К изучению литературы 20-х годов

Два коллектива в течение многих лет работают над созданием научной истории русской советской литературы. В 1958 году почти одновременно вышли в свет первые тома университетского курса (Издательство МГУ) и академического трехтомника (Издательство Академии наук СССР). К настоящему времени оба коллектива завершили работу, и в недалеком будущем читатели и студенты-филологи получат последние тома, в которых освещение русской советской литературы доведено до наших дней.

Когда в руках читателя будут трехтомный академический труд и двухтомный вузовский курс, по-видимому, будет проведено широкое обсуждение обоих изданий – с учетом специфики каждого из них. Однако уже сейчас ощущается потребность в обсуждении некоторых важных вопросов историко-литературного процесса советской эпохи. Запросы из периферийных вузов и из стран народной демократии, поступающие, в частности, на кафедру советской литературы МГУ, говорят о необходимости переиздания первых томов. Но едва ли может идти речь о стереотипном издании. Потребуется серьезная доработка, а в отдельных случаях – уточнение концепции.

Создание научной истории советской литературы – кровное дело всех литературоведов и критиков; я бы сказал, не боясь больших слов, – дело государственного значения, дело нашей совести. И чем обстоятельнее, вдумчивее, заинтересованнее будет разговор о том, что уже сделано и что необходимо сделать, тем больший успех ожидает нас в этой области. Вот почему, не дожидаясь общего разговора о всех томах, мне хочется высказать ряд соображений по некоторым вопросам, освещенным в первых книгах.

1

Печать широко откликнулась на выход академических томов, особенно первого тома. Издание же МГУ было отмечено одной рецензией да несколькими вскользь брошенными замечаниями в статьях об академическом труде. Оба издания имеют немало общего, некоторые главы написаны одними и теми же авторами. Тем не менее между ними есть и существенные различия, вызванные как разным составом авторов, разными задачами, так и неодинаковым пониманием одних и тех же явлений. Нужен серьезный разговор о каждом издании. Являясь одним из авторов и членом редколлегии вузовского курса, я не считаю возможным подробно останавливаться на этой книге, хотя вижу не только ее достоинства, но и недостатки. Думаю, что оба коллектива со времени выхода первых томов на многое, о чем писали четыре-пять лет тому назад, смотрят более зрело. Прошедшие с тех пор годы были исполнены напряженного творчества, были годами бурного роста эстетической мысли.

«…завоеван новый рубеж в изучении и научном осмыслении советской литературы», – такую оценку получил первый том академического издания в статье Л. Плоткина, опубликованной в журнале «Вопросы литературы» (1959, N 10). В. Перцовский в журнале «Русская литература» (1960, N 1) расценил выход этого тома как событие в нашей литературной жизни.

Наиболее ценной и основной частью книги, душой первого тома назвал В. Бузник «Введение», написанное Л. Тимофеевым («Известия Академии наук СССР», 1960, т. XIX, вып. I). Эту главу отмечают почти все рецензенты. Именно в ней некоторые из них видят завоевание нового рубежа, черты научного новаторства. Несколько сдержаннее обо всем томе и о «Введении» высказалась «Литература и жизнь» в статье И. Трифонова «Удачи и просчеты большого труда» (29 июля 1950 года). В целом, однако, и в этой статье рецензируемая работа признана ценной, выполненной на высоком литературоведческом уровне.

С этими оценками первого тома и в особенности статьи Л. Тимофеева не согласился В. Иванов, подвергший довольно суровой критике также и главу о литературе 20-х годов в учебном пособии, выпущенном Издательством МГУ¹.

«В трудах ИМЛИ и МГУ, содержащих огромный и весьма ценный историко-литературный материал, к сожалению, очень бегло прослеживается руководящая роль партии в развитии литературы тех лет, почти не анализируются соответствующие партийные документы. Особенно это относится к изданию, предпринятому коллективом МГУ. Кроме того, обе книги мало касаются литературных группировок 20-х годов, а в книге Института мировой литературы дается довольно расплывчатая оценка этих группировок, которая не всегда правильно ориентирует читателя в существе вопроса», – пишет В. Иванов (стр. 5).

Что касается учебного пособия, изданного МГУ, я готов признать известную обоснованность упрека, несмотря на то, что в книге цитируются и программа Коммунистической партии, принятая на VIII съезде РКП (б), и письмо ЦК РКП (б) о пролеткультах, и проект резолюции о пролетарской культуре, написанный Лениным, и соответствующие резолюции партийных съездов, и резолюция 1925 года «О политике партии в области художественной литературы», как и постановление ЦК от 23 апреля 1932 года «О перестройке литературно-художественных организаций». Все эти документы заслуживают более глубокого анализа, чем это делалось и делается до сих пор. По-видимому, следовало полнее охарактеризовать и литературные группировки 20-х годов. Разумеется, в общем курсе все это не может получить такого обстоятельного освещения, как в специальном исследовании. Но В. Иванов по существу свел все значение работы двух коллективов лишь к накоплению ценного историко-литературного материала. Так ли это? Помогает ли такая оценка дальнейшей работе? И все ли в ней верно?

Читая главу Л. Тимофеева и книгу В. Иванова, видишь два разных подхода к освещению одних и тех же явлений. Отчасти это объясняется тем, что авторы этих работ ставили перед собой разные задачи, а тем самым фиксировали свое внимание на разных сторонах – литературного процесса 20-х годов.

Л. Тимофеев сосредоточил внимание на художественных, стилевых исканиях названного периода, подводивших к новому методу. В. Иванов подробно прослеживает идейно-эстетическую борьбу в литературе тех лет. Вопрос о методе социалистического реализма освещается им в общей форме во «Введении», а не изучается в процессе формирования, что делает Л. Тимофеев. Третья глава книги В. Иванова называется: «Общая идейно-тематическая Характеристика литературы 20-х годов». Следовательно, вопросы стиля, метода в их конкретном выражении и развитии были вне поля зрения автора.

Какой из этих подходов вернее? Каждый хорош для определенной цели, но путь, избранный Л. Тимофеевым, труднее.

Думается, что если бы В. Иванов не игнорировал замысла главы Л. Тимофеева, то он не смог бы обойти присущих ей достоинств, а тогда и его критические замечания прозвучали бы убедительнее. Ибо более всего нужна нам сейчас критика, помогающая, если хотите, даже «подсказывающая», как нужно решать сложные вопросы. Повторяю: создание научной истории советской литературы – общее дело всех, кто ее любит и пишет о ней.

Успех работы по изучению истории русской советской литературы в настоящее время в значительной мере зависит не только от выбора правильного пути исследования, но и от объективной оценки уже сделанного усилиями большого коллектива исследователей. Со стороны людей, работающих в области критики и литературоведения, часто слышатся жалобы на недостаточное уважение к их труду. Во многих случаях эти жалобы справедливы. Но сплошь и рядом именно сами критики и литературоведы показывают пример небрежной односторонней оценки сделанного их товарищами по профессии. Еще далеко не преодолена скверная традиция: при оценке работ предшественников подчеркивать в них главным образом недостатки, умалчивая или в лучшем случае говоря вскользь о достоинствах, даже в тех случаях, когда последние явно преобладают над первыми.

Еще не так часто приходится читать критические суждения о той или иной работе, в которых полемика с ее автором ведется с учетом замысла, концепции работы в целом. Неужели острая, страстная, принципиальная критика тех или иных ошибок несовместима с объективной оценкой достоинств, присущих одному и тому же труду?

Меня многое не удовлетворяет в обзоре Л. Тимофеева. Я согласен со значительной частью критических замечаний В. Иванова в его адрес. В приведенных выше восторженных оценках этого обзора многое преувеличено. Но я не ставлю под сомнение искренности писавших и могу понять, что породило преувеличения.

Уже давно пришла пора начать изучение истории советской литературы во всем многообразии ее исканий и открытий – как идейно-тематических, так и художественно-стилевых. Споря с Л. Тимофеевым по тем или иным вопросам, надо положительно оценить смелость исследователя, сделанный им почин, поддержать его инициативу, его стремление к широким обобщениям.

В сжатом обзоре огромного и необычайно пестрого материала трудно проявить равномерное внимание к конкретным, специфическим формам литературы большого периода, выявить общие закономерности ее развития как искусства, избежав схематизации. Не удалось это в полной мере и Л. Тимофееву. Но даже удачное освещение отдельных сторон большой проблемы заслуживает поощрения.

Обзор Л. Тимофеева и принадлежит к числу тех, в которых бесспорное существует рядом со спорным и ошибочным.

Нельзя сказать, что опытный литературовед выбрал удачный способ изложения. Допустимый в полемической журнальной статье, он неприемлем для фундаментального исторического исследования, от которого требуется четкое распределение красок, воспроизведение целостной картины литературного процесса в его главных и второстепенных тенденциях.

Во «Введении» этой целостности нет. Л. Тимофеев хорошо знает, как освещались многие явления литературной жизни несколько лет назад, например, в «Очерке», подготовленном ИМЛИ (1954 – 1955), и он оспаривает многие казавшиеся ранее верными оценки, главным образом отрицательные. Кое с чем в этих оценках он, разумеется, согласен, но не хочет их повторять, спеша отметить то, что с его точки зрения не отмечалось или о чем по той или иной причине умалчивалось.

Во «Введении» господствует следующий способ изложения: «При всем очевидном несовершенстве произведений этого времени, при всей условности форм этой массовой драматургии, при несомненности многих чуждых влияний, в ней сказывавшихся, нельзя, однако, недооценивать ее положительную роль в тогдашних исторических условиях» (стр. 27). Или: «…при всех различиях и недостатках таких литературных группировок первых лет революции, как пролеткульты, футуристы, «Кузница», очевидно, что всем им – в той или иной мере и форме – был свойствен романтический, эмоциональный пафос, с которым они откликались на революционные события» (стр. 42).

Этот способ изложения подводит автора. Не так уже безобидны все эти идеологические вывихи и формалистические увлечения, чтобы говорить о них скороговоркой, в придаточных предложениях, соединенных с главным излюбленными словечками «при всей», «при всем».

Указанный способ изложения вступает в явное противоречие с провозглашенным автором требованием дифференцированного подхода к сложным явлениям. Увлеченный стремлением выискивать чуть ли не в каждом явлении главным образом положительное, автор забыл о дифференциации, односторонне освещая факты.

Но если бы суть дела определялась только способом изложения, то вряд ли следовало бы начинать серьезный разговор на эту тему.

В освещении литературного процесса 20-х годов в советском литературоведении в последние годы выявилось два разных подхода. Расхождения между Л. Тимофеевым и В. Ивановым лишь в незначительной степени можно объяснить различием задач и круга проблем, которые они решали. Одни и те же явления во многих случаях получают совершенно противоположные оценки. Например, о борьбе литературных группировок после опубликования резолюции ЦК «О политике партии в области художественной литературы» в академическом труде читаем:

«Изменился после резолюции и самый характер отношений между литературными группами; была организована Федерация объединенных советских писателей (ФОСП), перед которой была поставлена задача усилить сближение между литературными группировками, поскольку общие тенденции их развития требовали выхода за ограниченные рамки отдельных литературных группировок» (стр. 48).

В книге В. Иванова об этом говорится совершенно иначе: «К сожалению, образование Федерации явилось формальным актом. Каждая из вошедших в нее организаций вела свою прежнюю линию. Групповая борьба между ними продолжалась. Руководство РАПП боялось расширения Федерации» (стр. 232).

Кто прав? Говорят, о вкусах не спорят. Но в данном случае вряд ли можно говорить «о разнице вкусов», вернее говорить о расхождении взглядов.

В. Иванов считает взгляд Л. Тимофеева ошибочным и обвиняет исследователя в либерализме. Выдвигая подобное обвинение, необходимо было сказать, что имеется в виду. В словарях иностранных слов и политических терминов либерализм квалифицируется как система взглядов, враждебная социалистической идеологии. Как ни серьезны, с моей точки зрения, отдельные ошибки Л. Тимофеева (о них будет сказано ниже), перенесение научного спора в такую плоскость я не считаю плодотворным. Вряд ли это продвинет вперед решение сложных вопросов, скорее их просто начнут обходить.

В чем пафос «Введения» Л. Тимофеева? Он отчетливо выражен в следующих словах автора: «Мы можем сказать, что 20-е годы – это период собирания и постепенной консолидации творческих сил советской литературы, в самом широком смысле слова, и вместе с тем период напряженной борьбы со всеми противостоящими ей антисоветскими течениями за общее основное творческое русло, за утверждение метода социалистического реализма как основного метода советской литературы. Именно имея в виду это ее устремление, мы сможем понять смысл идейно-художественной борьбы, которая шла в 20-х годах, уловить направление творческих поисков, которые вели в эти годы советские писатели на пути к правдивому художественному отражению величайших исторических событий эпохи» (стр, 13).

Этот тезис может принять любой советский литературовед. В нем обобщено то, к чему пришли исследователи творчества крупнейших советских писателей, прослеживая в своих монографических трудах формирование социалистического реализма. И разве не ту же задачу ставит перед собою автор книги «Формирование идейного единства советской литературы 1917 – 1932 гг.»?

1. В. Иванов, Формирование идейного единства советской литературы. 1917 – 1932, Гослитиздат, М., 1960.[↩]