В плену буржуазных концепций

Универсальное – это сон для нас, изгнанных из его волшебного королевства; история литературы, искусства вообще – всегда история этого нашего изгнания, которое мы не хотим признать и с которым не хотим смириться». Литературе «свойственно стремление, которое существует извечно и всегда будет существовать, – к неосуществимой Целине всеобщего духа… Если мы утратим это стремление, «отрезвеем», мы будем потеряны для литературы».

Эти «откровения» содержатся в статье молодого югославского писателя Р. Константиновича «Жажда универсального» (журн. «Израз», 1960, N 3, стр. 177 – 196). Апологет модернизма, автор эпигонских романов, он решил выступить в роли теоретика. Его дилетантские рассуждения, может быть, и не заслуживали бы внимания, если бы они не отражали устремлений, характерных для буржуазной эстетики в целом и для ряда югославских модернистов, процветающих в условиях ревизионизма. Это уход от реалистического искусства, от подлинной действительности, подмена ее иррациональной, субъективистской мечтой о возвращении к чему-то первозданному, исконному и чуждому разуму. В этом «универсальном» автор надеется найти выход из того тупика, куда его загнало восприятие мира как хаоса и неверие в человека, обреченного якобы на безысходное одиночество.

Но, объявляя реалистическое искусство устаревшим, его принципы, средства, приемы – исчерпавшими себя и не отвечающими требованиям «нашего века скорости и неудовлетворенности», глашатаи модернизма не могут противопоставить отвергнутому ими реализму ничего, кроме различных вариантов псевдоноваторского искусства, порвавшего с реальной действительностью, искусства субъективного опыта, заменяющего отражение явлений действительности отвлеченными символами, а сознание – подсознанием.

Какая бы при этом ни использовалась терминология – «всеобщее», «универсальное», «тотальное» искусство, «искусство интегрального человека» – за всем этим нельзя не увидеть стремления игнорировать принцип народности искусства, освободить последнее от критерия жизненной правды, замкнуть его в мире символов и абстракций.

Основной тезис, который выдвигает Р. Константинович, – это тезис о том, что мир представляет собою хаос и абсурд. Эта мысль пронизывает и его художественное творчество.

В духе своего миропонимания Р. Константинович пытается истолковать и произведения таких великих поэтов, как Блок и Маяковский, уводя читателя от понимания подлинного социального содержания и своеобразия их творчества. Легко заметить, что автора, очень произвольно сближающего этих двух художников, вовсе не интересуют их подлинные конкретно-исторические связи. Ему важно провозгласить тезис о примирении «разноречивых взглядов» и «ритмов» поэзии – от «голосов улицы, рева машин и фабричных сирен, призывающих к восстанию», до «ритма одиночества, который пытались выразить сквозь свой сказочный сон символисты в их последней фазе» (стр. 179).

Очень любопытно, что Р. Константинович выдвигает при этом аргумент откровенно и предельно субъективистского характера. Как он заявляет, «общий смысл эпохи, примиряющий разноречивые взгляды, на которые осуждены художники и их произведения, понятен мне только тогда, когда я говорю вне живого восприятия произведения, вспоминая его. Это воспоминание абстрагирует различия, смягчает их остроту, устраняет индивидуальное в пользу целого. Это воспоминание не есть ли основа, на которой базируется всякое историческое понимание литературы?» (стр. 179).

Итак, только отказ от ясного критического анализа, погружение в смутные воспоминания, допускающие любое произвольное истолкование художественного произведения, является для Р. Константиновича единственной гарантией верного понимания литературы и искусства.

Уяснив суть критического исследовательского «метода», по собственному признанию Р. Константиновича, применяемого им, мы можем теперь еще отчетливее представить себе, какое именно содержание вкладывает модернист в такие понятия, как «универсальное», «тотальное», «интегральное» в приложении» к искусству.

Так названо искусство, не только игнорирующее насущные проблемы современности, но и такое, произведения которого лишены, в сущности, индивидуального отпечатка и своеобразия. Это искусство и литература, возникающие не в сознании человечества, а в его подсознании, населенном смутными видениями и воспоминаниями.

Как следует из статьи, сущность современного художественного сознания состоит в блуждании «между мифами, снами, рожденными в нашем отчаянном судорожном стремлении к вечному и всеобщему, к выражению коллективного духа, коллективного бытия, которое бьется в нас и не мирится со своей смертью, с несуществованием, между мифами и нашей тягой понять их, включиться в их вневременной и вечный поток» (стр.