«Водевили» Даниила Хармса

Нам уже приходилось говорить о прочно укоренившихся, хотя и совершенно ошибочных, на наш взгляд, общих местах толкования хармсовского наследия; хотелось бы затронуть «святая святых», а именно якобы положительное отношение Хармса к бессмысленному и бессмыслице. Начнем издалека.

В комментариях Валерия Сажина к миниатюре «Тюк» читаем: «В тексте находят пародию на чеховскую драматургию»¹. Сколь буквально это следует понимать? И что может означать данное пародирование? Имеется в виду некий конкретный эпизод или же стилистика чеховских диалогов вообще? Как ни странно, относительно «подходящие» фрагменты отыскиваются без труда: Трофимов дразнит Варю (тот же характер диалога), Войницкий дразнит Елену Андреевну, Соленый дразнит Тузенбаха («Цып, цып, цып» вообще напоминает хармсовское «тюк» почти буквально). В чем же пародия? Ответ напрашивается сам собой: у Чехова все произносимое есть «надводная часть айсберга», где за каждым словом подразумевается нечто недоговариваемое, существующее в героях скрыто. И здесь, разумеется, кроются поистине неисчерпаемые возможности для интерпретаторов — в этом, собственно, и угадывается та самая чеховская «глубина». У Хармса все то же самое — только подчеркнуто «без глубины». Евдоким Осипович «дразнит» — точь-в-точь как у Чехова, те же манеры, те же интонации, — но «просто». Дразнит — и все. Если «издевательство» Трофимова априори вписывается в сложный контекст его отношения к Варе (да и вообще ко всем обитателям «сада»), то у Хармса это издевательство как таковое, без кавычек. Все явно. «Глубины» — нет. Именно это и подчеркивается, именно это и создает пародию. Сложная — и вправду на чеховский манер, декларация — и ничего за ней. Евдоким Осипович просто «доводит» бедную Ольгу Петровну и забавляется, как злой инфантильный ребенок. Он банально глуп, поскольку эта забава его увлекает, да и Ольга Петровна, судя по всему, не умнее своего мучителя. То есть в чеховских декорациях, подразумевающих «глубину», разыгрывается нечто совсем иное, а именно — до идиотизма элементарное, вне которого — пустота. А если заметить, что некоторая подозрительная деталь вкралась и в декорации («на картине нарисована лошадь, а в зубах у лошади цыган»), станет совсем понятно, что мир не только пуст, но и безумен. Это малое вкрапление вполне достраивает картину мира, намекая на то, что удивляться всему происходящему дальше не стоит.

Зададимся вопросом, не так ли устроены и остальные «драматические» миниатюры; позволим себе именовать их словом, которым Хармс обозначил лишь некоторые: «водевили». Рассмотрим несколько. Первый же текст, несомненно принадлежащий этой «рубрике» (как «водевиль» он обозначен самим автором), — «Объяснение в любви». Он короток, приведем его полностью:

Он: Тут никого нет. Посижу ка я тут.

Она: А, кажется, я одна. Никто меня не видит и не слышет.

Он: Вот хорошо, что я один. Я влюблен и хочу об этом подумать.

Она: Любит ли он меня? Мне так хочется, чтобы он сказал мне это. А он молчит, все молчит.

Он: Как бы мне объясниться ей в любви. Я боюсь, что она испугается и я не смогу ее больше видеть. Вот бы узнать, любит она меня или нет.

Она: Как я его люблю! Неужели он это не видит. А вдруг заметит и не захочет больше со мной встречаться.

Снова пародия очевидна. Пародируется театральная условность, когда персонажи, «не видящие» друг друга, сидят рядом на сцене и произносят в зал — каждый «в одиночестве» — свои реплики. Условность сохранена и даже акцентирована. Любопытным же является то, что здесь нет ничего другого. Условность перестала обслуживать собственно драматическое действие, то есть перестала выполнять ту служебную функцию, которая только и создавала ее смысл. В таком же виде условность бессмысленна, ибо существует в некой пустоте, контекста — то есть собственно драмы — нет. Отсюда — «водевиль».

Следующее — «Четыре иллюстрации…» — нам уже приходилось кратко комментировать в связи со «Случаями», куда включена эта миниатюра². Повторим основную мысль. Некий травестируемый «канон» снова отыскивается без труда — это дискуссия. «Сдвиг», который и обеспечивает компрометацию, состоит в облике дискутирующих. Точнее, авторы первых реплик канону соответствуют — но тем отчетливее контраст, создаваемый их оппонентами, неизменно отвечающими низкой бранью. Оказывается, за декорацией дискуссии происходит лишь оскорбление одних другими, буквальная грубость и ничего другого. Мир не только пуст, но и низок.

Следующая миниатюра — «Обезоруженный, или Неудавшаяся любовь» — снова названа «водевилем» самим Хармсом.

1. Сажин В. Н. Примечания // Хармс Д. Цирк Шардам: собрание художественных произведений. СПб.: Кристалл, 2001. С. 1012.[↩]
2. Подробнее см.: Горбушин С., Обухов Е. О композиции «Случаев» Даниила Хармса // Вопросы литературы. 2013. № 1. [↩]