№1, 2014/Книжный разворот

Владимир Новиков. Русская литературная усадьба

Владимир Новиков. Русская литературная усадьба. М.: Ломоносовъ, 2012. 256 с.

Это не путеводитель (сведения об архитектуре усадеб, об устройстве парков минимальны, о гибели построек и их восстановлении говорится далеко не всегда, но про не существующие теперь усадьбы все же речи нет), а научно-популярная книга о связи жизни и творчества писателей второй половины XVIII — начала XX века с их деревенскими обиталищами, главным образом дворянско-помещичьими: «Только с выходом во второй половине XIX века на культурную сцену в качестве главенствующей исторической силы разночинцев русская литература становится прежде всего городской» (с. 5). Но даже герой повестей Н. Помяловского «Молотов» и «Мещанское счастье» постоянно тоскует о липах, под которыми прошло его детство.

Новый Владимир Новиков (кандидат филологических наук, а не доктор, известный критик), хотя в архивах не сидел и пользовался доступными источниками, сумел не просто составить компиляцию. Он разумно соединил необходимые общие и, естественно, достаточно распространенные сведения с фактами, памятными лишь узким специалистам, но характерными для того или иного писателя, и не освободил себя от высказывания собственных мыслей по поводу излагаемого, например о соотношении карты географической и литературной, о значении и необходимости таковой. На географических картах обозначены отнюдь не Ясная Поляна, Спасское-Лутовиново или Остафьево. «А на литературной карте Ясная Поляна значит куда больше, чем Тула, а это — город древний и также сохраняющий и исторические и культурные воспоминания <…> К сожалению, литературной карты России пока еще нет. Существуют только наброски ее, созданные трудами писателей, историков, краеведов <…> Следовательно, впереди работы — непочатый край» (с. 241-242).

Вл. Новиков и делает посильный вклад в эту работу. Он рассказывает не только о знаменитых усадьбах литературных классиков, но и о Дворянинове, где жил Андрей Болотов, искусный хозяин и агроном, мемуарист, написавший, по подсчетам, 350 томов — больше всех русских писателей: «В XVIII веке никто не видел разницы между научной и художественной литературой; и то и другое рассматривалось как различные роды словесности <…> Однако публиковаться он не стремился, справедливо полагая, что, если его труды достойны внимания, они рано или поздно найдут своего читателя» (с. 16, 17). С другой стороны, не забыта Суда под Череповцом, где в имении дяди подростком проводил летние каникулы И. Лотарев, будущий Игорь Северянин. Автор книги старается сгладить последствия его «двусмысленной славы», имея в виду, видимо, по преимуществу творчество эмигрантского периода: «Ныне <…> со страниц его книг звучит страдальческий, но полный благородства голос поэта, мучительно переживающего нелепости своего жизненного пути» (с. 230). Правда, три обширных стихотворных цитаты на уровень классической поэзии во всяком случае не тянут. И был-то в Суде юный Игорь, по существу, дачником. А сам Вл. Новиков говорил, что Слепнево, связанное с именами Гумилева и Ахматовой (хотя тоже не им принадлежавшее), — «пожалуй, хронологически последняя знаменитая литературная усадьба. Дальше можно говорить только о «даче»» (с. 9). Про Бекетовых-Блоков сказано, что «слово «дача» считалось в семье неприличным <…> Шахматово оставалось «сельцом», «усадьбой»» (с. 212), хотя приобреталось именно как место летнего отдыха, а не как недвижимость, приносящая доход. Все же хронологически последней литературной усадьбой в книге оказывается не Шахматово или Слепнево, а Рождествено, которое после смерти дяди в 1916 году по завещанию получил молодой В. Набоков, прежде посещавший его, когда жил в соседнем родительском Батове.

Автор книги не боится сказать, что Пушкин преувеличивал роль своих предков в истории и был никуда не годным хозяином; переведенный им в качестве управляющего из Михайловского в Болдино Михаил Калашников, отец его крепостной наложницы (впрочем, он ей дал вольную и обеспечил ее жизнь, что было по тем временам весьма благородным и гуманным поступком), достиг таких «успехов», о которых «свидетельствуют сухие цифры: в 1825 году оброка было собрано 13 106 р. 17 к.; в 1826 — 10 578 р. 65 к.; в 1827 — 7862 р. 04 к.; в 1828 — 5518 р. 77 к.; в 1829 — 1639 р. 46 к. (данные на 1 апреля)» (с. 84). Обнищание села Горюхина во многом списано с натуры. Тем не менее, хотя «Михаила Калашникова Пушкин по просьбе крестьян удалил с должности, но оставил управляющим собственным селом Кистеневом» (с. 87). Болдино, как известно, принадлежало его отцу и дяде, правда умершему накануне поездки Александра Сергеевича туда в 1830 году.

Столь же непрактичным оказался Тургенев в Спасском-Лутовинове, унаследованном от матери. Вл. Новиков, по сути, побуждает читателя отказаться от отождествления Варвары Петровны Тургеневой, урожденной Лутовиновой, и барыни в «Муму», хотя некоторое сходство между ними действительно есть. «Мать писателя отнюдь не была закоренелой крепостницей. Она гордилась благосостоянием своих крестьян и даже платила жалованье прислуге. Но одновременно она давала понять, что является полновластной хозяйкой судьбы «своих людей». Все они жили под дамокловым мечом ее внезапного и не знающего границ гнева» (с. 151). История села Спасского, как и мест расположения других усадеб, прослеживается со времени его приобретения данным родом (в некоторых случаях говорится и о предшествующих владельцах). Вступая в литературу со стихами, Тургенев подписывался как Лутовинов. Мать «в его жизни сыграла куда более значительную роль, чем отец, красавец кавалергард», и сейчас «Спасское-Лутовиново у всех на слуху, а то, что в двадцати километрах от знаменитой усадьбы находится село Тургенево — родовая вотчина родителя писателя, — мало кто знает» (с. 146). Не связано ли с ролью матери в его жизни как то, что женщины и девушки почти во всех произведениях Тургенева — более сильные личности, чем мужчины, так и собственное поведение Ивана Сергеевича в отношениях с Полиной Виардо?

Родственникам писателей уделяется внимание и в других главах, например посвященной Остафьеву. Впрочем, сын князя Петра Вяземского Павел и сам был писателем (мистификатором), но также страстным коллекционером, о чем автор книги не преминул сообщить. «Увлечения его были самыми разнообразными: старинное оружие, немецкая живопись XV века, новгородские иконы. <…> Особо следует подчеркнуть, что П. П. Вяземский одним из первых обратил внимание на изделия народных промыслов. В ампирных остафьевских залах можно было наткнуться на деревянную игрушку, расписную прялку или яркий праздничный наряд северной крестьянки» (с. 110). Литература, история и этнография в России второй половины XIX века оказались тесно связаны. В Остафьеве, как в музее, хранились мемориальные вещи Карамзина (в комнате, которую он занимал) и Пушкина.

В главе о Тарханах Вл. Новиков справедливо отдал дань иностранцам — наставникам Лермонтова: немке Христине Осиповне Ремер и пленному наполеоновскому гвардейцу Жану Капе. «Будучи исключительно доброй женщиной, Христина Осиповна учила своих воспитанников прежде всего видеть человека в человеке, не делая различия между дворянином и крепостным» (с. 118). Француз-гувернер остался в России, считая ее второй родиной. Напоминание об этом объясняет отсутствие какого бы то ни было национализма и дворянской спеси в Лермонтове при его бесспорном патриотизме и высоком представлении о чести. Кулачные бои в Тарханах он наверняка вспоминал, создавая «Песню про <…> купца Калашникова» (Вл. Новиков в вольном стиле дважды называет ее «Песнью о купце Калашникове»), но о войне 1812 года ему рассказывали, надо полагать, бывшие ополченцы не столько из тарханских (пензенских) крестьян, как обычно считается, сколько из набиравшихся ближе к театру военных действий середниковских (подмосковных): в имении, которым владела вдова Д. Столыпина, брата лермонтовской бабушки, близкого к декабристам, было 37 мужиков, участвовавших в Отечественной войне. Вероятно, в Середникове написано «Поле Бородина». Там же одновременно с Лермонтовым среди других знакомых проводила летнее время «Варенька Лопухина — может быть, единственная подлинная любовь поэта. По-видимому, в Середникове Лермонтов впервые встретился со своим убийцей Мартыновым — имение Мартыновых Иевлево-Знаменское находилось поблизости. Слишком многое, определившее судьбу великого тираноборца, именно отсюда берет свои истоки» (с. 123).

Подобных хорошо подобранных фактов, вызывающих толковые рассуждения автора и стимулирующих возникновение новых у читателя, в книге немало. Всего в ней описано 26 «писательских» (не только писателям принадлежавших) усадеб. Из еще не упомянутых здесь поэтов, прозаиков, драматургов на ее страницах фигурируют Крылов, Баратынский, Тютчев, Хомяков, А. К. Толстой, С. Аксаков, Островский, Л. Толстой, Чехов; в главе «Знаменское-Губайлово» упоминаются гости С. Полякова — поэты Серебряного века Брюсов, Балтрушайтис, Бальмонт, последний в связи с разными курьезами. Фет появляется в книге только как приятельствовавший с другими великими, их гость.

Современные издания редко обходятся без недосмотров. Допускает их и Вл. Новиков. Например, бабушка Блока Елизавета Григорьевна сначала названа Екатериной (с. 211). Особняк, полученный А. Олениным в приданое за Е. Полторацкой, находился далеко не прямо «напротив строящегося дома Державина» (с. 42); нельзя сказать, что племянница последней Анна Керн «обворожила не только Пушкина, но и Глинку» (с. 65): на романс «Я помню чудное мгновенье…» его вдохновила не она, а ее дочь. А. К. Толстой дебютировал под псевдонимом Краснорогский, по имению Красный Рог, а не под двусмысленным «Краснорожский» (с. 164). В связи с жадностью местного священника Алексей Константинович вспоминал графа Д. Толстого; это, поясняет Вл. Новиков, министр народного просвещения (с. 168), но поэт явно имел в виду другую его должность — обер-прокурора Святейшего Синода. Такие недостатки несколько снижают впечатление от интересной и полезной книги.

С. КОРМИЛОВ

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №1, 2014

Цитировать

Кормилов, С.И. Владимир Новиков. Русская литературная усадьба / С.И. Кормилов // Вопросы литературы. - 2014 - №1. - C. 376-379
Копировать