Ветер века Нужен ли пограничный столб?

При подобных риторических вопросах в заголовках статей о литературе читатель обычно заранее догадывается об ответе: нет. Здесь же хочется сказать наперед – да, нужен. Но только – на какой меже? Итак…

Мне кажется интересной ведущаяся на страницах «Вопросов литературы» дискуссия о путях и способах изображения героя современности. Тема поставлена Широко. По первым выступлениям критиков Л. Скорино, Л. Новиченко, С. Штут, Г. Бровмана, А. Караганова (1960, NN 6 – 8) стало очевидным, что в центр внимания выступили проблемы простоты и сложности человека, изображения будничного и героического, обычного и необыкновенного. Обмен мнениями в опубликованных статьях содержателен: проблема рассматривается не поверхностно, а углубленно, на большом литературном материале и с разных сторон.

Об обычном и необыкновенном наша литература заговорила давно: еще до Октября к этому подводили уже, например, горьковские раздумья о росте интеллектуальных сил пролетариата, а после революции… Пожалуй, тут не надо приводить примеров, и так ясно, как много положено усилий на художественное воплощение новизны творимой народом жизни.

Общие устремления советского искусства одухотворены генеральной задачей эпохи строительства социализма и коммунизма – задачей воспитания нового человека, как говорил В. И. Ленин, – «создания новой общественной связи».

Прежде чем непосредственно коснуться дискуссионных вопросов, хочется повторить, может быть, не столь уж новую, но необходимую для настоящего разговора мысль. Литература просто не может жить на однотипных персонажах. Одной из первых ее забот – не единственной, конечно, – является забота о многообразии характеров. А их формирование прежде всего зависит от тех исторических условий, в которых они реально существуют. В жизни не просто совмещаются разные наследственные или природные качества людей, а взаимодействуют, изменяясь под влиянием среды, обстановки, духа эпохи. Действительность обусловливает принципы жизнедеятельности, умонастроения, поведение, что, разумеется, не снимает вопрос о личной воле, индивидуальном своеобразии разных людей. Для искусства особенно плодотворна идея развития характеров в тесной связи с жизнью и в зависимости от Отношения к главнейшим проблемам времени.

Так, в последние годы не раз волновали, более того, потрясали нас вести о полетах спутников и космических кораблей. Хотя каждый делает свое повседневное дело, варит сталь или растит хлеб, лечит людей или строит дома, несомненно, в свете таких событий совершается скачок в индивидуальном и общем человеческом сознании. Не у всех одинаковый, но совершается. Могучее, потрясающее коллективное переживание, вызванное, к примеру, первым в истории возвращением космического корабля на землю, оставляет неизгладимый след в душе. Об этом хорошо сказал К. Федин в статье «К звездам», когда писал о запуске первого искусственного спутника земли:

«Какими словами передать чувство, охватившее меня в ту минуту?

Сложившееся на протяжении целой жизни представление мое о человеке испытало неожиданный скачок в своем значении. Человек, каким до той минуты я его знал, вдруг стал совершенно иным».

Трудно устанавливать прямые влияния таких больших событий на каждую отдельную личность. Однако они существуют: открытие новых горизонтов для всего человечества отражается и на сознании – пусть разными и сложными путями – конкретных людей. Понять же, как это происходит, лучше всего способно помочь искусство, человековедение. (Между прочим и поэтому нельзя противопоставлять физиков и лириков).

Спутники и космические корабли – это только один, наиболее близкий пример. Соединим же все, что происходит в различных сферах текущей жизни, -экономической, политической, международной, – подчеркнем взаимосвязь этих сфер, и станет ясно, какие новые токи высокого напряжения включаются в духовное развитие наших современников. Да, из понятия повседневности никуда не уйдут проблемы работы, быта, морали, конкретных земных интересов с заботами о полноценной жизни. Но всегда они будут представать по-новому в связи с обликом и направлением времени.

Поэтому мне представляется верным начало дискуссионного разговора по эстетике с выдвижением во главу угла вопроса: а каковы же наши будни? (в статье Л. Скорино).

В выступлениях спорящих критиков немало совпадающих и объединяющих их мыслей, что вполне естественно, ибо они опираются на общие жизненные основы. Значит, тем более интересно разобраться в различии точек зрения по актуальной проблеме будничного и героического, в оттенках трактовок, доказательств, выводов.

На работу Л. Скорино «Так ли прост «простой человек»?» наиболее подробно отвечает С. Штут статьей «Необычайное стало законом». Главным предметом спора стал вопрос об отношениях между «рядовыми людьми» и «людьми подвига». И здесь очевиден разный подход к одному и тому же вопросу.

С полемической заостренностью С. Штут утверждает, что Л. Скорино стремится «снять пограничный столб» между героями и рядовыми людьми. Если бы это действительно было так, критика можно было бы упрекнуть в упрощении проблемы. Но суть идей и доводов Л. Скорино в другом – она выступает против омещанивания образа рядового человека в литературе, против такого толкования многообразия искусства, которое сводит «богатство творческих манер… лишь к двум и притом «полярным способам изображения».

Уже из этого ясно, что речь идет вовсе не об устранении пограничного столба, а о более широком понимании многообразия литературы. Вовсе не малозначителен вопрос, поставленный Л. Скорино после рассказа об интересном жизненном факте: где же кончалось героическое и начиналось будничное? Он свидетельствует о стремлении раскрыть диалектику общественных условий и характеров, показать, как малоперспективно деление людей, а вслед за этим писательских манер только на два резко различных типа. О тенденции полярного противопоставления двух манер – либо лишь «слова высокие», либо одни «слова простые» – уже немало писалось. Во всяком делении, разграничении надо знать меру, а в искусстве особенно. Такая полярность мечтает улавливать множественность оттенков жизненного содержания, фактически ограничивает искусство и ограничивает художника, его возможности пользоваться различными красками, интонациями, например, многозначностью вариаций тех же слов «высоких» и «простых». Не учитывается при этом даже такая естественная вещь, как темперамент художника, которому могут быть свойственны и пафос, и лирическое раздумье, и грусть, и негодование. Если прибегать только к мерке «двух типов», то просто трудно по-настоящему воспринять богатство содержания, скажем, поэмы «За далью – даль» А. Твардовского, где изображается и праздник дерзкого труда на Ангаре, и тетка Дарья, и старый, несправедливо пострадавший друг, и звучат гражданско-публицистические строки об эпохе, которой «уже не скажешь: «Погоди!» и о ветре века, что «в наши дует паруса».

Часто один и тот же писатель применяет разные, для каждого конкретного замысла необходимые краски, средства, интонации. Большие художники, ценя своеобразие, отстаивая свою манеру, не мирятся как раз с однолинейностью, потому что это стесняло бы проявление их внутреннего разнообразия, какое присуще, скажем, М. Горькому в «Старухе Изергиль», «Песне о Буревестнике» или «Жизни Клима Самгина». А какое богатство внутреннего, в том числе и стилистического, разнообразия у М. Шолохова хотя бы только во второй книге «Поднятой целины»! Порой В. Панову считают художником одной манеры, а между тем стоило бы обратить внимание на множественность оттенков у нее и особенно на лиризм, который так поднимает ее простых людей; на непримиримый сарказм, морально убивающий тех, кого она хочет развенчать; вспомним, как писательница обнажила неприглядность Супругова и супруговщины.

Л. Скорино намеренно обострила вопрос о неправомерности схематичного, как бы жесткого деления стилевых манер (например, или А. Довженко, или В. Некрасов), выйти за пределы которого художнику якобы не дано. Как не спорить с этой схемой, если она обрекает художника на однообразие интонаций, мотивов, даже характеров (либо будничный человек, либо выдающаяся личность)?! Но ведь один и тот же писатель может создавать и героического Тараса Бульбу и униженного Акакия Акакиевича, и легендарного Данко и витиеватого в своем индивидуализме Клима Самгина, и прямого, беспредельно честного Макара Нагульнова и смешного с грустинкой, грустного со смешинкой деда Щукаря… Своеобразие писательских манер нельзя отрывать и от своеобразия изображаемых характеров, от внутреннего богатства самой жизненной позиции художника.

Надо согласиться с мыслью А. Караганова о большем внимании к идейным и моральным различиям между людьми, о водоразделе между героями и не героями. И Л. Скорино стоило бы, не ограничиваясь критикой схематизированного деления людей лишь на два типа, обстоятельней сказать о реальном процессе литературы, отражающей разнообразные человеческие характеры в их многогранных общественных и личных отношениях. Но сама критика схематизма исходит у нее из мысли о многообразии. Автор касается повестей О. Берггольц «Поход за Невскую заставу», В. Солоухина «Капля росы», Г. Сеидбейли «Телефонистка», рассказов В. Пановой «Валя» и «Володя», «Ледовой книги» Ю. Смуула – произведений, хорошо показывающих разнообразные характеры, взаимопроникновение будничного и необыкновенного.

В статье Л. Скорино прямо говорится о «сложности связей обыденного и героического, существующих в реальности» (курсив мой. – В. П.). Очень важная мысль, которую нельзя не замечать или игнорировать в споре. Ее по существу охотно подхватывает и С. Штут. Вообще идея о связях будничного и героического плодотворна, служит хорошим ключом к пониманию новаторства литературы социалистического реализма, ибо приковывает внимание к процессам внутреннего роста людей, к революционному развитию действительности.

Поскольку мысль о связях обычного и необыкновенного является одним из главных тезисов статьи Л. Скорино, она логично и правомерно ставит вопрос: «Разве не изменяется самый тип человеческий?»

Такой вопрос пришел в нашу литературу из самой жизни, он возник вместе с рождением новой социальной формации и долго еще будет волновать многие поколения, а ответы на него будут становиться все полнее. Но и сейчас они уже многосторонни.