть – и должно было быть! – большим. И дело, конечно, не в одном лишь количестве, а в более обстоятельном показе того, что литературы народов СССР, как и русская, глубоко, разносторонне, во многих аспектах разрабатывают проблему нравственных истоков нашей победы над гитлеровской Германией.

Интересны и другие статьи раздела «Война и проблемы литературы».

А. Абрамов рассматривает поэзию 1418 дней и ночей, в течение которых над страной бушевали огненные бури, – от первых лирико-героических стихотворений до тех, что воспели подвиг советских воинов, вознесших знамя победы над рейхстагом. В статье исследуются жанрово-стилевые особенности поэзии, показывается, как наряду с лирическими стихами (а потребность в лирике тогда была огромная!) возникали песни, баллады, поэмы. «История советской литературы, – делает справедливый вывод критик, – не знает другого такого четырехлетия, за которое было бы написано столько значительных поэм».

Статья А. Когана «Четверть века спустя» посвящена творчеству поэтов, павших на фронтах. Критик стремится показать, что дали книги этих поэтов «современному читателю, что нового внесли они в художественную летопись Великой Отечественной войны», и в рамках этой своей задачи делает ряд интересных наблюдений и выводов.

Обращаясь к стихам К. Герасименко, М. Геловани, В. Занадворова, Л. Вилкомира, П. Когана, М. Кульницкого я других, он раскрывает истоки вашей будущей победы, прослеживает, как на смену несколько наивным довоенным представлениям молодых людей о войне приходило понимание ее истинной жестокости и суровости, справедливо заключая, что это не сломило душевной стойкости ни поэтов, ни поколения, от имени которого они говорили.

Но критик, на мой взгляд, излишне ополчается на «книжно-плакатное представление о войне», излишне восстает против лозунга «вести войну малой кровью». В этих вопросах, говоря мягко, он недостаточно исторически точен…

В. Панков рассматривает в своей статье военные мемуары, их достоинства, выясняет секрет их популярности в читательской массе, устанавливает влияние мемуаров на художественную литературу об Отечественной войне и наоборот, – словом, исследует целый комплекс проблем, связанных с появлением и развитием этого жанра. А жанр мемуаров, начиная со второй половины 50-х годов, движется вперед воистину семимильными шагами.

Статья В. Панкова, пожалуй, одна из первых в нашей критической литературе, так широко исследующая военную мемуаристику, и работа автора заслуживает доброго слова.

Однако с одним его положением согласиться нельзя. «…Хочется заметить, – пишет В. Панков:- художественная литература нередко «подсказывает» мемуаристам тот круг проблем, которые на различных этапах развития общества занимают искусство, волнуют читателей. Своими исканиями литература как бы оживляет память очевидцев и участников событий, направляет их внимание на то, что вызывает интерес, требует крепкого фактического фундамента, зовет к глубокому осмыслению минувшего, к упрочению связей вчерашнего и нынешнего дней».

Думается, что всякий мемуарист, в том числе и военный, пишет (и должен писать!) о том, что подсказала ему жизнь, собственная судьба, писать о лично прожитом и пережитом, а не о том, чем «оживит» его память произведение того или иного писателя. Оговорка «нередко» вряд ли меняет суть утверждения критика.

Статья Ж. Фоминой «Осмыслено временем (Антифашистская тема в произведениях писателей ГДР)» стоит в сборнике как будто особняком. Но это на первый взгляд. При более внимательном рассмотрении она оказывается вполне на месте, и если можно говорить о находках составителя (а почему бы и нет – ведь говорим же мы о находках режиссера, художника, поэта?!), то это находка В. Борщукова. В самом деле, проблема становится гораздо яснее, когда свет на нее направляется с двух сторон: с нашей и с той, другой, когда показывается, как немецкие писатели стремятся понять и осмыслить, почему немецкий народ поддался фашизму, позволил втянуть себя в войну против СССР и какие уроки он из этого сделал и делает.

Ж. Фомина рисует относительно полную картину состояния и эволюция антифашистской темы в литературе ГДР, начиная с того времени, когда в одном из немецких журналов появилась статья Людвига Ренна «Почему нет литературы о войне?» (1956), и с еще более раннего временя (две первые книги трилогии антифашистского писателя Вилли Бределя «Родные и знакомые» вышли в 1941 и 1948 годах) и почти до сегодняшнего дня. Автор знакомит с тенденциями, проявившимися в подходе к теме, с борьбой противоречивых идей и взглядов, исследует ощутимо прозвучавшие в ряде произведений мотивы исторической вины и ответственности германской нации, показывает, как изображается движение Сопротивления…

Третий раздел сборника – «Война. Писатель. Книга». Это воспоминания или самих писателей о войне (Н. Тихонов, «Из блокадных времен»; Б. Полевой, «Первое и последнее»), или о работе писателей во время войны (Ю. Крестинский, «А. Н. Толстой в годы Великой Отечественной войны»; А. Медников, «Писатель, рожденный войной» – об Эм. Казакевиче).

В предельно обнаженном рассказе о блокадном Ленинграде Н. Тихонов буквально-таки поражает силой памяти, памяти сердца, зрения, – детали его душераздирающи, хотя повествование и выдерживается в спокойной тональности (Женщины «закрывались масками потому, что падавший на щеки снег уже не таял от теплоты человеческой кожи, а замораживал ее, так как коша стала холодной и тонкой, как бумага»). Точными приметами времени – первого и последнего дней войны – отмечены воспоминания Б. Полевого.

Этот раздел книги словно подтверждает мысль, высказанную в ответах па вопросы анкеты, о значении личного опыта писателя в изображении войны. Не знаю, может быть, наши потомки напишут о войне крупнее, художественнее, но вряд ли они смогут насытить атмосферу событий такой обжигающей подлинностью, какой насыщают ее писатели, прошедшие сквозь ураган тех лет, в частности и в особенности Ю. Бондарев, Г. Бакланов, В. Быков… Отчетливее всего, пожалуй, значение личного опыта для судьбы военного художника выявлено в очерке А. Медникова об Эм. Казакевиче.

Ю. Крестинский в своих воспоминаниях не только показывает, что делал в военные годы А. Н. Толстой, но и пытается решить некоторые спорные вопросы его творчества этого периода. Речь идет о драматической дилогии, посвященной Ивану Грозному, – «Орел и орлица» и «Трудные годы». Ю. Крестинский не соглашается с теми, кто главный побудительный мотив обращения художника к эпохе Грозного, к личности государственного деятеля связывает с особыми обстоятельствами предвоенных и военных лет. Аргументы Ю. Крестинского заслуживают серьезного внимания хотя бы потому, что сам автор исторической дилогии писал о ней в своей автобиографии: «Она была моим ответом на унижения, которым немцы подвергли мою родину. Я вызвал из небытия к жизни великую страстную душу – Ивана Грозного, чтобы вооружить свою рассвирепевшую совесть». И работать над повестью А. Н. Толстой начал в октябре 1941 года, когда немцы были на полях Подмосковья…

Сборник завершается разделом «Демобилизации не подлежит…». В него входят статьи Е. Книпович «Подвиг и бессмертие», В. Борщукова «Война в творчестве Шолохова», Ал. Дымшица «Военные дневники Вс. Вишневского», Л. Вольпе «Есть упоение в бою…» и Вс. Сурганова «У истоков «Морской души». В этих монографиях есть и научная солидность в подходе к материалу, и аргументированность анализа, и обоснованность выводов.

Я уже упоминал о работе Е. Книпович, посвященной роману А. Фадеева «Молодая гвардия». Работа эта может считаться эталоном по всем отмеченным «параметрам» исследования, и не только для раздела, в который она включена.

Литературовед раскрывает идею произведения, анализирует его образную структуру, обращаясь в необходимых случаях к жизни, сопоставляя образы героев с их реальными прототипами, показывая, как документальное трансформируется в художественный вымысел, и т.д. «Молодая гвардия» рассматривается не изолированно от других произведений писателя, а в связи с ними, как одно из звеньев всего творчества А. Фадеева, методу которого, как известно, была глубоко свойственна революционная романтика. Исследователь судит о романе, руководствуясь строгой объективностью и высокими эстетическими критериями.

С позиций строгой объективности и взыскательности анализирует военную тему в творчестве Михаила Шолохова в своей вдумчивой статье В. Борщуков.

Тонкостью художественного анализа обращает на себя внимание работа Вс. Сурганова о «Морской душе» Л. Соболева. Не обо всех рассказах этой книги пишет критик, а о тех, что составили ее «одесский» и «севастопольский» циклы. Он пишет хорошим слогом, темпераментно, с явной влюбленностью в то, что выходило из-под пера этого видного художника. Но такая влюбленность критика, я бы сказал, влюбленность безбрежная, порой мешает ему оценивать новеллы трезво, по их подлинному достоинству. И особенно новеллы «севастопольского» цикла. Перечитаешь после всех высоких слов, после всех возвышенных эпитетов, произнесенных Вс. Сургановым в адрес «севастопольских» миниатюр, сами миниатюры и ощутишь известное несоответствие между реальностью и тем, как она подана критиком. Послушаем, что он пишет по поводу «севастопольских» рассказов: «Как правило, о действующем лице рассказа вообще ничего не сообщалось, кроме имени, – даже внешность не принималась в расчет. А норой и того не было: «только о нем и узнали, что он «старшина второй статьи», да запомнили сине-белые полоски «морской души» – тельняшки, мелькнувшей в разрезе ватника, закопченного дымом и замазанного кровью…». Всякая попытка углубленного психологического анализа отсутствовала, казалось бы, начисто. Описания были сведены до предела: в рассказах господствовало действие, движение, глагол, – внимание читателя устремлялось к поступку. Именно поступок нес на себе всю тяжесть образной, эмоциональной, психологической нагрузки».

Но не очень ли много возложено исследователем на «поступок»? При вдумчивом прочтении – не звучит ли это его доказательство художественности доказательством обратного?! По-моему, Вс. Сурганов слишком увлекается. Такое в критической практике бывает тогда, когда критику каждое последующее произведение писателя видится лучше предыдущего.

Было бы неправильно принижать достоинства миниатюр «севастопольского» цикла «Морской души», но в не меньшей степени неправильно усматривать в них и некие маленькие шедевры ее автора.

…Отмеченные в рецензии недостатки – лишь небольшие издержки серьезной работы коллектива критиков и литературоведов, и сборник следует оценить как полезный вклад в изучение литературы о Великой Отечественной войне.

Цитировать

Козлов, И.Т. Война и проблемы литературы / И.Т. Козлов // Вопросы литературы. - 1971 - №11. - C. 223-228
Копировать